Валерий Карышев - Москва тюремная

д) с применением пытки;

е) группой лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой;

ж) по найму;

з) по мотиву национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды, — наказывается лишением свободы на срок от трех до семи лет.

Статья 117 УГОЛОВНОГО КОДЕКСА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Фобий, или страхов, бывает великое множество.

Сергей Головкин знал об этом еще со школьных времен, с начала семидесятых...

Раннее утро, теплая постель, из которой так не хочется вылезать, ощущение покоя и защищенности... И тут — безжалостное тарахтение будильника: «Дзи-и-и-и-инь-ь!..» А это означает, что пора покидать теплый кокон одеяла и, наскоро позавтракав, идти по обледеневшим тротуарам московской улицы Планетной в постылую школу.

Головкин не любил школу. И не только потому, что там надо было напрягать мозг, а потому, что в школе над ним, нескладным прыщавым переростком, издевались все кому не лень. «Головкин козел!», «Головкин вонючка!», «Головкин онанист!» — то и дело писалось на грязной от меловых потеков классной доске.

И откуда они узнали?

По ночам, когда в гостиной гасло электричество и родные наконец засыпали, Сергей натягивал на голову одеяло. Вжимаясь тщедушным телом в жесткий матрас кровати, он мычал мучительно и сладострастно, жадно скулил от усердия, и дергал, ласкал, терзал свою несчастную подростковую плоть, и, насытив похоть, брезгливо вытирал слизь с багровых ладошек о подушку.

Он очень боялся огласки и потому, отправляясь в свою комнату, тщательно зашторивал окна и закрывал двери на щеколду. Но на школьной доске то и дело появлялась позорящая его надпись.

Так появилась первая в его жизни фобия — страх возможного разоблачения. Отсюда и первый урок, усвоенный на всю жизнь: если хочешь сделать что-нибудь порочное и предрассудительное — делать это следует скрытно.

Страх разоблачения был первым, но далеко не последним.

В десятом классе на школьной дискотеке Сергею приглянулась девушка из параллельного класса. Превозмогая врожденную робость, он подошел к ней и пригласил потанцевать. Удивительно, но она не отказала — видимо, его слава онаниста еще не стала достоянием всей школы. Плывя по залу под блюз популярных в те времена «Смоуки», Головкин несмело прижимался впалой грудью к ее упругим сиськам, осторожно проводил ладонью по округлым плечам, поглаживал рельефные шлейки лифчика и, ощущая напряжение в штанах, тихо балдел. После дискотеки, замирая от собственной смелости, он вызвался проводить ее домой — девушка согласно кивнула. Уже в темном подъезде они закурили, и Головкин, держа на отлете тлеющую сигарету, робко протянул к спутнице дрожащую ручонку, чтобы полапать налитые груди, а если получится, то и все остальное... От нахлынувшего желания молодого человека могла спасти только мгновенная кастрация.

Но произошло нечто более ужасное, чем кастрация.

«Фи, пацан! — брезгливо вскрикнула девушка, отстраняясь. — Так это от тебя, оказывается, воняет! А я думала — в зале такой запах... Ты, наверное, не моешься никогда... Да убери грабки, козел, куда лезешь! Трахаться с такими, как ты, можно только за деньги. А у тебя их нет и не будет никогда... »

Страх, что ему откажет женщина, которую он хочет, стал вторым в его жизни. Отсюда и вывод: с женщинами лучше не связываться вообще. Или удовлетворяться в тоскливом одиночестве ванной, включив воду, чтобы родители не засекли, или...

Тогда он еще не сформулировал для себя альтернативу, но темный, животный инстинкт всеми гонимого существа подсказывал: замена самоудовлетворению наверняка существует, и замена эта, наверное, ничем не хуже, а наоборот — во сто крат приятней.

В 1977 году, после окончания школы, он поступил в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, на факультет зооинженерии, отделение коневодства.

Лошадей он любил с детства. С седьмого класса бегал на ипподром, выносил навоз, менял соломенную подстилку, занимался выездкой, выискивал по библиотекам дефицитный журнал «Коневодство»... Но больше всего Головкина интересовали физиологические моменты — случка и искусственное осеменение. С горящими глазами наблюдал он, как конюх, запустив в лошадиное влагалище руку в резиновой перчатке, манипулировал, священнодействовал, колдовал... Подросток смотрел на действо не отрываясь: влажные ломти губ раздвигались, в уголках рта бритвенной пеной закипала слюна. Редкое зрелище приносило ему удовлетворение ничуть не меньшее, чем ежедневная мастурбация.

На третьем курсе Сергей Головкин познал еще одну разновидность страха: физической боли. Однажды поздно вечером на выходе с ипподрома он наткнулся на компанию пьяных гопников. Они были моложе его, но их было много, и осознание силы собственной кодлы, подогретое портвейном, слепо толкало гопников на подвиги. У него попросили закурить, он отказал. И тогда — началось... Сперва на Сергея налетела свора малолеток. Чувствуя безмолвную поддержку старших, они старались на совесть, отпихивали друг друга, чтобы ударить побольней. Головкин попытался сопротивляться. И тогда в дело вступили старшие хулиганы...

Он отделался сравнительно легко: сотрясение мозга средней тяжести, перелом переносицы, выбитые передние зубы и ссадины по всему телу.

Страх физической боли, полученный при избиении, оказался самым стойким из всех. Ответный рефлекс возник мгновенно: никогда не связываться с теми, кто сильней тебя, всегда сторониться толпы. А уж если хочешь получить ответное удовлетворение, мсти только тому, кто не способен оказать сопротивления.

После окончания Тимирязевки с красным дипломом отличника и квалификацией зооинженера Сергей Головкин распределился на Первый Московский конный завод, находящийся в поселке Горки-X, что в Одинцовском районе, километрах в пятнадцати от Московской кольцевой. Помощник наездника МКЗ № 1 быстро заработал репутацию грамотного специалиста и безотказного человека. Он охотно брался за самую грязную работу: убирал навоз, принимал роды кобылиц, разделывал лошадиные туши... Особенно любил Сергей проводить искусственное осеменение кобыл — в этом деле у него не было равных. Обычный конюх осеменял две-три кобылы, Головкин же успевал по четыре-пять. Засунув во влагалище руку в резиновой перчатке, зооинженер с удовольствием напевал: «Кипучая, могучая, никем не победимая, страна моя, Москва моя, ты самая любимая!.. »

В этот момент ему было очень хорошо.

Несмотря на столичное происхождение, Головкин очень не любил Москву. Огромный мегаполис таил в себе множество скрытых опасностей. Бешеный ритм жизни пугал. Замкнутое бетонными коробками пространство, вонь, смог, грязь, утренние автобусы с невыспавшимися согражданами... Да и столичное многолюдье стойко ассоциировалось с давешним избиением на ипподроме. А потому, оставаясь прописанным в Москве у родителей, молодой специалист переселился в Горки, в служебную квартиру. В деревенской глуши не было шума, суеты, а чудные подмосковные ландшафты и свежий воздух склоняли к созерцательности и размышлениям.

На новом месте зооинженер быстро стал любимцем местных пацанов. В кабинетике дяди Сережи всегда можно было покурить, а то и выпить самогонки местного разлива. Конюхи, как правило, не пускали посторонних на случки и искусственное осеменение, а он, Сергей Головкин, пускал, и даже советовал посмотреть, как лошадки трахаются. Для взрослых он был тихим безобидным юродивым, блаженным, одержимым любовью к лошадям. Его — грязного, одинокого и несчастного — старались поддержать, накормить, приободрить.

Женщины без опаски оставляли на него своих сыновей. Мужчины же при упоминании о Головкине лишь презрительно хмыкали: мол — тихий и безобидный, ни футболом, ни водкой, ни бабами не интересуется; все лошади да лошади. Псих, короче говоря.

Зато местные пацаны навещали дядю Сережу едва ли не каждый день. Головкин присматривался к каждому, а присмотревшись, все более и более утверждался в мысли: эти малолетки ничем не отличались от тех, которые избили его на ипподроме. И он с трудом подавлял в себе желание кого-нибудь ударить, лягнуть ногой, тихо придушить вожжами в углу...