Оззи Осборн - Я — Оззи

— Спасибо большое — говорю я. — Вы не могли бы отправить это моему адвокату? Он занимается подобными делами.

Что называется, бля, с волками жить — по-волчьи выть.

Летом 2002 года мне казалось, что «Семейка Осборнов» является самым важным событием на земном шаре. Связанный с этим стресс меня добивал. После пьяной выходки на ужине с президентом США я поддавал уже каждый день. Кроме того, поглощал все лекарства, полученные по рецептам, какие только попались под руку, а попадалось много. В определенный момент, я выпивал сорок две различных таблетки в день: успокоительное, снотворное, антидепрессанты, производные амфетамина, антиконвульсанты, нейролептики. Херачил всё без разбору, в невероятных количествах. Половину из них только для того, чтобы подавить побочные эффекты других.

И ничего мне не помогало. У меня были такие сильные конвульсии, трясло как эпилептика. Моя речь была отвратительной. Я уже начал было заикаться, чего раньше со мной не происходило, хотя в семье было несколько заик. Кто-то задавал мне вопрос, а я сразу впадал в панику, и когда слова попадали из мозга на язык, всё смешивалось. Из-за этого переживал ещё больше, потому как думал, что это начало конца. В любой день врач отведёт меня в сторонку и скажет: «Мне жаль, мистер Осборн, но мы только что получили результаты анализов. У вас рассеяный склероз». Или болезнь Паркинсона. Или что-нибудь столь же отвратительное.

Я всё больше этого стыдился. Помню, когда-то смотрел отрывки из «Семейки Осборнов» и сам не знал, что я несу. Никогда не имел ничего против клоунады, но когда по всей стране люди начали прикалываться над тем, что невозможно ничего понять из моей речи, я закомплексовал.

Чувствовал себя как в школе, когда не мог прочитать вслух ни одной книжки, а все смеялись и называли меня идиотом. Поэтому присел на бухло и таблетки ещё крепче. Но из-за бухла и таблеток у меня усилились конвульсии, это абсолютно противоречило моим ожиданиям, потому что у алкоголиков delirium tremens[100] появляется после того, как они завязали, а не когда они ещё бухают. Кроме того, таблетки, которые мне прописывали врачи, должны были искоренить конвульсии.

Для меня существовало только одно объяснение: я умирал.

И я каждую неделю сдавал новые анализы. Будто нашел себе новое хобби. Но результаты всегда были в порядке. Потом я начал задумываться, а то ли я исследую. В общем, мой отец умер от рака, а не от болезни Паркинсона. Ну, я пошел к онкологу.

— А есть ли, — спрашиваю его, — какой-нибудь суперсовременный аппарат, который проверит, нет ли у меня рака?

— Рака чего?

— Чего-нибудь.

— Хм… есть… в определенном смысле…

— Что значит: в определенном смысле?

— Есть такое приспособление. Но оно будет доступно, по-крайней мере, лет через пять.

— Почему?

— Потому, что его ещё не изобрели.

— В таком случае, что можно сделать?

— Например, колоноскопию. Хотя, знаете ли, не вижу повода.

— Не важно! — говорю я. — Делаем!

Врач дал мне набор, который служит для подготовки задницы к осмотру. Набор, собственно, состоял из четырех бутылочек с жидкостью. Я должен был выпить до обеда содержимое двух, хорошенько просраться, подмыться, выпить две следующие, опять просраться и ничего не есть следующие двадцать четыре часа. После всех этих процедур я так прочистился, что в моей жопе можно было увидеть дневной свет. Потом я вернулся к доктору на обследование.

Сперва он заставил лечь меня на стол и подтянуть колени к груди.

— Вот так — говорит. — Я сейчас вас усыплю с помощью демерола. Потом введу камеру в задний проход. Прошу не бояться, вы ничего не почувствуете. Все записывается на DVD и вы сможете посмотреть это в свободное время.

— О'кей.

Доктор колет меня иголкой, а я, пока не вырубился, заметил сбоку от себя большой монитор с плоским экраном. И вдруг чувствую, как мне в жопу въезжает нечто, размером с небольшой дом. Я охаю, закрываю глаза, а когда снова открываю, экран показывает в высокой четкости какую-то большую красную пещеру.

— Так выглядит моя жопа изнутри? — спрашиваю.

— Какого черта вы не спите? — вскипел доктор.

— Не знаю.

— Вы не чувствуете слабость?

— Нет, скорее нет.

— Ни капельки?

— Нет.

— В таком случае, дам вам еще демерола.

— Надо, значит, надо.

Во второй раз вкалывает мне этот классный товар. Ах..! Через две минуты спрашивает:

— Ну, как вы себя чувствуете?

— Ничего, спасибо! — отвечаю я и продолжаю смотреть на экране «Путешествие к центру жопы»[101].

— Боже мой! — говорит он. — Так вы ещё не спите? Вколю вам ещё немного.

— Пожалуйста.

Проходят ещё две минуты.

— Ну, а сейчас, мистер Осборн? Прошу поморгать, если вы меня слышите.

— А просто сказать нельзя?

— Это невозможно! Вы — не человек!

— Как я могу спать, когда такое творится? — отвечаю я. — А вдруг сейчас найдутся какие-нибудь потерявшиеся запонки, может старые часы, а может и колготы Шарон?

— Вы не можете находиться сейчас в сознании. Вы получите последний уко…

Темнота.

По окончании процедуры врач сказал мне, что обнаружил несколько случаев аномального разрастания тканей в моей заднице — называются полипы — и что хочет отправить пробу на анализ. Прибавил, что волноваться нечего и был прав, потому что когда пришли результаты, оказалось, что всё в порядке.

А потом я вбил себе в голову, что Шарон тоже должна сделать колоноскопию, потому что никогда не ходила на медосмотры. В конце концов, я так уже её достал, что она согласилась пойти к врачу перед поездкой с детьми на съемки в Нью-Йорк. Там и находилась, когда пришли её результаты. На этот раз они не были хорошими: в лаборатории обнаружили злокачественную опухоль. Это была ужасная новость, к тому же, полученная при таких обстоятельствах, бля, что в это трудно поверить. Женщина из приемной хирурга просто позвонила на рабочий номер Шарон в Лос-Анжелес и оставила сообщение на автоответчике. Я лично должен был сообщить ей эту новость, но сложилось по-другому. Какая-то тёлка из офиса позвонила Шарон, чтобы уведомить о сообщениях, накопившихся за день:

— Ага, и ещё одно. Вы сидите? У вас обнаружен рак.

Шарон тотчас звонит ко мне.

— Оззи, прошу тебя, только без паники! Я сегодня же возвращаюсь домой, а утром еду в больницу.

Шок. И тишина.

— Оззи, всё будет хорошо. Не паникуй!

— А я не паникую.

Как только она положила трубку, я буквально рухнул на пол и разрыдался. Сколько себя помню, никто и никогда не вылечился от рака. Конечно, врачи всегда говорили людям, что можно выжить, но все знали, что это фигня, лишь бы успокоить пациентов.

Несмотря ни на что, я должен был прийти в норму, прежде чем самолет Шарон приземлится в Лос-Анжелесе. Принял душ, выбрал лосьон после бритья, который нравился Шарон, одел черный выходной костюм, белый шелковый шарф. Я хотел предстать перед женой во всей красе.

И рванул в аэропорт. Когда Шарон наконец-то сошла с детьми и собаками с трапа, мы все обнялись и расплакались прямо у самолета. Позже пробовал хорохориться, но на самом деле я был, на фиг, раздавлен. Угроза рака и так вывела меня из равновесия, но эта новость доконала полностью. Врачи работали со мной сверхурочно, увеличивая дозы того и этого, пятого-десятого. Мне казалось, что моя голова парила в метре от плеч.

— Я выкручусь, — таковы были первые слова Шарон.

Мы возвращаемся домой, а там нас поджидает съемочная команда MTV.

— Послушайте! — говорят они. — У вас есть полное право выставить нас из дома. Только скажите. Вам решать.

Но Шарон и слышать об этом не хотела.

— Это реалити-шоу. Так вот теперь у нас, бля, настоящий реал! Не выключайте камеры!

Нужно иметь не абы какое мужество, чтобы сказать подобное. Но такая у меня жена. Круче только яйца.

Оценивая пережитое, становится ясно, что в июле 2002 года я испытал тотальное нервное расстройство, которое перенес в десять раз хуже из-за того дерьма, которым я пичкал себя в то время круглые сутки. Мало сказать, что я люблю Шарон. Я обязан ей жизнью. Мысль о том, что могу её потерять была для меня невыносимой. Но я не сдавался. В такие страшные минуты вокруг вас включается такое особое силовое поле и вы проходите равнодушно мимо того, что в нормальной обстановке добило бы вас. Это трудно объяснить, просто я заставил мозг мыслить по-другому.

Шарон сделали операцию 3 июля 2002 года. Когда удалили раковую опухоль, врач сказал, что наступит полное выздоровление. Пока они ещё ковырялись с опухолью, взяли на анализ пробы лимфатических узлов. Через несколько дней из лаборатории пришло известие о том, что рак распространился на лимфоузлы. То есть, самое худшее вовсе не миновало, даже наоборот. Тогда я не знал ещё, что шансы выжить у Шарон оценивались в тридцать три процента. Я знал, что впереди у неё месяцы кошмарной химиотерапии.