Анри Труайя - Марья Карповна

– Сколько ударов? – деловито осведомился управляющий.

– Тридцать, – ответила она.

Он записал приказ в блокнот и, пятясь, вышел.

После ухода Федора Михайлова одетый по-казацки мальчишка был послан за Агафьей. С тех пор, как Марья Карповна назначила приживалку своей будущей снохой, наряды и прическа последней находились под неусыпным надзором хозяйки: она не теряла надежды на то, что, несмотря на сегодняшнее отвращение, Левушка в конце концов найдет-таки в навязанной ему невесте некую прелесть. «Стерпится – слюбится», – мысленно повторяла она себе. Вероятно, сын уже сообщил своей любовнице о том, что скоро женится. Что ж, рабыне не пристало спорить с решением хозяйки. К тому же ей будет сделан хороший прощальный подарок: несколько аршинов[1] красного сатина и нитка стеклянных бус… Решая судьбы людей, которые достались ей во власть, Марья Карповна казалась сама себе справедливой и доброй. Иногда ей даже мнилось, будто она единственное разумное существо в этой безрассудной вселенной. Без нее Горбачево обратилось бы в прах, а сыновья сбились с пути, каждый на свой лад. Подняв глаза, она испросила у иконы Божьей Матери, украшавшей угол ее кабинета, помощи в решении неблагодарной задачи воспитания детей и управления хозяйством. Кто-то поскребся в дверь – так обычно делала Агафья. Марья Карповна велела той войти, оглядела с головы до ног, одобрила атласное платье в узкую розовую и белую полосочку, поправила складки на корсаже, взбила пальцем кремовый кружевной галстук, надетый, чтобы оживить воротник, уложила несколько выбившихся из прически прядей. Отступив на шаг, снова придирчиво осмотрела компаньонку и наконец сказала:

– Отлично! Вы красивы, как цветок. Теперь можно идти к Льву Ивановичу.

– А это необходимо? В самом деле необходимо? – пробормотала Агафья.

– Совершенно необходимо, иначе никак нельзя, – ответила Марья Карповна. – Вам следует хорошенько познакомиться с местом, где будете жить после свадьбы. А я хочу посмотреть, что там с мебелью, чтобы решить, нужны ли перестановки и какие. Мне не доводилось заходить во флигель несколько месяцев… нет, пожалуй, с год, и, таким образом, Льву оказалось дозволено погрязнуть в беспорядке. Все это очень скоро изменится. Мы с вами посмотрим, что тут можно сделать. Вы и я!

Агафья все еще колебалась:

– Но, может быть, стоит предупредить Льва Ивановича о нашем визите к нему…

– С каких это пор мать должна спрашивать разрешения у сына на то, чтобы переступить порог его дома?

И, взяв Агафью за руку, Марья Карповна решительно повлекла ее за собой в сад. Подойдя к правому флигелю, помещица подобрала юбки и легко ступила на красную ступеньку. Никто не поспешил навстречу ей.

Хотя утро уже переходило в день, во флигеле, казалось, все спали. Но Марье Карповне было известно, где можно найти сына. Они на цыпочках прошли по прихожей, затем мать резким движением распахнула дверь в кабинет младшего сына. Он действительно оказался там: в совершенно изношенном пестром домашнем халате, ночном колпаке, желтых шлепанцах. Левушка явно не успел умыться. Напротив него, по другую сторону низкого круглого столика на одной ножке, сидела Аксинья – тоже неприбранная, с рассыпанными по плечам волосами. В руках у обоих были карты – они сражались в дурачка. От вида этого почти супружеского согласия у Марьи Карповны перехватило дыхание. Пусть она и знала о многолетней связи младшего сына с этой крепостной девчонкой, но впервые собственными глазами увидела их вместе, в домашней обстановке. Увидев хозяйку имения, голубки живо вскочили – так, словно их застигли на месте преступления. Смущенная тем, что оказалась свидетельницей подобной сцены, Агафья поспешила спрятаться за спину госпожи.

– Наверное, я пришла слишком рано, – с ледяной иронией произнесла Марья Карповна. – Побеспокоила вас!

– Бог с вами, маменька, совсем нет, – пробормотал Левушка.

– Я хотела переговорить с тобой о переменах, которые намерена произвести в этом доме перед твоей женитьбой. Ты превратил его в трущобу, так не годится. Я хочу, чтобы твое жилище блистало чистотой и элегантностью, чтобы оно было достойно четы, которую вскоре ты составишь с моей дорогой Агафьюшкой.

При этих словах Аксинья с глазами, полными слез, проворно, словно мышка, выскользнула из кабинета.

– Назначения комнат менять не станем, – невозмутимо продолжала Марья Карповна. – Просто все вычистим, сделаем уборку, отремонтируем. Здесь слишком мрачно, надо оживить интерьеры. Велю Кузьме нарисовать на панелях стен в кабинете, столовой и спальне цветочные гирлянды. Он с этим справится как нельзя лучше. А таким образом сад продолжится в доме. И даже зимой у вас будет ощущение, будто вы вкушаете радости лета. Ну, что ты об этом думаешь?

– Думаю, что здесь будет очень красиво, маменька, – обреченно ответил Левушка.

– Можно приступить к работам уже завтра. Поговорю с Кузьмой прямо сейчас. Но навести порядок в доме накануне свадьбы – явно недостаточно, нужно еще навести порядок в собственной жизни. Ты должен отослать Аксинью назад в деревню.

Левушка побледнел.

– Но мне не в чем ее упрекнуть. Она прекрасно справляется со своими обязанностями.

– Разумеется. Особенно усердно она трудится в постели.

– Однако, маменька…

– Любовница она тебе или нет? Отвечай: да или нет?

– Да.

– Значит, здесь ей не место.

Агафья попятилась, съежилась, вжалась в стену, стыдясь своего присутствия здесь, стыдясь самого своего существования. Не обращая на нее никакого внимания, Марья Карповна резала по живому:

– Даю тебе пять дней на то, чтобы отправить Аксинью в Степаново!

– Можно мне уйти, барыня? – прошептала Агафья.

– Нет, оставайся! Повторяю: пять дней. Иначе велю постричь ее наголо и выкинуть отсюда силой.

Угроза сопровождалась взглядом, не допускавшим сомнений в серьезности намерений Марьи Карповны. Любовь к проявлениям власти над всеми, кто противится ее воле, давно превратилась для нее в физическую необходимость. Удовлетворение, которое она получала при этом, походило на плотское. Мысль о том, что она может ошибиться, даже не приходила ей в голову. Она никогда не пыталась поставить себя на место другого человека, просто шла по жизни, вооруженная спокойствием и безмятежностью, которые позволяют людям с сильным характером не то чтобы пренебрегать колебаниями, оправданиями, страданиями окружающих, но попросту не представлять себе, что это такое… При матери Левушка совсем лишался сил, обращался в студень. Совершенно одуревший, он, заикаясь, попробовал все-таки встать на защиту Аксиньи:

– Для нее это огромное несчастье!.. Она не заслужила такого!.. Оставьте ее здесь, я – твердо обещаю! – никогда больше и не посмотрю на нее…

– Ох, знаю я, чего стоят твои обещания! Начисто отмытая свинья все равно возвращается в грязь!

– Хотите, перед иконами поклянусь?

– Не припутывай иконы к своим мерзостям!

Тогда, доведенный до отчаяния, Левушка вытащил последний козырь:

– Она беременна!

В глубине комнаты кто-то тихо вскрикнул. Это была Агафья, впрочем, тут же и вцепившаяся зубами в свой кулак. Подбородок бедняжки совсем утонул в кружевах галстука.

– Сколько месяцев? – невозмутимо поинтересовалась Марья Карповна.

– Должно быть, месяца три…

– Вот и прекрасно: родит в деревне.

– Но… – не переводя дыхания, продолжал Левушка, – но… дитя, которое она носит под сердцем, – мой ребенок!

– Во-первых, с чего ты так уверен в этом? А во-вторых, что это меняет? Какая разница, где он появится на свет: здесь или там? Мы просто постараемся, пока есть время, выдать Аксинью замуж за какого-нибудь славного мужика из Степанова или из Красного. Она хорошенькая, охотников найдется сколько угодно. Даже с незаконнорожденным на руках. Я даже… может быть… дам ей небольшое приданое… У меня, дорогой сынок, никто не смеет быть несчастным! Достаточно быть послушным – и ты получишь даже больше, чем причитается по твоим заслугам. Все крестьяне в округе мечтали бы принадлежать мне.

Марья Карповна казалась сейчас еще выше ростом, чем обычно, – наверное, оттого, что взгляд и осанка с особой силой свидетельствовали о ее довольстве собой. Внутри у Левушки все опять скрутила ненависть. Халат распахнулся на голой груди, покрытой светлой кудрявой шерстью, которая росла кустиками. Красная феска с черной кистью съехала на одно ухо. Он стал похож на гуляку-неудачника.

– Хорошо, – едва слышно пробормотал он. – Скажу Аксинье, чтобы уехала.

Уладив таким образом дело, Марья Карповна приказала, чтобы к ней немедленно привели Кузьму: она объяснит художнику, как ему следует расписать комнаты. На поиски крепостного отправилась Агафья, счастливая оттого, что появилась возможность наконец исчезнуть отсюда. Оставшись наедине с сыном, Марья Карповна вдруг очень нежно произнесла: