Александр Козенко - Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство

За все время своей юридической практики после окончания университета он не проявил к ней никакой склонности и занимался без энтузиазма, что все справедливо расценивали как его неприятие профессии юриста и поверенного. Он вел всего лишь одно дело, которое было поручено ему его родственниками по просьбе отца. Для этой петиции не требовался защитник, и рассмотрение дела в суде потребовало не больше нескольких минут, но отец Джона пришел в суд, чтобы увидеть успех сына. Кузен Джона Эдвин Голсуорси, партнер его отца по фирме и позже ставший Лордом Пармуром, также пришедший в суд, видел, как отец и сын ходили взад и вперед по коридору. Он подошел к ним и рассказал, как завершилось дело. «Отец громко засмеялся и, повернувшись к сыну, сказал: “Джон, подтвердите свое резюме”, и затем, смотря на меня: “Скажите ему, что сказать”. Да, особой самостоятельностью Джон в этих делах не отличался».

По возвращении в Англию из своих длительных путешествий Джон Голсуорси никак не мог найти себя. Эти поиски отражены в его письмах Монике, старшей из сестер Теда Сондерсона. Он писал ей из Гранд Отеля де Бейнс в Ментоне – курортном городе на французском Лазурном Берегу у самой итальянской границы 28 марта 1894 г., где остановился вместе с Шестаковыми, возвращаясь на родину из Крыма. Характеризуя своих русских друзей, он пишет, что их взгляды совершенно такие же, как наши. Побывав в казино в Монте-Карло, он понял, что не должен играть, так как слишком азартен. «Это определенно прекрасная часть мира; более того, Солнце сияет, что после всего является главным. Худшая часть в пейзаже – это голые и серые горы. Это подошло бы Вам, но я люблю больше цвета, и по этой причине его нельзя сравнивать, по моему мнению, с Тихоокеанскими пейзажами. Море и небо удивительно сини и самые синие в Монте-Карло».

В письме 8 сентября того же года Джон писал Монике из Крейг-Лоджа в Шотландии о красивом виде на море, вспоминал ее приезд с сестрой Агнесс Сондерсон и черным спаниелем Лэссом (матерью Криса). «Я хотел бы проникнуть в суть красоты, постичь ее, но так получается, что человек на полное единение с красотой не способен». В том же письме он высказывает и несколько сумасбродные мысли: «Читали ли вы когда-нибудь отчеты золотоискателей в Западной Австралии? Если бы не мой родитель, я бы присоединился к двум-трем старателям и попытался бы добиться чего-нибудь в этом деле. Мне кажется, что вгрызаться в какую-нибудь специальность или бизнес для того только, чтобы делать деньги, – мерзкая скука, когда можно заработать то же самое за два-три года…». Джон пишет и о своем сокровенном желании: «Как бы я хотел обладать талантом – я действительно считаю, что самый приятный способ зарабатывать на жизнь – быть писателем, если только писательство не самоцель, а способ выражать свои мысли, но, если ты похож на мелкий пересохший пруд, в котором нет животворной холодной воды, а в глубине не водятся причудливые, но красивые существа, какой смысл писать? Можно научиться писательскому ремеслу, но нельзя произвольно открыть в своей душе чистые родники и развести странные, но прекрасные сады». В завершении письма он сообщает об их новом друге Джозефе Конраде: «Вы слышали, что Конрад был назначен первым помощником “Торренса” снова? Лучшей вещи и не могло произойти с ним, поскольку путешествия подходят ему…».

Конрада привез в Элстри Тед Сондерсон, где он был радушно встречен всеми членами многочисленного семейства и быстро стал близким другом дома. Голсуорси и Конрад часто встречались у Сондерсонов. На Джона произвели большое впечатление и оказали благотворное влияние литературные беседы по обсуждению книг под председательством Конрада, особенно в отношении метода. Он уже понимал, как видно из письма, что настоящим писателем может быть лишь тот, кому есть что сказать. Но оставались сомнения, а есть ли что сказать ему?

Тогда, в сентябре 1894 г., он еще не мог дать ответ на этот вопрос к самому себе. Он путешествовал по Уэстморленду в Северной Шотландии, планировал остановиться в Корби у родителей своего приятеля Джона Хиллса; неплохое место – красивые деревья и отличная река. Затем собирался посмотреть на семейное счастье Поли Паркер (Чарли Паркер – близкий друг Голсуорси) и поэтому не собирался возвращаться в Лондон до середины следующего месяца.

Он тогда еще не догадывался, что главная встреча и знакомство, во многом определившие всю его последующую жизнь, уже произошли. Это случилось вскоре после 30 апреля 1891 г.

В тот день состоялась свадьба сына младшего брата отца Джона Фредерика Томаса Голсуорси – Артура и Ады Купер. Через несколько недель был дан званый обед в их честь. Молодые супруги обращали на себя внимание и не только как виновники торжества. Он, великолепный брюнет, превосходный игрок в бридж, производил на всех громадное впечатление. Она – изумительно красива той загадочной красотой, которую могли запечатлеть лишь Боттичелли или Тициан, в ней было нечто завораживающее, каждое движение исполнено грации. У нее были огромные лучистые карие глаза под слегка изогнутыми темными бровями и великолепный классический профиль, а волевые очертания губ свидетельствовали, что ей известно, что такое страдание. Она была среднего роста, с фигурой, отличавшейся изысканными пропорциями, не скрываемыми подвенечным платьем, в котором она, как было принято, появилась на этом семейном торжестве. Ее мягкие волнистые темно-каштановые волосы, зачесанные назад, оттеняли бледность лица, имевшую едва заметный смуглый оттенок. Все в ней изобличало породу, нечто неотъемлемое, складывающееся веками, присущее отпрыскам древних народов, то самое, что определяет неповторимость облика и «стиля», отличавшихся шармом и интеллигентностью. Но лицо ее было отмечено печатью уныния и даже грусти, как у человека, вступившего в борьбу с роком и сраженного им.

Это показалось Джону очень странным для, должно быть, счастливой молодой супруги. Но Аду не надо было долго упрашивать аккомпанировать Джону на рояле, а она была отличной пианисткой, когда он пел «Собака Дайна» и другие «шедевры», популярные в немузыкальной среде.

На приеме в честь свадьбы Артура и Ады собралась вся семья. Она являла цвет верхушки среднего класса – крупной буржуазии. Представленная во всем своем блеске, щеголяла белыми перчатками, светло-желтыми жилетами, перьями и сшитыми по последней моде платьями. Посередине парадной залы своего особняка Кембридж Гэйт, 8, близ Риджент Парка, под массивной хрустальной люстрой Джон увидел стоявших родителей, которым представляли гостей.

Отец – гораздо выше среднего роста, отлично сложенный, несмотря на возраст, без малейшего признака сутулости, подвижный. Серые, как сталь, глубоко посаженные глаза нисколько не поблекли и смотрели с удивительной проницательностью и прямотой, готовой тут же смениться лукавым блеском. Его удивительно красивую голову обрамляли мягкие серебристые волосы, зачесанные набок и ниспадавшие красивыми завитками на кончики ушей, а большая седая борода и усы скрывали рот и решительный подбородок. У него был широкий и крупный нос мыслителя, щеки здорового смуглого цвета, а высокие густые брови придавали его лицу выражение необычайного спокойствия. Он был очень консервативен в одежде и постоянно носил золотые часы с репетицией на тонкой золотой цепочке из круглых звеньев, извивавшейся змейкой с прикрепленной к ней маленькой черной печаткой с изображением птицы. На его ногах, как всегда, были отлично сшитые, эластичные туфли на пробковой подошве, и никакой другой обуви он не выносил, потому что об нее можно испачкать руки, тонкие руки с длинными отполированными ногтями и проступавшими сквозь смуглую кожу голубыми жилками. Рядом с ним стояла мать – миниатюрная леди с серебристым венчиком волос. На ее пергаментные щеки лег розовый лепесток румянца. Серые глаза под правильными и еще темными бровями, между которыми не было и намека на морщины, были широко расставлены. Она чуть-чуть улыбалась, и время от времени сжимались ее тонкие бледные губы, и беспрерывно двигались белые руки. Она была одета в черное шелковое платье. К седым волосам бриллиантовой брошкой был приколот кусок «мантильи», концы его лежали позади изящных, немного длинных ушей. А на плечах была ниспадавшая до полу серебристая накидка, похожая на кольчугу феи.

«Сэр Эдвин Голсуорси», – громко объявил мажордом, и в зале появился щеголеватый чисто выбритый джентльмен с почти голым черепом, длинным кривым носом, полными губами и холодным взглядом серых глаз, смотревших из-под прямых бровей. Подвижный, как птица, и похожий на развитого не по летам школьника, он подошел к отцу и вложил в его ладонь кончики своих всегда холодных пальцев и быстро отдернул их. Отец мельком взглянул на своего титулованного брата, который, будучи директором нескольких компаний, совершенно законным путем нажил солидный капитал, и пробормотал: «А, Эдвин, как поживаешь?».