Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки

На следующий день, снова встретившись с Луизой, она спросила, как поживает Марсьяль Лувуа.

– Он весь вечер мне надоедал своими разговорами про искусство и философию, такая скучища, – ответила Луиза. – Правильно вы поступили, что не остались!

Однако Софи заметила, что начиная с этого дня Луиза стала больше следить за собой, одеваться более продуманно. С наступлением лета в ней явно пробудилось желание нравиться, и навещать Софи она стала куда реже. Луиза, совершенно очевидно, была увлечена, и увлечение это отнимало все ее время. Софи жалела Вавассера, но считала себя не вправе воспитывать преступную жену, читать ей мораль. И вообще Луизина страстишка казалась ей смешной и нелепой рядом с беспредельной тоской, которая с каждым днем все сильнее сжимала ее собственное сердце, стоило только развернуть любую газету. Во всех без исключения – высокопарные отчеты о визите королевы Виктории в Париж, рецензии на концерты в Тюильри или спектакли парижских театров не могли заслонить страшной и отвратительной реальности войны. Время от времени появлялось краткое сообщение о том, что раненых стали успешнее выносить с поля боя или что число погибших с французской стороны незначительно. Разумеется, русским досталось куда сильнее. Захваченные в плен солдаты русской армии признавались в том, что теперь в Севастополе никто не верит в победу. Сражаются и умирают ради чести, ради славы. Взятие Зеленого Холма, сражение на реке Черной, штурм Малахова кургана – за всеми этими банальными обозначениями виделись горы мертвых тел! «Все идет хорошо, все в порядке, мы наступаем», – телеграфировал генерал Пелисье, новый главнокомандующий Восточной армией, военному министру. В иллюстрированных газетах появлялись ужасающие рисунки с изображением рукопашных боев среди похожих на цветную капусту облаков дыма от разорвавшихся снарядов. Зуавам под их фесками рисовали благородные лица, русским – зверские тигриные морды. Внезапно десятого сентября на первой странице «Всемирного вестника» появился текст депеши: «Корабельной и всей южной части Севастополя больше не существует. Враг, видя, что мы прочно заняли Малахов курган, решил отступить, перед тем разрушив и взорвав почти все оборонительные сооружения».

Назавтра взятие Севастополя было подтверждено, и император приказал отслужить в соборе Парижской Богоматери благодарственный молебен, а все парижские театры в этот день дали бесплатные представления. Известие было встречено приливом восторга. Софи решила, что после такой неудачи царь сложит оружие. Мысль о том, что вскоре война закончится, примиряла ее с исступлением обезумевшей от радости толпы. Но сколько времени потребуется французам и русским для того, чтобы забыть о пролитой крови? День 13 сентября был предоставлен для народного веселья. Жюстен с Валентиной отпросились у Софи в город, чтобы отпраздновать победу. Она охотно позволила им уйти, радуясь тому, что может побыть дома одна. За стенами гудела толпа. Вскоре прибежала разрумянившаяся, растрепанная Луиза в измятом платье, рассказала, что была на утреннем представлении в Опере. Один из певцов, стоя на фоне задника с изображением Севастополя, прочел стихотворение, прославлявшее французскую армию.

– Это было так прекрасно! У меня слезы выступили на глаза! Я кричала вместе со всеми! А сегодня вечером будет иллюминация. У господина Марсьяля Лувуа есть друг, который живет рядом с ратушей. Из его окон будут видны бенгальские огни. Не хотите ли вы пойти с нами?

Софи поблагодарила и отказалась, немного стыдясь своей вялости рядом с этой разгоряченной бабенкой. И Луиза снова упорхнула, окрыленная патриотическими чувствами и любовью. Взятие Севастополя стало очередным предлогом для того, чтобы изменить мужу.

В воскресенье, тридцатого марта 1856 года, в два часа пополудни, пушка Дома инвалидов выстрелом оповестила о том, что подписан мир. В Париже уже больше месяца шли переговоры между полномочными представителями стран-союзниц и России, и люди ждали этого известия со дня на день. В каждом доме были давно приготовлены флаги и цветные бумажные фонарики, и теперь они мгновенно расцветили фасады. Жюстен, исполняя приказание Софи, тоже бросился украшать подъезд особняка. Событие, произошедшее всего через две недели после рождения его императорского высочества, наследного принца, вызвало новый прилив восторга. Выйдя на улицу, Софи заметила толпу, собравшуюся у только что вывешенного, еще не просохшего, с проступающим клеем объявления: «Парижский конгресс: сегодня, в час пополудни, в особняке министерства иностранных дел был подписан мирный договор…» От волнения у нее подкосились ноги. Она подумала, что ее счастье несопоставимо с радостью окружающих ее людей – ведь она радуется одновременно и за Францию, и за Россию. Ей хотелось плакать от этого двойного блаженства, порожденного двойной любовью. Ее толкали торговцы газетами. Рядом с ней смеялся в рыжую бороду однорукий солдат, женщина в трауре прислонилась к плечу мужа, а тот театральным жестом приподнял шляпу. Где-то вдали звонили колокола. Софи заторопилась домой, ей не терпелось остаться одной, как будто она боялась расплескать, растерять в толпе свою радость.

Следующие дни были отмечены парадами и официальными приемами. Рассказывали, что Наполеон III был особенно любезен с графом Алексеем Орловым, представлявшим Россию. С обеих сторон было очевидным желание заново соединить то, что разорвала война. Как только мирный договор был подтвержден, царь и император обменялись братскими поздравлениями; двери русского посольства в Париже приоткрылись в ожидании возвращения министра, графа Киселева; граф де Морни, назначенный чрезвычайным послом Франции в России, собирался отбыть в Санкт-Петербург, где для него был приготовлен дворец Воронцова-Дашкова. Княгиня Ливен еще до окончания войны получила разрешение снова поселиться в своей квартире на улице Сен-Флорантен. Понемногу и другие русские, робко и боязливо, стали появляться в Париже, и французские друзья встречали с распростертыми объятиями этих изумленных выздоравливающих больных. К Софи внезапно заявилась Дельфина, непременно желавшая видеть ее на ближайшем своем рауте.

– Это так глупо, так нелепо! Мы совершенно потеряли друг друга из виду! У меня будет множество людей, которые вас знают и постоянно меня о вас спрашивали!

Внезапно проснувшийся к ней интерес дал Софи возможность сделать вывод, что она перестала быть «зачумленной» и не представляет опасности распространения заразы. Поскольку полиция отныне ею пренебрегала, совершенно естественным было возвращение благосклонности порядочных людей. Из любопытства Софи отправилась-таки на прием, устроенный Дельфиной, и вернулась оттуда оглушенная бессмысленными речами, в глазах рябило от ярких платьев. Отвыкла она от этой демонстрации нарядов, от злословия и самодовольной пустоты! Но ее собственное платье выглядело старомодным, и это обстоятельство ее огорчало. Надо обновить весь свой гардероб! Вот только – как? Несмотря на то что с Россией возобновилась нормальная почтовая связь, Софи по-прежнему не получала денег от племянника. Она обращалась к губернатору, к псковскому предводителю дворянства – все ее старания были тщетными. Может быть, ей надо обратиться прямо к Сереже? Никак она не могла на это решиться! Совершенно ясно, что ему было так удобно не выплачивать ей ее долю доходов во время войны, что он и теперь по-прежнему будет делать вид, будто никакой тетушки не существует. А она была слишком горда для того, чтобы потребовать у него то, что ей причитается, угрожая судом. Может быть, еще и потому… или главным образом потому, что на самом деле ей всегда казалось: не имеет она никаких прав на эти деньги. Они достались ей от свекра, которого она ненавидела. Мысль о том, что ее в некотором роде содержит покойный, особенно смущала ее с тех пор, как рядом с ней не стало Николая. В конце концов, Сережа был единственным наследником Михаила Борисовича. Каштановка должна была безраздельно принадлежать ему. Всякие противоречащие этому распоряжения были всего лишь пустыми бумагами… Он ее обманул? Ну и что с того! Ее не в первый раз подвергают унижению! Оставалось только решить, каким образом ей теперь добывать средства к существованию. Софи попыталась спокойно оценить положение: проще всего было бы сдать жильцам нижний этаж дома. Привычки ее были достаточно простыми и скромными для того, чтобы она могла прожить на те деньги, которые получит от сдачи внаем жилья. А если потребуется, она сможет давать уроки французского, истории, географии, как в Тобольске. Перспектива бедности и труда Софи не устрашала. Думая об этом, она вновь обретала прежний молодой задор и почти что основания для надежды.

Начались реформы. Для начала Софи рассталась с кучером и наемной каретой. Затем рассчитала Жюстена. Он воспринял свою отставку очень плохо, почувствовал себя оскорбленным и вместе с тем отнесся к бывшей хозяйке презрительно, долго торговался, стараясь выцарапать побольше денег. Валентина непрестанно лила слезы, дожидаясь своей очереди, но Софи пообещала, что расстанется с ней только в случае крайней необходимости. И подумала, что Сережа повеселился бы от души, глядя на то, как она робеет перед своими слугами. Что-то часто она в последнее время вспоминала племянника. И когда представляла его себе, у него всегда губы были насмешливо сложены, а в глазах горела ненависть. А у Софи теперь не было даже Луизы, которая все-таки ее развлекала. Молодая женщина, совершенно поглощенная своей преступной любовью, позабыла дорогу на улицу Гренель. По правде сказать, Софи не очень-то и хотелось, чтобы она приходила: Луиза бы ее стесняла. Откровенность между ними теперь была невозможна – ну и о чем тогда они стали бы говорить?