Виктор Сергеев - Унтовое войско

В первый день сретенья учений не предвиделось, и Ранжуров вышел прогуляться по городу.

По улицам вихрились струйки песка. Окружавшие город песчаные отроги гор посылали его сюда тучами. Где-то через хребет прорывался ледяной сиверко.

Ранжуров поднял воротник полушубка и хотел было возвратиться, как его окликнули:

— Ваше благородие!

Он обернулся. Через дорогу перебегал солдат Семен Плюхин. На углу, возле харчовки, стояли китайские солдаты.

— Ваше благородие! — подбегая и тяжело дыша, проговорил Плюхин. — Не извольте принять за обиду… Просят они… эти китаезы. Отобедать с ними просят.

— С руки ли будет, Плюхин?

— Да уж не извольте беспокоиться. Оченно даже просили. Уезжают они скоро. Проститься хотели, ваше благородие.

— Куда уезжают? По чьему приказу?

— Не сказывают.

— Вот как! Занятно. Почему же не сказывают?

— По секрету, ваше благородие. Не иначе. Ну, что же… Веди тогда, если по секрету.

Над дверью китайской лавочки — листок красный, по нему вкривь и вкось белые буквы: русские и китайские. Ранжуров прочитал: «Как небо и земля породили жизнь, так два породили три, а три — все Вещи на земле».

Ранжуров усмехнулся:

«Для чего сие? Церковное что-то… Ламы ихние заставляют, что ли».

Он вспомнил, что над окном харчовки возле гостиных рядов написано: «У счастья и беды общий корень». Мудрено и непонятно вовсе. «Какой же тут общий корень? Лапаногов или тайша Хоринский всю жизнь со счастьем обнимались, а вот Очирка Цыциков из одной беды да в другую… Чего в том общего? Какой корень? Ох, и врут эти красные листки! Старого волка не обманешь».

В харчовке пахло жареным луком, легкий дымок щекотал ноздри. Поперек полутемной комнаты поставлен прилавок. За прилавком полки, на них кучками сложены табак, спички, сахар, чай, орехи. Отдельно бутылки с ханьшином. От прилавка дверь в комнату. Оттуда выскочил толстый хозяин, весь в улыбках.

— Шибако карашо! Шибако! Кусать надо, питя!

Усадил Ранжурова на табурет у самого прилавка.

Туг же, на табуретах, жались солдаты Хуан, Бо Да, Цао и Плюхин. Все они поднялись с мест, отвесив поклоны офицеру.

Хозяин поставил на прилавок бутылки ханьшина, принес махонькие чашечки с изображениями змей и драконов, высыпал прямо на грязные доски прилавка груду сладостей и вышел в свою комнату. Из полуоткрытых дверей были видны постель китайца, покрытая цветастой материей, угол стола, на котором он стряпал позы и лапшу.

Бо Да, Хуан и Цао оказались двоюродными братьями, из одной деревни под Шанхаем. Все трое темные от загара, скуластые, в одинаковых синих халатах, Ранжуров с трудом отличал их друг от друга. У Бо Да пробивалась редкая борода, у Хуана оттопыренные уши…

— Выпьем, ваше благородие, согрешим! — твердил Плюхин. — На закусь бы не конфетку эту, а байкальской рыбки сладостного вкуса. Эх-ма!

— Погоди, позы принесут.

— Не жрамши с утра, ваше благородие. Ни синь-пороху во рту. Военное дело, благословенные детушки! — Плюхин похлопывал китайцев по плечам, — Знайте отныне, что такое севастополец! Штык на штык, грудь на грудь, пика на пику — по-о-бе-жал англичанка по-о-бежал хранцузишко! Во как!

— Не шуми, Плюхин. Не мешай!

— Слушаю, ваш бродь!

Китайцы чего-то поняли, смеялись над Плюхиным, подвигали ему сладости, тот отпихивал от себя конфеты, бормотал свое.

— А зачем торговцы ваши красную бумагу лепят? — спросил Ранжуров у Бо Да. — Пишут мудрено вовсе. «У счастья и беды общий корень». Какой же общий? У нас в Шараголе жил казак Егор Лапаногов, у него табуны несчитанные… От счастья ему отбоя не было. А у казака Пурбо Ухнаева из Нарин-Кундуя детишки спят в хлеву, зимой одеться им не во что. Этот Пурбо как родился с бедой да с нуждой, так и помрет. В чем же тут общий корень? Не пойму.

— Понять непросто, — ответил китаец. — А чужеземцу и совсем трудно. Жил когда-то в Китае великий мудрец. Не находилось ему равных ни в заморских, ни в островных государствах. Звали того мудреца Конфуцием. Что он изрекал, то с малых лет постигает каждый китаец. Умные слова Конфуция произносят в школах учителя, дома — родители, в армии — командиры, в монастырях — ламы. Везде Конфуций сопровождает китайца. Приехали мы в вашу Кяхту — он, Конфуций, с нами приехал… на красных листках. Чужеземцу это трудно понять, — повторил Бо Да и сочувственно поцокал языком.

— А сумею я понять про этот общий корень?

— Хотел бы молить небо…

— Что же сие?

— Конфуций учит нас, что счастье всегда сменяется бедой, а беда счастьем. У них одно происхождение: одна мать, один корень. Они друг за другом идут, меняясь, кто впереди, кто позади. Ветки одного дерева… Ветка изросла, отсохла, упала на землю. Молодая ветка подросла. Ваш казак Пурбо может не печалиться. Будет и его черед. Уйдет беда, придет счастье. Как хорошо!

«Уйдет зло, придет добро, — вспомнил Ранжуров про то, что всегда его мучило и донимало. — Добро рождает добро. Но не всегда. Добро может породить и зло. Это смотря от кого добро и для чего добро. Только сам не смей оказаться посередке между злом и добром. Для себя твори, для близких своих твори, для исполнения службы и присяги. А не жди безропотно, что на смену беде придет счастье, на смену злу придет добро. Помни, что плохое порождает плохое, как дерево дает сажу».

Наш народ сравнивает Конфуция с небом, озаряющим весь мир солнечными лучами, — продолжал Бо Да.

Хуан чего-то нахмурился, отставил чашку с ханьшином.

— Что с тобой? — спросил его Ранжуров.

— A-а, надоело… про этого… Конфуция… небо, божество, солнце! Дома голодные дети. Жди, когда на смену голоду придет сытость. Мне, пожалуй, не дождаться. От судьбы не ускользнешь.

— Воевать надоело, — вступил в разговор Цао. — Люди убивают друг друга. У нас в Китае года не упомнишь, чтобы он прошел без войны. А офицер Юй Чен уверяет, что государство процветает в трудностях, что государство гибнет, если ему не угрожают враги, что каждая неудача прибавляет ума. Англичане жгут наши города, а по Юй Чену выходит, что так и надо. Не жгли, было бы хуже. И читает нам Конфуция. Чужими словами говорить, что из овчины делать бич.

Бо Да рассердился, от злости совсем потемнел:

— Много вы понимаете! Младше меня, а туда же лезете… Забыли о сяо — сыновней почтительности? Кто уважает и чтит старших и своих родителей, тот достоин слушаться самого неба.

— Рога растут позднее, а они ушей длиннее! — крикнул Хуан.

— Жизнь Поднебесной империи зависит от мудрости правителей. Великий Конфуций учил нас, что правители напоминают ветер, а подданные — траву. Куда дует ветер, туда клонится и трава. Посмотрите в окно. Ветер дует с севера и клонит траву на юг. Скоро и мы, как верные подданные, отправимся на юг… домой.

— Как домой? — удивился Ранжуров. — Или с весны сюда прибудет новая учебная команда?

— Нет. Мы первые и мы последние… Офицеры уже объявили солдатам. Все знают о походе.

— И вы рады? Вы же не успели выучиться стрельбе, не смогли освоить строевую подготовку. Всю зиму стоят сильные морозы, даже теплая одежда мало помогает. Солдаты предовольны русскими инструкторами, — отозвался Бо Да. — Каждая моя вторая пуля попадает в мишень за двести пятьдесят шагов.

— А у меня две пули из трех, — вставил Цао.

— Хотелось бы пострелять из нарезного орудия, но что поделаешь, когда из Пекина получен приказ, — сказал Хуан.

Плюхин, успев крепко выпить, напряженным взглядом уставился на Хуана.

— Чео он? — спросил Плюхин хорунжего. — Чео он свербит, ваше благородие?

— Жалеет, что не пострелял из пушки.

— А-а-а… Бата-рея! Стреляй залпами! — заорал Плюхин. — Ка-артечью заряжай! Граната-ми! — и тотчас, успокоившись, добавил: — Орудийная пальба, ваше благородие, возвышает душу. Пушка, она не ружье… перед всякими прочими войсками…

Хозяин принес тарелку дымящихся поз. Ранжуров заказал ханьшину.

— Когда уезжаете? — спросил он Бо Да. — День известен?

— Китайские ученые составили календарь… Смотрели на луну, на солнце, на небо. По всему вышло… что если хочешь, чтобы тебе сопутствовала удача, начинай самое важное дело после четырех часов пополудни 27 января.

За окном харчовки выл ветер, стекло затянули узорчатые льдинки. В малюсеньких отдушинах виднелся забор, покрытый серебристой пылыо инея. Казалось, что там, на полупустынной улице, все проморожено до хруста, а сам мороз заснул на дороге, во дворах и огородах, заснул надолго, если не навсегда.

«До весны, до тепла еще далеко, — подумал Ранжуров. — А китайцы уезжают… жаль. Быть бы России оплотом Китаю. Да кто-то сие не хочет. — Подполковник давно подозревал Юй Чена. Неспроста этот манджурец слал лживые депеши в Ургу, обманывая пограничные власти Маймачена, толкал Пекин на разрыв с Петербургом. Неспроста… Холодно что-то, и ханьшин не греет, а до весны еще долго. У кого бы вызнать, где это весенние облака зарождаются, где?»