Жаркое лето 1762-го - Сергей Алексеевич Булыга

— Есть, государь, — сказал Иван. — Я есть ротмистр Иван Заруба-Кмитский, я в прошлом году из Тобольского полка был переведен к графу…

— Знаю, знаю! — торопливо перебил его царь и даже засмеялся. — Вспомнил! Ты же из Корпуса вышел. Это твой граф не доучился, а ты вышел. Пятым, я и это помню. И тебе сразу дали подпоручика. Вот когда я тебя видел! Ты же вот так тогда передо мной стоял, как и сейчас.

Иван совсем смутился и сказал:

— Только тогда нас было много, государь. А сейчас я один.

Царь резко переменился в лице и вдруг очень зло — да еще по-немецки — сказал:

— Зато я не один! — и указал Ивану за спину.

Иван невольно обернулся — и увидел в дверях двух солдат-преображенцев. Солдаты держали ружья на караул и, не мигая, смотрели прямо перед собой.

— Ты понял, что я говорю? — опять же по-немецки сказал царь.

— А как же не понять, — ответил, тоже по-немецки, Иван. — Там у нас без этого никак нельзя, тем более при штабе.

Царь улыбался. Иван осмелел и продолжил:

— Да я еще и когда в Корпусе учился, по-немецки лучше всех умел.

— А ты хвастун, Иван! — уже по-русски сказал царь и засмеялся.

Иван опять смутился. Царь сказал:

— Но это, может, даже хорошо. Это говорит о том, что у тебя богатое воображение. Я и сам тоже этим грешу. Да и не только этим! — и он опять засмеялся.

После чего вдруг отвернулся от Ивана, заложил руки за спину и принялся ходить взад-вперед по кабинету. А Иван стоял, держал в руке пакет. Царь продолжал ходить. Караульные стояли неподвижно. Вдруг царь, как будто он только сейчас об этом вспомнил, остановился, молча взял у Ивана пакет, взломал сургуч, развернул письмо и принялся его читать. Брови у царя то и дело то поднимались, то опускались. Но Иван почему-то подумал, что это у царя не от письма, а от того, что он хочет показать Ивану, как он сильно увлечен этим письмом. Или, тут же подумал Иван, чтобы никак нельзя было догадаться, что царь сейчас на самом деле думает. Царь продолжал читать. А Иван опять начал осматриваться…

И увидел, как из-под стола резво выскочила маленькая собачонка и кинулась ему в ноги, уткнулась в сапоги и принялась их обнюхивать. Иван стоял, не шевелясь, поглядывал на собачонку. Собачонка, перестав его обнюхивать, подняла голову. Теперь они смотрели один другому в глаза и молчали. Царь — а он, оказывается, все это видел — сказал подчеркнуто серьезным голосом:

— Это мой самый верный защитник. И я ему больше всех верю.

Иван осторожно сказал:

— Забавный песик.

— Не забавный, — строго сказал царь, — а очень нужный. Тем более сейчас, — продолжал он опять по-немецки, — да, именно сейчас, когда меня больше защищать некому. Тайной канцелярии же больше нет, злодеев мучить некому! — Но тут он опять улыбнулся и бодро продолжил: — Но к делу. Мы же на войне, как я это в самом начале сказал, — и тут он для наглядности даже потряс письмом. После кивнул на картонную крепость и очень сердито продолжил: — Вот, Шлезвиг! И это покрепче Кольберга. Так что Петру Александровичу будет где проявить свое умение. — После, покосившись на солдат, сказал: — Они болваны. Они же нас сейчас не понимают. Но это мои подданные. Это моя опора. Брат Фридрих говорил… Так вот, кстати, о брате Фридрихе, — и он опять потряс письмом. — Ты когда оттуда выехал? Двадцать второго?

Иван открыл рот, чтобы ответить…

Но царь уже сказал:

— Знаю, знаю! Двадцать второго, конечно. Четверо суток с хвостом. Хвост — три часа, а то и пять или шесть. Это уже как дороги. А если я завтра… — Тут он нахмурился и посмотрел по сторонам, увидел песика. Песик сразу встал на задние лапки. Царь погрозил ему пальцем, песик завилял хвостом. Царь улыбнулся, но сказал: — Нет, не хочу. Иди, иди! — Песик убежал под стол. Царь повернулся к Ивану, продолжил: — Нет, завтра никак не успею. Тогда послезавтра. Нет! — тут же исправился он. — Нет, даже двадцать девятого. Вот! Двадцать девятого выступлю. Но и я же не курьер, чтобы через четверо суток быть уже там, в Померании. Я так быстро не смогу, со мной же будет армия. И еще какая армия! — уже просто насмешливо воскликнул царь. — И это не слухи. А это я сам как обещал, так и сделаю. Я их за шиворот в Европу вытащу, Иван! Тебя Иваном звать? Правильно, как же иначе. Так вот, Иван, я их, этих наших янычар, за шиворот в Европу вытащу. Пусть растрясутся, пусть понюхают европейского пороху. Пусть сходят в европейскую атаку. За сколько шагов переходят в галоп?

— За двести пятьдесят, — сказал Иван.

— Верно! — радостно воскликнул царь. — Еще помнишь! А уже сколько ты в штабе? — И, не дав ответить, продолжал: — А эти совсем разжирели! Как это по-русски называется? Свинья! — это слово он сказал по-русски и опять продолжил по-немецки: — Нет, я же ничего не имею против свинины, из нее можно приготовить множество чудесных блюд. Да, кстати! А как наши магазейны в Висмаре? Какие там уже запасы, на сколько? А то Петр Александрович, — и царь сердито ткнул пальцем в письмо, — очень он уклончиво об этом пишет. Почему? Там что-нибудь не так? Или нам кто-нибудь мешает? Или что еще на самом деле?

Иван молчал. Он же не знал, что об этом написал Румянцев, а подводить начальство ему не хотелось. Ведь после надо будет возвращаться, торопливо подумал Иван, да и вообще, как бы чего ему сейчас…

— Пф! — громко сказал царь. — А ты большая шельма, ротмистр. Ты хочешь обмануть своего императора. Да за это, будь сейчас кто-нибудь другой на моем месте, пусть даже мой великий дед, ты не сносил бы головы. Покатилась бы она под стол, вот что с ней было бы. А я, — и тут он опять стал серьезным, даже очень. — А я, — продолжил он уже не только серьезно, но еще и очень тихо, — я только скажу: Петр Александрович тоже, как и ты, юлит. Но я и так все про это знаю, — сказал он уже громче. — И знал заранее, что мой разлюбезный брат Фридрих будет мне, насколько только это у него получится, вредить. И еще при этом будет говорить своим бравым генералам, что, мол-де, чего