Сергей ГОРОДНИКОВ - ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ Александра Македонского

 Александр приподнял голову.

– Селевк! – позвал он громко.

Тот резко развернулся и, поперхнувшись от неожиданности, закашлялся. Как бы в шутку прижал ладони к паху, жестом объясняя свою нужду и причину, из-за которой хотел удалиться.

– Потерпи, Селевк, – тише попросил царь.

Селевк пожал широкими плечами и покорно вернулся. Негромко хихикнула женщина, и музыканты вдруг разорвали тишину тревожной мелодией, танцовщицы сорвались с мест и закружились в истерическом экстазе. Гомон и безудержное веселье, словно в предчувствии неумолимого приближения конца света, заполнили огромный зал.

По объятой полутьмой лестнице к свету факела ведущего в зал прохода неуверенно спустился пятилетний мальчик в ночной рубашке. Ему так и не удалось заснуть. Воображаемые страхи заставили его покинуть безлюдную спальню и отправиться навстречу человеческому буйству. Он спустился с последней ступени, с опаской тихо обошёл морду каменного льва, оживляемую красноватыми отсветами короткого пламени. Оба стражника у дверей прохода застыли истуканами, и он, бесшумно ступая, чтобы не привлечь их внимания, прошмыгнул между древками копий, протиснулся меж приоткрытых створок. Стражники переглянулись, однако не шелохнулись, не остановили его.

Мальчик шёл в сумрачном, бледно освещённом зале, ища мать, и вдруг увидел её возлежащей среди мужчин и женщин, обложенной подушками на мягком ковре. Она доверительно разговаривала с красивым персом, румянец оживления играл на её щеках.

– Мама! – позвал он, направляясь к ней.

Тень досады согнала улыбку с лица Роксаны, но она поднялась навстречу ребёнку. Он уткнулся лбом ей в подол, всхлипнул, бессвязно объяснил причину своего появления. Слегка погладив сына по взъерошенным волосам, Роксана отстранила его, утёрла ему слёзы благоухающим платком и за руку подвела к ложу Александра.

– Это ваш сын, – сказала она, когда царедворцы угомонились, ожидая, как поступит царь. – Вы избегали его, но он сам пришёл к вам.

Александр отстранённо и равнодушно разглядывал ребёнка.

– Вы не любите своего сына! – гневно вспыхнула Роксана. – Вы... вы... Чудовищно бессердечны!

Она сама испугалась того, что сказала, живо прикрыла рот ладонью.

Но Александра, казалось, это ничуть не тронуло.

– А за что мне его любить? – произнёс он тихо и спокойно. – Вырастет, станет вроде других восточных царьков. Склочный, пресыщенный, бессмысленно жестокий. Как ничтожество. – Он поморщился, сознавая, что часть из таких нелестных слов можно отнести и на его счёт, но продолжил с нахлынувшей горечью: – Мне следует презирать его, а не любить. Вторым Александром Македонским ему не стать.

Женщина выпрямилась, гордо вскинула голову.

– Кому же вы оставите в наследство, что завоевали с такой жаждой эфемерной славы?

Можно было решить, Александр пропустил мимо ушей этот вопрос, в котором явно прозвучало высокомерное желание нанести оскорбление.

– Сильнейшему! – наконец, раздельно прошептал он на выдохе, не столько отвечая, сколько признаваясь себе в том, о чём думал не однажды. – Если такой найдётся. В чём я сомневаюсь.

Он протянул руку, и Иол догадался, подал влажное полотенце. Царь вытер испарину с бледного лба, как если бы устал до предела сил, слабо вздохнул и негромко объявил:

– Всё! Пир окончен!

Треть часа спустя чернокожие рабы, бесшумных как тени, скользили вдоль стен, на скорую руку убирали то, что оставили удалённые волей царя гости. Огонь в нишах угасал. Только на масках горя подрагивали пятна света от огня потрескивающих под ними факелов. Тёмные стены индийского зала тонули в полутьме, и чудилось, что они немного раздвинулись. Десяток стражников бродили по залу, как по полю недавнего сражения. Древками копий они расталкивали спящих, иногда обрывая храп. Большинство поднимались и, пошатываясь, на нетвёрдых ногах шли к выходу в спальные помещения при дворце. Кого разбудить не удавалось, тех оставляли в покое.

Александр бодрствовал, расслабленно отдыхал среди подушек, обложенный ими на своём толстом ковре. Словно владыка царства теней, он рассеянно наблюдал за последним актом ночного пиршества. Пердикка и Птолемей, ступая как можно тише, подошли и замерли напротив.

– Что делать с гимнософистами? – негромко спросил Пердикка.

Александр наморщил лоб и равнодушно вспомнил.

– Это они подстрекали индийского царька Саббу к мятежу? Что ж, они посмотрели и убедились, как ничтожен Сабба в сравнении с моим могуществом... Казните их.

Анаксарх на миг пробудился от сонной дремоты, приподнял голову с мягких подушек и с закрытыми веками проговорил:

– Они славятся умением давать краткие ответы.

Голова его упала, он сонно причмокнул и опять послышался его пьяный сап.

Александр скучно посмотрел в сторону раскрытых дверей, где слева, в тёмном углу различались сидящие нагие философы и Калан. Пердикка уловил его слабое любопытство, взмахнул рукой, и стоящий у дверей царский телохранитель остриём копья заставил мудрецов подняться на худые босые ноги. Вместе с ними поднялся и Калан.

В сопровождении телохранителя гимнософисты и Калан пересекли зал, чтобы остановиться перед возлежащим царём. Не скрывая ответного любопытства, нагие мудрецы разглядывали Александра и без видимого страха ожидали от него решения о своей участи. Наконец Александр вяло указал двумя пальцами на самого старшего по возрасту.

– Ты будешь судьёй. Кто даст самый плохой ответ на мой вопрос, умрёт первым. За ним все остальные.

Затем показал на того, кто стоял крайним справа, и потребовал ответа:

– Из каких побуждений ты склонял Саббу к измене и мятежу?

Гимнософист вежливо поклонился, но как бы подчёркивая уважение ни царю царей, а славящемуся своим умом собеседнику.

– Хотел, чтобы Сабба либо жил прекрасно, либо прекрасно умер.

Александр присмотрелся к нему со вниманием.

– Хороший ответ, – одобрил он. И указал пальцем на следующего мудреца. – Как должен вести себя человек, чтобы его любили больше всех?

Гимнософист с вежливым поклоном спокойно ответил:

– Наибольшей любви достоин тот, кто, будучи самым могущественным, не внушает страха.

Александр нахмурился. Перевёл взгляд на третьего справа, голос его стал серьёзнее и твёрже.

– Как может человек превратиться в бога?

Ответ последовал сразу:

– Если он совершит такое, что невозможно совершить человеку.

Александр слегка кивнул в знак согласия, и с лица его сошло хмурое выражение. Взгляд его остановился на мудреце, который был слева от старшего гимнософиста. Он подумал над следующим вопросом.

– Кого больше, – раздельно спросил он, – живых или мёртвых?

– Живых, – ответил нагой мудрец. Брови царя вопросительно вскинулись, и гимнософист пояснил: – Мёртвых уже нет, и счёт их конечен. А живых ещё будет и будет, и сколько их будет, знают только боги.

Из оставшихся двоих, кому предстояло отвечать, Александр выбрал крайнего слева. Тот был относительно молод в сравнении с остальными собратьями.

– Что сильнее, жизнь или смерть?

– Жизнь, – не задумываясь, как о чём-то давно решённом, сказал этот гимнософист. – Она способна переносить великие невзгоды...

Мановением руки Александр остановил его и кивнул, соглашаясь с таким ответом. Над последним вопросом он думал сумрачно, и спросил вдруг и резко:

– До каких пор следует жить человеку?

Мудрец проницательно посмотрел ему в глаза, и царь отвёл взгляд в чашу с недопитым вином.

– Пока он не сочтёт, что умереть лучше, чем жить.

Сдержав нахлынувшие чувства, Александр холодно обратился к старшему из гимнософистов.

– Каков же твой приговор?

– Они отвечали один хуже другого.

– Это плохой ответ. Они отвечали хорошо. Ты умрёшь первым.

Поймав его на логической ошибке, нагой мудрец удовлетворённо воскликнул:

– Тогда ты навсегда окажешься лжецом, о царь! Ты сказал, убьёшь первым того, кто даст самый плохой ответ!

– Ты прав, – с усталым равнодушием согласился Александр. Он повернул голову к Птолемею и распорядился: – Наградить и отпустить.

Гимнософистов увели, и они не скрывали изумления от такой развязки. Калан же отступил в полумрак, где опять сел на пол. Удалив тех, кого смогли разбудить и поднять на ноги, воины дворцовой стражи и сами покинули зал. Незаметными привидениями, один за другим исчезали чёрные рабы. Александр тяжело встал со своего удобного ложа, рассеянно поправил короткий, вроде кинжала, меч на золотом поясе. Привычка мало спать помогла сразу преодолеть вялость, он распрямился, осмотрелся и заметил чернявого араба, впущенного к нему Птолемеем.

Подведённый сводным братом араб оказался пожилым, в грязных лохмотьях, с курчавыми, как у негра, смолисто-чёрными волосами. Телохранитель Александра тычком наконечника копья остановил варвара на безопасном для царя расстоянии. Он с недоверием следил за арабом, который жилистыми руками сжимал у живота грубо обработанный грязный кувшин. Араб низко поклонился, ожидая внимания македонского завоевателя.