Валентин Пикуль - Слово и дело

В наше время о Соймонове выходят книги, его имя с большим уважением поминается советскими моряками, на картах страны имя Соймонова закреплено дважды (на Каспии и на Тихом океане); в Москве существует Соймоновский проезд, а в Доме Союзов — Соймоновский зал, возле Перми работает еще Соймоновский рудник, им открытый.

Когда человек обращается к истории, это вовсе не значит, что от настоящего он пытается бежать назад, презирая будущее. Историк проникает в глубь познания своего народа, работая над прошлым ради будущего. И вот, когда мы заглядываем в темную пропасть XVIII века, оттуда, из этой мрачной и сырой глубины, загадочно и притягательно мерцает для нас облик Волынского… Кто он, этот человек? Такой же вопрос позже ставил перед собой и В. Г. Белинский: «Как историческое лицо, Волынский и теперь еще загадка. Одни видят в нем героя, мученика за правду, другие отрицают в нем не только патриота, но и порядочного человека».

Заглядывая в прошлое, никогда не следует думать, что русский человек XVIII века был глупее нас. В наше время лишь расширился круг познаний, недоступных пониманию людей давнего времени, но предки наши были умственно хорошо развиты — в пределах информации своей эпохи. Проходя через залы музеев, надо внимательнее всматриваться в лики прошлого. Давайте сразу отбросим кружева и жабо, мысленно закроем кафтаны и мундиры, снимем ордена и парики. Оставим перед собой только лица пращуров, и тогда перед нами восстанут одухотворенные лики, несущие на себе заботу и напряжение мысли тех невозвратных времен…

Личность Волынского была ярким выражением времени, в котором он жил. Его казнь — это тоже выражение времени, жестокого и грубейшего. Волынский в канун ареста свой «Генеральный проект» уничтожил, инквизиции достались лишь черновики, обрывки его замыслов. Если историки хорошо разобрались в запросах дворянства 1730 года, то они порою встают в тупик перед планами Волынского. Нет бумаги, подтверждающей его мнения… Но, как блуждающие колдовские огни над сумеречными болотами, еще долго бродили над Россией призрачные идеи Волынского. Когда в 1754 году Петр Шувалов подавал проект реформ в России, в его проекте неожиданно воскресли мысли Волынского. И, наконец, некоторые замыслы Волынского заново вспыхнули под перьями дворянских публицистов века Екатерины II, в речах депутатов при составлении известного «Наказа».

Волынский никогда не был противником самодержавия. Волынский никогда не был сторонником умаления монаршей власти. Авторы кондиций 1730 года в этом смысле политически стояли гораздо выше его! Волынский — только патриот-реформатор; он страдал за Россию, желая блага и просвещения народу своему, но почвы под ногами не имел. Реформы его никогда осуществлены не были и остались на бумаге, а сама бумага привела его на эшафот. Начиная борьбу за честь попранного русского имени, Волынский желал опираться лишь на свое положение министра и борьбы не начал, пока не достиг высшей власти. У него не было никаких связей с народом, не было связей даже со шляхетством. Он не был близок и с гвардией! Елизавета оказалась в более выгодном положении — ее несли через сугробы храбрые гренадеры, ее поддерживали версальские интриги и деньги. А кто шел за Волынским?.. Лишь группа конфидентов, людей умных и толковых, но раздавить эту «партию» первоначальной русской интеллигенции самодержавию было легко. Никто даже не пикнул в их защиту, ибо в народе их вовсе не знали… В этом глубокая трагедия Волынского — и личная, и общественная!

Елизавета Петровна сразу же сняла клеймо преступности с Волынского и конфидентов, она обелила их потомство, но далее этого не пошла. Поминать прежние злодейства монархов тогда не было принято, и о Волынском вообще помалкивали.

Это нарочитое замалчивание крупного политического процесса продолжалось вплоть до воцарения на престоле Екатерины II, и вот здесь начинается очень любопытный момент в истории русского самодержавия.

Подле Екатерины II находился один из умнейших людей России того времени — дипломат и политик Никита Панин, тайком от правительства изучавший русскую историю по архивным документам. Это был очень хитрый противник Екатерины, считавший ее узурпатором, и ему же в 1764 году (в год убийства Иоанна) Екатерина поручила изучить процесс Волынского… Панин, мужчина холеный и полнокровный, вдохнул в себя смрад застенков Ушакова, вчитался в стоны пытошные, и-от ужаса его чуть было не разбил паралич! В дневнике педагога Семена Порошина с протокольной точностью зарегистрированы изречения Панина о деле Волынского, как о деле, сфабрикованном на пытках конфидентов. «Никита Иванович, хотя и признавал, что Волынский был человек свирепой и жестокосердой в партикулярной жизни, однако говорил при том, что имел многие достоинства в жизни публичной, был разумен, в делах весьма знающ, расторопен, бескорыстен, верной сын отечества…» Панин в назидание царице предложил Екатерине самой прочесть дело Волынского!

Она прочла его. Вывод был совсем неожиданный — Екатерина составила политическое завещание. «Сыну моему и всем моим потомкам советую и поставляю (в правило), — наказывала она, — читать сие дело Волынского от начала и до конца, дабы они видели и себя остерегали от такого беззаконного примера». Как раз в этот период возле Екатерины находился консультантом адмирал Соймонов, — этот человек, сам конфидент Волынского, вполне мог способствовать такому одиозному решению императрицы. Екатерина II писала далее, что «Волынский был горд и дерзостен в своих поступках, однако не изменник, но, напротив того, добрый и усердный патриот и ревнителен к полезным поправлениям своего отечества!».

Наконец, что особенно важно, Екатерина в своем завещании коснулась насущного вопроса XVIII века — сказала о пытках:

«Еще из того дела видно, сколь мало положиться можно на щеточных речей, ибо до пыток все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке говорили все, что злодеи их хотели. Странно, как роду человеческому пришло на ум лучше утвердительно верить речи в горячке (т. е. в страданиях) бывшаго человека, нежели с холодною кровью. Всякой пытанной в горячке и сам уже не знает, что говорит».

Читали ли цари кровавое дело Волынского? Исполнялся ли ими политический завет Екатерины? На подлиннике пытошного дела сохранились пометы царских рук в череде романовских поколений. Вот как складывалось отношение к делу Волынского в семье Романовых:

Павел I (1796-1801) — убит буквально за изучением дела Волынского, весь его кабинет был завален пытошными листами;

Александр I (1801-1825) — не читал;

Николай I (1825-1854) — читал в 1833 году;

Александр II (1854-1881) — не читал;

Александр III (188 1-1894) — не читал;

Николай II (1894-1917) — в 1900 году, как раз на грани XX века, исполнил завет своей прапрапрабабки — ознакомился с делом Волынского, но никаких выводов для себя, кажется, не сделал…

Так-то вот дело Артемия Волынского, начавшееся при Бироне, дотянулось почти до дней революции и косвенно сыграло даже положительную роль. Но, оправдав Волынского в глазах самодержавия, Екатерина II ничего не сделала, чтобы реабилитировать Волынского всенародно. Робкая историческая наука того времени не простиралась далее изучения времен Годунова и Лжедмитрия. А народ сохранил о Волынском только сказки — как о колдуне и лошаднике: будто Волынский умел проходить сквозь стены, умел повелевать собаками, которые считали его своим собачьим царем; в народе считалось, что на эшафоте 1740 года топоры палачей рубили поддельную тряпичную куклу, а сам Волынский сумел исчезнуть в СибириНароду он запомнился как кудесник!

Самодержавие, легализировав для себя Волынского, хранило его дело, как тайну, за семью печатями в имперских архивах. Слово теперь за писателями! Но как Волынский прорвется теперь через царскую цензуру? Каким он предстанет перед читателем?..

Волынского стали поднимать декабристы.

Волынский не был для них далек по отошедшему времени — они разделены исторически кратким промежутком всего в 80 лет.

Он стал очень близок декабристам по духу. Сами заговорщики, они и полюбили в Волынском заговорщика, борца против тирании. Кондратий Рылеев — образец человека, в котором гражданин стоял выше поэта. Он и был первым писателем в России, поднявшим имя Волынского на щит борьбы за свободу. Рылеев обрел себе славу на писании «дум», в которых воспевал патриотизм предков… Святослав, Дмитрий Донской, Курбский, Марфа-Посадница, Ермак, Иван Сусанин, Богдан Хмельницкий, Яков Долгорукий, Наташа Долгорукая, Державин! Но такого высокого накала, такой звонкой страсти, как в «Думе о Волынском», Рылеев нигде еще не достигал. Там, где перо декабриста касалось Волынского, поэт становился неузнаваем…