Уилдер Пенфилд - Факел

— Да, да, — ответил Эврифон. — А если бы из-за такого лечения девушка умерла с голоду, то все сказали бы: «Увы, такова воля богов!» — и он все равно получил бы свою плату. Порой мне кажется, что люди охотнее платят врачу за глупость, с условием, конечно, что она приправлена достаточным благочестием, нем за здравый совет. Пиндар, — добавил он, обращаясь к молодому человеку, — запомни это: чтобы стать богатым, ты должен быть благочестивым и уметь внушать доверие, а если ты допустишь в лечении ошибку, постарайся как можно скорее похоронить ее результаты.

— Я вовсе не хотел сказать, — перебил Гиппократ, — что Эней обманщик. Он обладает всеми достоинствами души, необходимыми для хорошего врача, всеми теми достоинствами, которыми обладаешь ты, Эврифон, хотя и любишь шутить.

Эврифон сделал быстрое движение, словно возвращая что-то.

— Я сообщил тебе мое мнение, Гиппократ, и теперь расстанусь с тобой. Остальное предоставляю тебе. Признаюсь, меня больше интересуют телесные болезни женщин, чем их капризы. У Асклепия было два сына: я, вероятно, произошел от Махаона, хирурга, а ты — от Подалирия, лекаря. Лечи, если хочешь диетой, травами и убеждением, а мне предоставь нож и то, что я могу увидеть и пощупать.

— Однако, — возразил Гиппократ, — Гомер рассказывает, что Махаон вылечил Менелая травами и лекарствами. Нет, чтобы вылечить больного, мы должны использовать все средства, а среди них немалое место занимают диета и режим.

Эврифон пожал плечами и хотел было уже уйти с балкона, но остановился, и в глазах его снова мелькнули насмешливые искорки.

— Мое окончательное мнение таково: лучше всего будет предоставить лечение Пиндару. Когда он ближе познакомится с… э-э… положением вещей, он, несомненно, со мной согласится. Наполни «хистэру», и ты вылечишь истерию! — Он засмеялся и ушел.

Гиппократ поглаживал свою черную квадратную бороду, прикрывая рукой улыбающийся рот. Он заметил, что стеснительный Пиндар не только рассержен, но и явно смущен.

— Как видишь, Пиндар, мы с Эврифоном сошлись во мнениях! Тут важнее всего было правильно определить болезнь. Этот припадок не был эпилептическим, его нельзя считать признаком священной болезни. Когда у тебя будет больше опыта, ты научишься сразу распознавать настоящих эпилептиков, не нажимая на чувствительное место над глазом. Эврифон называет это состояние истерией, пользуйся этим названием, если хочешь, но не позволяй убедить себя, будто причиной болезни является движение женской утробы. Ведь истерия встречается и у мужчин, хотя, должен признать, гораздо реже. Однако Эврифон прав, говоря, что болезнь эта особенно распространена среди персов, а также — мог бы он добавить — среди финикийцев и израильтян. Болезнь Пенелопы, по моему мнению, — это больше болезнь души, нежели тела. Отсюда, однако, не следует, что в нее вселился какой-нибудь бог или злой дух, как считают многие. Наверное, когда она была маленькой, она падала на пол, визжала и брыкалась, И наверное, заметила, что только таким способом может добиться от равнодушных к ней родных того, что ей хочется. Если бы мать любила ее, была к ней внимательна и разок-другой хорошенько отшлепала бы, дело не зашло бы так далеко. Но теперь вылечить ее уже не так просто.

— Понимаю, учитель, — сказал Пиндар, а сам с удивлением подумал, какими понятными становятся в устах Гиппократа самые сложные вещи.

Пиндар не был обычным учеником врача. Он происходил из знатного фиванского рода и одно время занимался ваянием. В конце концов он, однако, решил посвятить себя медицине и стать учеником какого-нибудь асклепиада, и его отец заплатил за его обучение отцу Гиппократа, Гераклиду, который умер несколько месяцев назад.

Пока они шли по балкону, Пиндар глядел на своего учителя, думая о том, что ни один ваятель, высекая из мрамора красивую голову Гиппократа, слегка откинутую в минуту размышлений, не смог бы передать это проницательное выражение глаз, эту умную улыбку.

Пройдя по короткому коридору, они остановились на галерее и посмотрели вниз, во дворик. Затем Гиппократ сбежал по лестнице и, обойдя алтарь Зевса, направился к хозяину дома. Именно его убежденность в своей правоте, подумал Пиндар, внушает такое доверие людям. Но ведь эта убежденность порождена знаниями, честностью, простотой.

Невысокий толстяк, архонт Тимон, ждал их в тени перистиля. Волосы его на висках уже седели, бороду он подстригал клином и держался очень важно. Он провел Гиппократа и Пиндара под колоннадой в парадную комнату, где их с нетерпением поджидал дряхлый асклепиад Эней, сохранивший, впрочем, для своего возраста еще немалую живость. Когда они вошли, Эней затряс седой бородой и стукнул тростью по плитам пола.

— Гиппократ, ты, видно, долго и тщательно осматривал больную, очень долго и очень тщательно. Но все же почему ты так медлил? Ну, что ты скажешь о бедняжке? Какое горе, что единственная дочь архонта поражена священной болезнью! Но такова воля богов. А я — я сделал все, что в человеческих силах.

Гиппократ улыбнулся старику и сказал архонту:

— Да, Эней много сделал для твоей дочери. А теперь, раз ты попросил меня лечить ее, оставь нас пока одних, чтобы Эней мог рассказать мне все, что он узнал о ее болезни.

Возвращаясь через некоторое время в парадную комнату, Тимон и Пиндар еще в перистиле услышали шамкающий голос старика:

— Может быть, ты и прав, Гиппократ, но если злые духи здесь ни при чем, то почему она падает, стонет и трясется? Почему?

При их появлении Эней умолк. Потом, выпрямившись, насколько позволяла ему дряхлость, он с достоинством сказал Тимону:

— Беседа наша была очень поучительна, но теперь я вас покину. Одной овечке нужно не больше одного пастуха, а… может быть, этот юноша и прав. Во всяком случае, мой старинный друг Гераклид вырастил достойного сына, и с его возвращением наш остров приобрел асклепиада не только мудрого, но и доброго. Жалею, что у меня нет такого сына. — С этими словами он семенящей походкой вышел из комнаты.

Гиппократ как мог понятнее объяснил архонту причины болезни его дочери и обещал, что скоро она будет совсем здорова, но при условии, что ее освободят от тиранической власти матери. Тимон просиял и радостно закивал. Нетрудно было догадаться, что болезнь дочери сильно его огорчала. Затем они все трое вернулись в спальню Пенелопы. Она лежала на кровати грустная, очень бледная и ослабевшая.

Тимон обнял ее.

— Ты скоро поправишься, моя маленькая… — Но тут голос его прервался, и, отвернувшись к высокому окну, он сделал вид, что смотрит на небо.

Затем он вышел, сказав Гиппократу:

— Я поговорю с ее матерью перед тем, как она отправится в гавань встречать нашего сына Клеомеда.

Когда Тимон ушел, Гиппократ нагнулся к Пенелопе и взял ее за руку.

— Почему ты лежишь в постели?

— Потому что, — ответила она, запинаясь, — потому что… ну, что же мне еще делать?.. У меня ведь священная болезнь… — Тут она всхлипнула. — И мать говорит…

— Забудь об этом, — перебил он. — Лучше объясни мне, почему ты думаешь, что больна священной болезнью?

— Ею болен один наш раб, — ответила Пенелопа, — и я видела, как он падает и…

Гиппократ бросил на Пиндара многозначительный и очень довольный взгляд, а затем снова посмотрел на Пенелопу.

— И поэтому ты решила, что тоже больна?

Девушка кивнула и снова всхлипнула.

Гиппократ выпрямился.

— Пойдем со мной, Пенелопа. Не надевай сандалий.

Рука об руку они прошли по коридору на наружный балкон.

— Пенелопа, — сказал Гиппократ, — у тебя нет этой болезни. Вы все ошибались. А теперь ты должна постараться вернуть себе утраченные силы. Принимай ванны и ешь побольше, Пиндар составят для тебя диету. Три раза в неделю ты в сопровождении служанки будешь ходить пешком в город и обратно. Первые семь раз можешь иногда садиться на своего ослика, чтобы дать отдых ногам, но потом больше не бери его с собой. — Он указал вниз, туда, где лежал город. — Видишь, вон там, над кровлями, капители колонн по ту сторону гавани? Посмотри от них направо, к храму. Чуть ниже храма, за деревьями, по эту сторону входа в гавань, находится ятрейон, где я осматриваю и лечу больных, а рядом с ним палестра, где мой брат Сосандр будет заниматься с тобой гимнастикой.

— Да, да, — воскликнула Пенелопа, — я знаю, где это!

Заметив, что ее хитон порван, она стянула прореху исхудавшей рукой и посмотрела на Гиппократа с радостным ожиданием.

— И делай еще вот что, — сказал он. — Видишь родник, который бьет вон там, в саду? Ты знаешь, что эта вода течет из Воринской пещеры, расположенной выше на горе? В те дни, когда ты не будешь посещать моего брата Сосандра, ты должна подниматься на гору к пещере, и пить эту воду там, где она выбивается из земли. В мире нет ничего целительнее ключевой воды — если пить ее из самого источника.