Уилдер Пенфилд - Факел

Он видел коз и овец, которые паслись на дальних склонах. Пастушонок, устроившись на обломке скалы недалеко от дороги, тихо наигрывал на свирели старинную песенку. Потом он заиграл что-то свое и весело засмеялся, когда Гиппократ помахал ему рукой. В вышине на распростертых крыльях неподвижно парили ястребы, высматривая ящериц, греющихся на придорожных камнях. Пахарь шел за своими быками, глядя, как плуг выворачивает черные пласты земли. Как водится в деревне, они с Гиппократом поздоровались и обменялись шутками.

За мостом у ручья в ярком солнечном свете женщины, стоя на коленях, стирали одежду, смеялись и болтали. Гиппократ минуту следил за мерным движением вальков — вверх-вниз, вверх-вниз. Прачки улыбнулись ему, а одна молоденькая девушка быстро вскочила на ноги, сорвала маргаритку и, покраснев, протянула ее Гиппократу. Взяв цветок, он посмотрел на нее.

— Твоя мать может сварить из этого цветка весенний напиток. Старухи говорят, что он полезен для желудка.

Девушка ждала от него совсем других слов, но тем не менее она улыбнулась, отчего на ее щеках появились ямочки, и смущенно опустила голову.

Эта улыбка, думал Гиппократ, продолжая свой путь, не имеет никакого отношения к настою из маргариток, ее пробудил зов весны. Афродите не нужны изготовленные людьми напитки, чтобы вызвать румянец на щеках или ускорить биение сердца. Волшебные силы, обновляющие жизнь, скрыты в самой сути вещей. Какая тварь — бегает ли она, ползает или летает — может остаться глухой к весеннему зову? Вон и та застывшая на камне ящерица, и она, наверное, чувствует обновление природы.

Гиппократ покачал головой. Одно он знал твердо: лечение больных и занятия с учениками не оставят ему времени, чтобы прислушиваться к зову весны.

Он уже спустился на равнину и, оглянувшись, увидел виллу Тимона высоко на склоне горы Оромедон. Среди темной зелени кипарисов она казалась ослепительно белой, а немного левее виднелась мраморная колоннада храма Аполлона. Лес этот издавна назывался «рощей Аполлона», и старуха служанка в доме архонта шепотом рассказала ему, что ее хозяин рубил деревья Аполлона, — вот почему Пенелопу поразила падучая. Это, конечно, глупость, думал Гиппократ, но тем не менее в семье архонта что-то неладно.

Город был уже близко, и мысли Гиппократа изменили свое течение. Теперь он думал о себе. Он был еще совсем маленьким, когда его отец Гераклид переехал с семьей в этот растущий портовый город. Раньше они жили в Галасарне, городке на южном берегу острова.

Об этом переезде у него не осталось почти никаких воспоминаний. Но он ясно помнил доброго старика раба, который водил его в школу. Какие это были счастливые дни! Он учился писать на восковых табличках, а иногда на папирусе, читал вслух, обучался арифметике, игре на лире, учил наизусть Гомера и Гесиода, боролся, плавал, ездил верхом.

После этого — упорная и напряженная подготовка к атлетическим играм, а потом годы учения в других городах, где он постигал риторику, философию, медицину. Он немало постранствовал по миру — греческому и египетскому, — объехал все Внутреннее море, посещая прибрежные города, чьи жители говорили по-гречески. Демокрит покинул свою Фракию, чтобы путешествовать вместе с ним. Как они смеялись, болтали и спорили в пути! Затем они расстались, и он, теперь уже настоящий асклепиад, начал лечить больных под руководством своего отца.

А потом неожиданное приглашение Пердикки, и вот он в Эгах, горной столице далекой Македонии. Сначала это было очень интересно — лечить царя, которого считали умирающим. Но когда опасность миновала и царь поправился, пришла тоска. Жители Эг говорили на его родном языке, но они не были настоящими греками, и среди них никто не мог понять его мыслей и чувств.

Затем — всего лишь три месяца назад — пришло известие о том, что его отец умер. Мать и брат написали ему, умоляя его вернуться и занять место отца. И он вернулся в Элладу — в Элладу! — где люди находят время, чтобы беседовать о жизни и истине, где они умеют ценить красоту.

Как хорошо было на обратном пути, когда их корабль прибыл в Пирей, вновь побывать в Афинах, где Сократ радостно встретил вернувшегося ученика и где он с удивлением узнал от своих старых друзей, какую славу принесло ему исцеление македонского царя.

Из Афин он отправился дальше на другом корабле. От Пирея попутный ветер понес их на юго-восток по сверкающему Эгейскому морю, где в морской дали взгляд всегда различает какой-нибудь греческой остров. И вот наконец впереди показался маленький остров Кос — бурые горы, встающие над зелеными долинами. Какая радость переполняла его сердце, когда паруса были свернуты и большая триера, послушная мощным ударам всех трех рядов своих весел, обогнула островок у входа в бухту и очутилась в спокойной гавани!

Стоя на высокой корме, он почти у самого борта увидел стены, за которыми скрывалось все, чем владел его отец. А теперь все это будет принадлежать ему: и дом, и ятрейон, и палестра, и старый платан, — сколько раз он сидел под ним, слушая наставления, с которыми его отец обращался к своим ученикам…

Большой двор был пуст и безлюден, и его охватил внезапный страх. Но тут он увидел, что из дома выбежал брат, а за ним мать. Он хотел окликнуть их, однако голос ему не повиновался.

И вот теперь, через два месяца после своего возвращения на Кос, он был счастлив, Да, счастлив, и все же его томила безотчетная тревога. Надо было столько сделать, столько узнать! Он любил отца, его смерть была для него большим горем. Но теперь мантия Гераклида легла на его плечи, и он должен быть достоин ее.

Пройдя через весь город, Гиппократ спустился к морскому берегу, где у самой воды стояла его обнесенная стенами усадьба. Он сильно постучал в ворота. Завизжали петли, и Элаф, привратник, широко распахнул тяжелые створки. Во дворе среди деревьев виднелись три белых строения: налево — дом, где он жил с матерью, прямо перед ним — палестра, где больных лечили гимнастикой и другими упражнениями, укрепляющими тело, а справа — просторная операционная, которая с примыкавшей к ней приемной составляла ятрейон. Дверь операционной была сейчас открыта, чтобы впустить побольше света, и Гиппократ увидел, что внутри Пиндар склоняется над больным, а рядом, наблюдая за ним, стоит ученик.

Собака привратника, большой неуклюжий пес, визжала и тявкала от радости, с одинаковой энергией мотая головой и виляя хвостом.

— Что с ним случилось, Элаф? — засмеялся Гиппократ. — Неужели и Бобон понимает, что пришла весна?

— Еще как понимает! Он вчера удрал и прошлялся где-то всю ночь. Только утром приковылял домой — весь в грязи и с прокушенным ухом.

— Может быть, он встречался с друзьями? — предположил Гиппократ. — Наверное, собаки, как и их хозяева, порой собираются для дружеской беседы за чашей вина. Представляю себе, какие темы для обсуждения предлагает им председатель собрания! Кстати, Элаф, эти ворота скрипят слишком громко. Я не хочу, чтобы о моем приходе возвещала такая музыка. Смажь петли.

— По-моему, твоя мать любит этот скрип. Ведь, услышав его, она знает, что кто-то пришел, и выходит поглядеть.

Гиппократ улыбнулся и посмотрел в сторону дома. Там на пороге стояла его мать. Он помахал ей рукой, но тут перед ним выросла высокая фигура Пиндара, который заметил его через открытую дверь операционной.

— Учитель, — сказал он, — в ятрейоне тебя ждут жена архонта Тимона и ее провожатый, великан Буто, кулачный боец. У него очень любопытные шрамы на лице, а нос, наверное, был сломан не раз и не два. Мочки его ушей расплющены, хотя это чаще бывает у старых борцов, а не у тех, кто дерется на кулаках.

Гиппократ одобрительно кивнул: Пиндар делал заметные успехи в искусстве наблюдать. Тем временем тот продолжал:

— Я сказал Олимпии, что не знаю, найдется ли у тебя время побеседовать с ней. Только я думаю, учитель, что мне будет легче вести лечение ее дочери Пенелопы, если ты сейчас согласишься поговорить с Олимпией.

Гиппократ еще раз кивнул и направился к ятрейону.

— Скажи моей матери, что я опоздаю к обеду. Да, кстати, Пиндар, мы можем обойтись и без того лечения, которое назначил Пенелопе Эврифон, Тебе вовсе не обязательно жениться на ней.

Заметив, как смутился молодой асклепиад, он чуть-чуть улыбнулся.

Завернув за угол ятрейона, он вошел в приемную и послал за Олимпией. Она появилась, шурша багряным плащом. Вслед за ней, ступая очень мягко, вошел широкоплечий, огромного роста человек, — он обучает ее сына искусству кулачного боя, объяснила она. Гиппократ внимательно оглядел подходившего к нему великана: лет около сорока, держится очень прямо, мощные, тяжелые мышцы. Распухшее, покрытое шрамами лицо, маленькие глаза и широкий рот, который, подумал Гиппократ, вместе с расплющенным носом и срезанным лбом делает его похожим на гигантскую, вставшую на хвост рыбу.