Паринуш Сание - Книга судьбы

Она подскочила, словно от испуга, и приказала мне:

– Замолчи! О чем ты говоришь? Не хватало еще, чтобы твой брат услышал!

Возвращаясь домой на обед, отец включал новости, которые передавали в два часа, а потом забывал выключить радио. Начиналась музыкальная программа “Голха”, и отец безотчетно кивал в такт песне. И пусть говорят, что хотят, но я видела: отцу нравился голос Марзийе. Когда передавали ее песни, он не бормотал: “Помилуй, Аллах! Выключи это!” А вот когда пел Виген, тут отец вдруг вспоминал и о вере, и о благочестии и кричал: “Опять этот армянин! Выключи!” Ох, а мне так нравился голос Вигена! Почему-то, слушая его, я всегда думала о дяде Хамиде. Он запомнился мне красивым мужчиной, не таким, как его братья и сестры. От дяди Хамида пахло одеколоном, такая редкость в нашей деревне… Когда я была маленькой, он подхватывал меня на руки и говорил моей матери:

– Отличная работа, сестра! Какую ты родила красивую дочку! Слава Аллаху, она ничуть не похожа на своих братьев – а то бы пришлось взять большую бочку и замариновать ее.

А мать восклицала:

– А! Что ты говоришь! Чем мои сыновья не удались? Таких красавчиков еще поискать, а что они смугловаты, это даже к лучшему. Мужчина и не должен быть чересчур красив. В старину говорили: мужчина должен быть уродлив, страшен и зол! – Последние слова она не говорила, а пела, и дядя Хамид громко смеялся в ответ.

Я уродилась похожей на отца и его сестру. Нас с Махбубэ часто принимали за сестер. Она была красивее меня: я тощая, а она пухленькая, и волосы у меня ни за что не желали виться, как ни бейся, а у нее – тугие локоны. Зато глаза у нас обеих были темно-зеленые, кожа светлая, и на щеках, когда мы улыбались, проступали ямочки. Зубы у тети были неровные, и она говорила мне: “Счастливица! У тебя такие белые ровные зубы!” Моя мать и остальные родичи были совсем другие: черноволосые, с волнистыми волосами, склонные к полноте, но по-настоящему растолстела только сестра матери, тетя Тамар. Конечно, их нельзя было назвать некрасивыми. Особенно маму. Стоило ей убрать волосы с лица и выщипать брови, она становилась в точности похожа на мисс Саншайн, чье ясное личико украшало тарелки и блюдца. На губе у нее сбоку была родинка, и мать говаривала: “В тот день, когда твой отец явился просить моей руки, он влюбился в меня, едва завидев эту родинку”.

Мне было лет семь или восемь, когда дядя Хамид уехал. Он зашел попрощаться, взял меня на руки, обернулся к матери и сказал:

– Сестра, ради Аллаха, не спеши выдавать этот цветочек замуж слишком рано! Пусть сначала получит образование и станет настоящей дамой.

Дядя Хамид первым в нашей семье переехал на Запад. Я не имела ни малейшего представления о заморских странах, мне представлялось – это что-то вроде Тегерана, только еще дальше. Время от времени бабушка Азиз получала от сына письма и фотографии. Красивые фотографии. Почему-то он всегда снимался в саду, среди деревьев, кустов и цветов. Потом он прислал фотографию, на которой стоял рядом с блондинкой, не надевшей чадру. Никогда не забуду тот день. Дело шло к вечеру. Бабушка Азиз зашла к нам, попросила отца прочесть ей письмо. Отец сидел на полу, на подушках, рядом со своей матерью. Он сперва прочел письмо про себя, а потом как крикнет:

– Чудесно! Поздравляю вас! Хамид-ага женился, и это – его жена!

Бабушка Азиз упала в обморок, а вторая бабушка, которая с ней не ладила, прикрыла рот уголком чадры и захихикала. Мама принялась бить себя по голове – она толком не знала, что делать: тоже упасть в обморок или утешать свою мать. Наконец бабушка Азиз пришла в себя, выпила много кипятку с сахаром и только тогда спросила:

– Эти люди – язычники?

– Нет! – возразил отец, пожимая плечами. – Не язычники. Они тоже народ Книги. Армяне.

Тогда и бабушка Азиз стала бить себя по голове, но мама удержала ее и сказала:

– Ради Аллаха, прошу тебя, не надо! Ничего страшного. Она приняла ислам. Спроси, кого хочешь: мусульманин вправе жениться на женщине другой веры, если он обратит ее. Это даже угодно Богу, Аллах за это вознаграждает!

Бабушка Азиз глянула на нее с тревогой и ответила:

– Знаю, знаю. Кое-кто из пророков и имамов тоже брал жен-немусульманок.

– Значит, если Аллаху угодно, это к счастью! – рассмеялся отец. – Когда назначим праздник? Жена-иностранка, это стоит отметить.

Вторая бабушка нахмурилась и сказала:

– Спаси Аллах, всякая невестка – наказание, а тут еще чужеземка, невежественная, понятия не имеющая, что по нашей вере чисто и что нечисто.

К бабушке Азиз меж тем вернулись силы и отвага, она поднялась и заявила:

– Невестка – благословение дому. Мы не такие, как некоторые люди, кто не ценит своих невесток и норовит превратить их в прислугу. Мы своих невесток любим и гордимся ими, тем более если сын нашел себе жену на Западе!

Такой похвальбы мать моего отца не стерпела и сказала ехидно:

– Видела я, как вы гордитесь женой Ассадоллы-хана! – и добавила злорадно: – А эта, может, вовсе и не перешла в ислам. Может, с ней и Хамид-ага сделается язычником. Он ведь никогда не был по-настоящему верующим, иначе не переехал бы в страну греха.

– Слышишь, Мостафа-хан? – воскликнула бабушка Азиз. – Слышишь, как она со мной разговаривает?

Пришлось отцу вмешаться и прекратить их спор.

Вскоре бабушка Азиз созвала множество гостей и всем хвалилась своей невесткой с Запада. Фотографию она обрамила, поставила на камин и показывала знакомым женщинам. И все же до самой смерти она переспрашивала мою мать:

– Ты уверена, что жена Хамида приняла ислам? А вдруг наш Хамид сделался армянином?

После ее смерти мы все реже получали известия о дяде Хамиде. Однажды я отнесла его фотографии в школу, показала своим тегеранским подружкам. Парванэ он очень понравился.

– Какой красивый! – улыбалась она – Ему повезло, что он попал на Запад. Я только и мечтаю переехать!

Парванэ много песен знала наизусть. Больше всех она любила Делкаша. Половина девочек в школе обожала Делкаша, остальные – Марзийе. Мне пришлось стать поклонницей Делкаша, иначе Парванэ не захотела бы со мной дружить. Она даже кое-кого из западных певцов знала. У нее дома стоял граммофон, вся семья слушала пластинки. Однажды Парванэ показала мне свой граммофон: маленький чемоданчик с красной крышкой. Переносной, сказала она.

Еще до конца школьного года я многому успела научиться. Парванэ часто просила у меня тетради и записи лекций, а иногда мы готовили задание вместе. Она охотно приходила к нам домой. Легкая, приветливая, ей было все равно, много у нас добра или мало.

Наш дом был невелик. Переднее крыльцо – три ступеньки во двор с прямоугольным прудом для омовений. На одном берегу пруда поставили длинную деревянную скамью, по другую сторону тянулась цветочная клумба – в смысле клумба была длинная, а тянулась она вдоль короткой стороны пруда. Кухня, темная, почти черная, стояла отдельно от дома, в углу двора. Рядом – ванная. Снаружи раковина, так что нам не приходилось качать воду из пруда всякий раз, когда мы умывали лицо и руки. В доме слева от парадной двери четыре ступеньки на небольшую площадку, туда выходили двери двух спален. А этажом выше – еще две смежные комнаты. Первая – гостиная, там было два окна – одно на двор и улицу, а другое – на дом и сад госпожи Парвин. Окна дальней комнаты, где спали Ахмад и Махмуд, выходили на внутренний двор и двор дома позади нашего.

Когда Парванэ приходила к нам, мы с ней поднимались наверх, в гостиную. Особой мебели там не было – большой красный ковер, круглый стол и шесть деревянных стульев, в углу высокий обогреватель и рядом с ним несколько напольных подушек. Единственное украшение на стене – обрамленный ковер со стихом из Корана. Каминную доску мать застелила вышивкой и поставила там зеркало и канделябры, оставшиеся с ее свадьбы.

Мы с Парванэ сидели на подушках, шептались, хихикали, учились. К ней домой меня никогда не пускали.

– Ты не переступишь порога их дома! – раз навсегда постановил Ахмад. – Во-первых, ее брат безобразник, а во-вторых, и сама она бесстыжая. Да что там, у них даже мать ходит без хиджаба!

Я бы ответила: “Кто в этом городе носит хиджаб?” – но если я говорила эти слова, то беззвучно, себе под нос.

Однажды я все-таки заскочила к ним домой всего на пять минут: Парванэ обещала показать журнал “День женщины”. Красивый, хорошо прибранный дом, множество симпатичных вещичек, на всех стенах – картины: пейзажи и женские портреты. В гостиной широкие синие диваны с бахромой понизу. Окна, что выходили на передний двор, были занавешены бархатными шторами того же цвета. Столовая располагалась позади гостиной, проем отделялся шторой. В холле – телевизор, там тоже стояли диваны и несколько кресел, двери оттуда вели в кухню, ванную и туалет – домочадцам не приходилось бегать через двор и в зимний холод, и в летний зной. Спальни все наверху. Парванэ делила комнату с младшей сестрой Фарзанэ.