Наталья Павлищева - Прощальный поцелуй Роксоланы. «Не надо рая!»

Хуррем, которая только и знала, что твердила о жестокости закона Фатиха, доказывала, что братьев можно обязать жить в дружбе, теперь требовала обещать казнить одного из сыновей?

– Они должны… знать об этой воле… – Роксолана говорила уже с трудом, чувствовалось, что воздуха не хватает, как не хватает и сил. – Обещай… казнить…

– Обещаю.

Она прожила еще день.

В султанские покои ночью тайно привели человека, укутанного в ткани, словно в кокон. Лишь один из дильсизов это заметил, чуть покоробило: султанша умирает, а у Повелителя женщина? Но кто вправе осуждать султана?

Но этого же человека провели тайным ходом в комнаты султанши. Ясно, небось женщина-христианка.

Дильсиз был прав и неправ одновременно. Не женщина, но христианин.

Когда ткани оказались сброшены, Роксолана тихо ахнула:

– Отец Иов…

– Я, госпожа. Как вас при крещении назвали?

– Настя…

Сулейман, лично приведший необычного гостя, круто развернулся и вышел вон. Он сделал для своей Хуррем самое большее, что мог вообще сделать. Теперь они никогда не встретятся в вечности. Но если это нужно, чтобы ее душа нашла успокоение, он готов пожертвовать спокойствием своей души…

Немного погодя закутанную фигуру провели обратно к султану.

Однако человек сразу не ушел, он сделал шаг к Сулейману и подал что-то, завернутое в тряпицу. Все происходило молча. Когда за необычным гостем закрылась дверь, султан осторожно тряпицу развернул. В ней лежал тот самый крошечный крестик…

Но ведь крестик у христиан должен быть на шее! Не крестилась?! Или не рискнули оставить?

Роксолана с трудом приоткрыла глаза, когда он подошел и присел на постель. Спросить не решился, но ее пальцы дрогнули, сжимая его руку, белые губы прошептали:

– Спасибо… за все спасибо…

– Мы встретимся с тобой там… встретимся… подожди меня…

– Нет… меня в рай не пустят… живи долго…

По лицу сильного мужчины, самого сильного правителя огромной империи текли бессильные слезы. От него уходила в вечность та, дороже которой не было столько лет, его Хуррем, его любимая женщина…

Она сделала еще несколько тихих вздохов, и глаза закрылись.

Насти Лисовской, Роксоланы, Хуррем, всесильной султанши Османской империи, любимой жены султана Сулеймана, не стало.

Умерла ли она крещеной? Бог весть…

Когда позже ее дочь попыталась разыскать отца Иова, то не нашла, сказали, мол, вернулся на родину, как и собирался. Но и отправленные следом тоже не нашли, затерялся монах на земных просторах, а с ним и тайна султанши.

Михримах прибежала сразу, как только Чичек сообщила ей о смерти матери. Сулейман еще сидел, потерянный, поникший.

– Отец…

Он поднялся, сделал знак, чтобы вышла в тайный ход. Там вдруг протянул что-то небольшое, завернутое в тряпицу:

– Положи это ей в последнюю минуту, только так, чтобы никто не видел.

– Что это?

Михримах взялась за тряпицу, отец остановил:

– Не разворачивай, просто положи. Это только ее.

Сулейман выполнил последнюю волю своей Хуррем.

Через два года после ее смерти шехзаде Баязид все же поднялся против старшего брата шехзаде Селима. Султан принял трудное, но единственно возможное решение: он выделил Селиму достаточно войска для подавления этого бунта.

Баязид проиграл сражение, но сумел бежать к шаху Тахмаспу, забрав с собой четверых сыновей, оставив крошечного пятого в Бурсе.

Сулейман не стал преследовать сына у Тахмаспа, но и оставлять его на свободе тоже не стал. Остальное решили деньги: то, что нельзя завоевать, можно купить. Тахмасп, получив достаточную сумму, просто продал своего почетного гостя.

Перед этим Баязид написал отцу не одно покаянное письмо, умоляя простить и клянясь в верности. Прощен не был. Закон Фатиха должен был быть выполнен.

«Любой, кто восстанет против законной власти, должен быть уничтожен, будь это даже мой брат…»

Сулейман добавил к этому закону: «мой друг», «мой зять» и «мой сын».

За посягательство на власть им уничтожены:

Ибрагим-паша, многолетний друг и зять султана;

Кара-Ахмед-паша, зять Повелителя;

сыновья Сулеймана – сын Махидевран Мустафа и сын Роксоланы Баязид;

а также сын Ибрагима, сын Мустафы и пятеро сыновей Баязида.

Иначе империю не сохранить, борьба за власть способна разрушить любую семью, а война из-за этой борьбы – развалить любую империю, даже самую сильную.

Считается, что с сына Сулеймана и Роксоланы, одиннадцатого султана Османской империи Селима II начался ее закат. Это не так, при Селиме империя даже увеличилась в размерах, а вот при внуке Сулеймана султане Мураде практически правила его мать султанша Нурбану. С нее начался так называемый «женский султанат», когда регентшами при малолетних правителях становились их матери. Закон Фатиха больше не применялся, соперников за власть не уничтожали, но запирали в «клетке» – закрытых покоях, из которых невозможно было выйти и круг лиц для общения ограничен только охраной. Началась кровавая череда расправ над правящими султанами с целью возведения на престол следующего ребенка, за которого правили алчные взрослые…

Вот это уже было началом падения империи. Но ни Роксоланы, ни Сулеймана давно не было на свете, а за внуков и правнуков они едва ли в ответе.

Сулейман пережил свою Хуррем на восемь лет, он не сидел сложа руки – правил и умер в походе.

Разбирая бумаги падишаха-поэта, Михримах, которая после смерти матери управляла гаремом отца, а потом и своего брата Селима (то-то радость Нурбану!), нашла немало стихов, посвященных Хуррем и написанных уже после ее смерти.

Султан не смог забыть свою «Смеющуюся», как не смог решить для себя вопрос: встретятся ли они в вечности?

Лист бумаги дрожал в руке, Михримах читала строчки, рожденные в душе отца и посвященные матери:

«Но если и в раю тебя не будет – не надо рая…»

Обычай ислама велит блюсти траур полных три дня, потом человек должен продолжать жить…

Михримах с жалостью смотрела вслед отцу, потерянно шагавшему в сторону кешка, из которого открывался прекрасный вид на Босфор. Этот кешк любила и Хуррем, там хорошо дышалось и хорошо думалось.

Официально султан уже не держит траур, даже посла принимал, но в действительности все мысли только об умершей жене.

Михримах, теперь управлявшая гаремом и Фондом вместо матери, была занята с утра до вечера, но старалась найти время, чтобы поговорить с очень пожилым уже отцом. Он не всегда шел навстречу, часто просто уходил и подолгу сидел в одиночестве там, где они любили сидеть вдвоем.

Вот и теперь, жестом отпустив охранников, шагал по дорожке к дальнему кешку с видом на Босфор. Сердце дочери сжалось от сострадания. Это не была жалость, сильного человека нельзя жалеть, это оскорбительно, это было именно сострадание. Ему плохо без Хуррем, но бывает то, чего уже не вернуть. Хуррем не вернешь…

Сзади тихонько подошла Хюмашах.

– Матушка, Повелитель снова ушел в кешк?

– Пусть посидит один. Он должен это пережить, привыкнуть к одиночеству.

– Он не один. Мы же рядом?

– Мы не сможем заменить ему любовь всей жизни.

Было заметно, что Хюмашах хочет что-то спросить, но ей неловко. И гадать нечего, Михримах могла бы ответить на невысказанный вопрос. Могла бы, если бы знала, как это сделать.

Девушка все же решилась:

– Никаких сведений об Аласкаре нет?

Аласкар – первая любовь Хюмашах…

Сколько ей было тогда, лет тринадцать-четырнадцать? В Стамбуле было неспокойно, султан и великий визирь далеко в походе, Стамбулом управлял позже казненный Кара-Ахмед-паша, муж султанской сестры Фатимы, личность для Роксоланы и ее дочери и внучки весьма опасная. Тем более Кара-Ахмед ненавидел Рустема-пашу, мужа Михримах и отца Хюмашах.

Султанша предпочла увезти дочь и внучку в Эскишехир, не объясняя, куда именно поедет. Кара-Ахмед-паша решил, что она едет к султану и обрадовался возможности устроить по пути засаду. Сделать это поручил своему лучшему шпиону и ловкачу Аласкару. Тот все подготовил как поручено, причем подальше от Стамбула и поближе к горам. Но потом решил, что с женщинами не воюет, а на продаже этого секрета можно неплохо заработать.

Заявившись к Роксолане в Сакарье, где женщины остановились на отдых, Аласкар по своей привычке поспешил проникнуть в покои султанши через забор и дальше действовать при помощи служанки. Перемахнув через ограду, он наткнулся на Хюмашах, которая совсем не оробела. Аласкар принял ее за служанку Роксоланы и стал заигрывать чтобы помогла пройти к султанше. Хюмашах помогла…

Они потом долго вспоминали потрясение Аласкара, когда тот понял, что делал незамысловатые и пошловатые комплименты внучке султана. Но сердца молодых людей оказались поражены волшебным огнем. Уловив это взаимное притяжение, султанша позволила им поговорить в своем присутствии и потом даже переписываться. Было всего несколько писем, все же Аласкар продолжил свою карьеру шпиона, только теперь на службе у Роксоланы и Рустема-паши.