Милий Езерский - Марий и Сулла. Книга первая

Он нигде не находил себе места: перед глазами стоял пли. «Зачем я сказал эти слова? — думал он. — Ведь это я, отец, убил сына!»

Выслушав Друза, патриций одобрил его намерение, а Люций Красс сказал:

— Ты заботишься о сближении всадников с сенаторами для исполнения судебной магистратуры… ты хочешь, чтобы часть всадников заседала в сенате, а судьи набирались из среды сенаторов и всадников… Ты намерен привлекать к уголовной ответственности взяточников и вымогателей…

— Все это хорошо, — нетерпеливо прервал Скавр, — но послушай, Марк, что говорит сенат. Вот его слова:

«Как, он задумал возвысить всадников? Став сенаторами, эти золотые мешки будут действовать против нас, столпов отечества, и мы Должны терпеть? Нет, никогда!» А всадники опасаются, как бы судебная магистратура не стала приманкой для сенаторов и те не захватили ее, вытеснив всадников…

— Пусть так, но я увеличу размер хлебной раздачи и привлеку плебс на свою сторону… сделаю его грозным орудием на случай борьбы с купеческим сословием…

— Чрезмерные раздачи хлеба окажутся не под силу республике! — вскричал Скавр.

— Почему же? Излишек потребных на это расходов можно покрывать выпуском медных динариев одновременно с настоящими, серебряными.

Скавр подумал, улыбнулся:

— Клянусь Меркурием, ты умно придумал! — сказал он с восхищением.

— Затем, — продолжал Друз, — необходимо распределить между колонистами нерозданные пахотные земли… Мой отец обещал это сделать, и мой долг как сына, — покраснел он, — исполнить его намерение.

— Ты, конечно, говоришь о сицилийских землях? — вскричал Люций Красс.

— О сицилийских и кампанских.

Скавр задумался.

— В борьбе с всадниками нам необходимо опираться на плебс, — сказал он, — и ты правильно поступил, задумав провести хлебный и колониальный законы. Благодаря этому к тебе примкнут пролетарии.

— Я не сомневаюсь в этом, но проводить закон о передаче судов сенату, а затем остальные законы — значит ничего не достигнуть, Нам необходимо поразить купеческое сословие, а дать хлеб и колонии плебеям всегда успеем.

— Что же ты решил?

— Я хочу соединить эти законы в один и одновременно подвергнуть их голосованию. Люди, желающие хлеба или колоний, должны будут поневоле голосовать и за третий закон.

Скавр улыбнулся.

— И это умно, — согласился он, — но все твои законы кроме судебного, напоминают leges Sempronia.[20]

 — Ну и что ж? Хлебный и аграрный необходимы. Гай Гракх опирался на плебс и всадников, а я — только на плебс. И, конечно, для предотвращения смуты в республике аристократы должны раздать свободные земли и не оставить будущим демагогам для раздачи народу ничего, кроме уличной грязи и утренней зари.

— Хорошо сказано! — вскричал Люций Красе. — Тыдорогой мой, хотя и стоишь за сенат, а не за комиции,лучший преемник и ученик Гракхов. Пусть же помогуттебе всемогущие боги в твоих справедливых дерзаниях!

Законы Друза, под названием Ливиевых, едва не были провалены общими усилиями разъяренных всадников и крупных землевладельцев Умбрии и Этрурии, опасавшихся, что у них отнимут казенные земли, которые они обрабатывали в свою пользу. Особенно мешал консул Филипп, приспешник всадников.

Он высказался против закона, и Друз приказал Муль-вию, своему виатору, воздействовать на непокорного. Мульвий сжал Филиппу шею с такой силой, что у консула хлынула кровь горлом и носом.

— В тюрьму его, в тюрьму! — кричал Друз.

И Мульвий потащил упиравшегося магистрата с помощью толпы но улице.

Законы прошли при содействии италиков — мелких земледельцев.

Геспер и Виллий поддерживали Ливия Друза: они вербовали сторонников, убеждая отстоять народного трибуна. Особенно старался Виллий: невзрачный, хромоногий, он проводил свободное время на форуме и ревностно защищал идеи Друза. Геспер же несколько охладел; после стольких неудачных восстаний сомнение начало закрадываться в его сердце, а предательство Мария поразило его до такой степени, что он стал подумывать о продаже своей виллы, лавки и дома и об отъезде в Афины. Но его друг Люцифер отговорил его, намекнув на брожение среди союзников. А время шло — италики не восставали, и сомнения опять терзали Геспера.

Ливиевы законы ободрили колеблющихся, плебс усилился. Видя это, всадники стали подстрекать Филиппа к решительным действиям, и консул, выступая на форуме, заявлял, что управлять с таким сенатом невозможно, — республика погибнет, а нужно заменить собрание мертвецов людьми живыми.

Сенат, боясь объединения Филиппа с нобилями и всадниками, обвинил Ливия Друза в государственной измене (ни для кого не было тайной, что Друз ведет переговоры с союзниками, обещая им права римского гражданства) и решил возвратиться: к прежним порядкам.

После отмены Ливневых законов плебс приуныл. Всадники торжествовали. Друз был спокоен.

Друзья уговаривали его воспользоваться правом народного, трибуна для отмены нелепого постановления, но он отказался, не желая идти против власти.

Смеркалось. Толпы плебса провожали его по многолюдным улицам. Дойдя до дома, он хотел было обратиться с речью к народу — и не успел: громко вскрикнув, упал перед статуей своего отца, смутно белевшей в темноте.

Друзья бросились к нему. Он был в беспамятстве. В боку у него торчал сапожный нож.

Его положили на ковер и внесли в освещенный светильнями атриум.

Домашний врач, седобородый грек, искусно перевязал рану и привел Друза в чувство.

Открыв глаза и увидев столпившихся вокруг него друзей и слуг, народный трибун выговорил срывающимся голосом:

— Это он убил… он…

— Кто? — вскрикнули друзья.

Мульвий, стоявший у двери, подошел ближе.

— Он… отравитель Метелла…

Мульвий знал. Это был злодей, подкупить которого было не трудно; некогда популяр, потом сторонник Меммия, он после убийства своего господина стал наемным убийцею.

— Не беспокойся, господин, — вымолвил Мульвий дрогнувшим голосом, — ты будешь отомщен. Не успеет Веспер слететь на землю, как голова злодея будет у твоих ног.

— Ты в е такой же, Мульвий! — вздохнул Друз. — Преданный, самоотверженный и честный…

И, обратившись к друзьям и родным, спросил:

— Ecquandone, propinqui amicique, similem mei civemhabehit respublica?[21]

Смерть приближалась. Друз еще боролся с нею, когда в атриум вошли Телезин и Дампоний. Друз узнал их, слабо улыбнулся.

— Друзья, — зашептал он, — я умираю… А вам остается восстать и силой оружия завоевать права гражданства.

 — Клянемся Марсом, что так и будет! — ответили союзники, подняв руки. — Слава тебе, нашему борцу и другу!

И, преклонив колени, они поцеловали свесившуюся с ложа бледную руку Друза.

Народный трибун отходил. Он метался, бредил.

Склонившись над ним, родные, друзья и союзники прислушивались к его словам, но ничего не могли разобрать.

И вдруг прерывистый шепот заставил их насторожиться:

— Союзники… борьба…

Двое встали с колен, подали друг другу руки.

— Война, — сказал Телезин. — И лучше смерть в бою, чем подъяремная жизнь!

— Война! — повторил Лампоний, ударив по мечу. — Горе угнетателям!

И вышли на шумную улицу.

Друз лежал в атриуме, плакальщицы выли, флейты звенели, толпы парода входили проститься с покойником, и у всех на устах было одно слово:

— Убийца — оптимат.

После третьей стражи к дому примчался Мульвий па взмыленной лошади. Толпа расступилась, и он, быстро спешившись, спросил:

— Жив?

— Умер, — ответил кто-то из толпы.

Мульвий стоял в раздумье, с кожаным мешком в руке, и вдруг решительно вошел в атриум, растолкал на род и выбросил из мешка окровавленную голову. Она покатилась по полу, пятная его, и, ударившись о ножку ложа, остановилась.

Мульвий поднял голову.

— Видишь, господин мой Марк Ливии Друз? — прокричал он напряженным голосом. — Вот у ног твоих голова подлого убийцы.

И со злобой, исказившей лицо, он ударом ноги отбросил голову.

Весь Рим говорил о золотой статуе, воздвигнутой мавританским царем Бокхом в Капитолии. Литая, она ярко сверкала на солнце; Бокх указывал на коленопреклоненного полунагого Югурту, который со связанными назад руками находился перед Суллой, восседавшим на возвышении, окруженном легионариями.

Толпы народа валили на форум, чтобы взглянуть на фигуру поверженного нумидийца.

Марий, узнав о статуе, возвеличившей Суллу, заболел. Вызванный врач нашел у него сердцебиение и посоветовал лежать и пить настой каких-то трав. Но Марин грубо оборвал его речь и, взмахнув волосатым кулаком, вскочил на ноги.

Испуганный врач с криком выбежал из кубикулюма. Юлия догнала его в атриуме и, вручая серебро, извинилась за мужа.