Явдат Ильясов - Тропа гнева

— Нас обманывают злые духи, — говорили изумленные эллины и фракийцы. Даже персы, дети знойных бесплодных гор, и арабы, рожденные в песках, пали духом. После этого уже никто не верил в голубые озера, возникающие вдали, — то были котловины, заполненные горячим воздухом. Войско едва ползло. Людям казалось, что они идут уже месяц, идут год, десятилетия — вечно идут по пескам! Никогда ничего не было — ни городов, ни рек, ни цветов! Была, есть и будет пустыня! Пустыня! Пустыня…

Огромные мертвые пространства желтых песков и угнетающе чистого неба, шорох скудных трав под ногами, клубы пыли, с утра до ночи упрямо лезущей в глаза, нос, рот и уши, резкая смена зноя и холода и неугасимое пламя жажды, сжигающее нутро, — все это необыкновенно раздражало воинов. Люди не выносили звука человеческой речи. В ответ на самое безобидное слово угрожающе сверкали зубы и ножи. Непослушных мулов остервенело били ногами или обухами боевых топоров. Тугие узлы никто не развязывал — их злобно разрубали мечами. На коротких стоянках завязывались стычки. Персы избивали мидян, мидяне убивали эллинов, эллины пускали в ход кинжалы против ассирийцев. Воины гонялись один за другим по лагерю, воздух сотрясался от брани, и телохранители царя применяли бичи, а иногда — и секиры, чтобы навести порядок.

На пути Ширак изредка замечал черепах, и сердце пастуха сжималось от горя. Он верил, что душа Фароат, происходившей из рода Черепахи, перешла после смерти в одно из этих странных существ. «Не она ли глядит на меня вон там, на дюне?» — думал Ширак, с трудом удерживая рыдание.

На закате шестого дня похода в пустыне произошло необыкновенное событие. Когда передовые отряды вступили в узкую, угрюмую лощину, кто-то завыл на барханах нечеловеческим голосом. Песок под ногами воинов пронзительно заверещал, где-то запела флейта, глухо загремел гром. Персы остолбенели. Шум сразу прекратился. Но едва проводник сделал шаг, пески снова тоскливо и жутко запели.

— Обиталище дайвов! — Эти слова в одно мгновение облетели все отряды. Воины оцепенели от ужаса.

Коэс, удивленно тараща глаза, набрал песок в горсти. Песок, стекая между его пальцами, свистел и визжал.

— О Афина-Паллада! — испуганно воскликнул грек, торопливо отряхивая ладони.

К Дарию, бледному, точно мрамор, подбежал старик араб в сером шерстяном плаще. При каждом шаге лучника песок под его ногами то злобно лаял, как овчарка, то хрюкал, подобно дикой свинье, то ухал, словно филин.

— Это голос властелина пустыни! — прошептал араб, вздрагивая от страха. — Я слышал его там, на родине, в песках Руб-эль-Хали. Принеси в жертву трех белых верблюдов и быстро уходи отсюда. Иначе нам будет плохо!

Персы привели верблюдов-альбиносов, считавшихся священными, окропили кровью животных поющие пески и поспешно покинули таинственное место.

«Духи Красных Песков помогают мне! — ликовал Ширак, хотя и сам испугался поющих песков. — Это они наслали на врага ядовитых черных пауков. Это они подняли бурю. Это они обманули персов садами, сотканными из воздуха. Значит, боги не сердятся на меня за то, что я совершил клятвопреступление. Боги знают, для чего я произносил перед персами имена Земли и Солнца».

— Шестое солнце на исходе! — Дарий рванул к себе веревку, на которой вот уже два дня вели Ширака. — Где Новая Река?..

Окрик Дария вывел пастуха из себя. Он остановился и заскрежетал зубами.

— О Митра! Зачем я повел в пески этих жалких овец! Они ползут, как улитки, и еще обвиняют меня в том, что мы не достигли воды! — Ширак стиснул кулаки. — Если вы, дети собак, оскорбите меня еще раз, я перережу вам глотки! Вы не можете идти быстрее? Так подыхайте же в пустыне! С меня хватит. Я устал. Если хотите, убейте меня.

Ширак сорвал с плеча веревку, швырнул ее в повелителя мира и тяжело опустился на песок. Его, как и всех, томили голод и жажда. Он хотел сейчас одного — покоя, глубокого полного покоя.

— А-а! — зарычал Ахеменид. — Ты вот какой! Бейте его! Бей…

Сын Гистаспа едва не подавился собственным бешенством. Телохранители царя выхватили мечи и бросились к пастуху, но в это мгновение над ними засвистел бич.

— Назад! — завопил Гобрия и снова замахнулся бичом. Телохранители отступили. — Владыка мира погорячился, — зашипел горбун. — Он отменяет свое повеление. Понятно? Если проводник умрет, кто выведет нас из пустыни, дети праха? Берегите пастуха, как мешок золота! А ты, массагет, — обратился мудрец к Шираку, — держи себя скромно, как подобает слуге царя. Ты устал? Эй! Налейте ему три чаши воды! Пей, пастух, и помни: если завтра мы не дойдем до реки, я своими руками вырву твои глаза!

Когда царь успокоился, горбун прошептал ему на ухо:

— Надо идти в темноте, до утра. Войско погибнет, если мы не доберемся к реке на рассвете. Объяви привал. Датис!

По приказанию горбуна телохранители царя надели на руки перебежчика тяжелые бронзовые цепи. После короткого отдыха резко запели трубы. Но отряды не подавали признаков жизни. Предводители стали поднимать воинов ударами палок. Люди вставали, проклиная всех духов, добрых и злых, и тут же со стоном падали на песок. В середине войска внезапно, словно пожар в сухой степи, вспыхнул бунт. Гандхары и асваки, не забывшие о гибели слонов, схватились за секиры. К индийцам присоединились египтяне и три сотни арабов. За годы службы вдали от родины люди накопили в сердцах неистовую злобу. Сейчас она вырвалась наружу. Размахивая топорами, две тысячи воинов ринулись к палатке царя.

— Бейте Дария! Зачем он завел нас в пески?

— Пусть он сам ищет золото в чужой стране!

— Уйдем к сакам!

Ахеменид растерялся. Сейчас бунт перекинется во все отряды! Самым страшным было то, что воины персы спокойно взирали на происходящее, а кое-кто даже примкнул к мятежникам! Дарий умоляюще протянул руки к советнику. Мудрец, не теряя времени, бросил на мятежников отряд «бессмертных». Усталых людей окружили и расстреляли из луков. Устрашенные этим зрелищем, воины двинулись, наконец, вперед. Полки шли вразброд, подобно отарам голодных животных, и причитания воинов напоминали блеяние овец. Орда текла по дюнам, взметая тучи пыли, и над лесом бесполезных сейчас длинных пик летали стаи неведомо откуда взявшихся ворон.

Всю ночь брели персы, и звезды с удивлением смотрели с холодного неба на темные скопища, ползущие по земле неизвестно куда. Тысячи воинов, лошадей, верблюдов, мулов и колесниц отстали в пути, но сын Гистаспа, ради спасения главных сил, не задерживался ни на одно мгновение. Он устал до отупения и не думал уже о массагетах. Единственным его желанием было спасение войска. Мудрец ехал рядом с царем и настороженно следил за Шираком. Пастух понуро шагал между всадниками из личной охраны Дария.

«Неужели обманул? — терзался Гобрия. — Невозможно! Чтобы пастух, который не видел ничего, кроме песков, обманул Гобрию, главного советника величайшего а мире царя? Кто в это поверит! — Но подозрение не покидало Гобрию. — Ахурамазда!» — сокрушенно вздыхал мудрец.

Рассвело. Воды не было. Взошло солнце. И… что это? Перед войском сверкало в низине огромное чистое озеро!

— Вода! — Горбун спрыгнул с коня, сорвал с груди золотые цепи, подбежал к Шираку и набросил на шею пастуха. — Благослови тебя Ахурамазда, мой сын! Благослови тебя Ахурамазда!

Пастух закрыл руками лицо. Плечи его вздрагивали. Он, очевидно, плакал. А может быть, и смеялся.

— Вода!!!

Десятки тысяч воинов грянули к озеру с песчаных бугров. Одни растягивались у берега и жадно, как звери, припадали к воде. Другие вбегали в озеро по пояс. Иные, рыдая, черпали влагу шлемами.

— Спасены, — шептал Гобрия, облизывая сухие губы. — Спасены!

Но в это время пустыня дрогнула от яростного вопля: вода озера оказалась настолько соленой, что один глоток ее разъедал губы, как яд.

Горбун схватился за сердце и упал на песок.

Пустыня, пустыня! Страна бродячих призраков, страна разочарования. Далекое тут кажется близким, близкое — далеким, и нет ничего достоверного, кроме страшного солнца и страшного песка.

Дарий вздохнул и открыл глаза. Он лежал вниз лицом на ковре, обхватив руками холодное тело серебряного сосуда. Узкое горло кувшина плотно закрывала деревянная втулка. Внутри слабо плеснуло. Царь поднял голову. Он находился в шатре: кто разбил шатер, кто внес его туда, сколько часов или дней он тут пролежал, Ахеменид не прмнил.

Над ухом царя раздался стон.

— Воды? — Гобрия с трудом оторвал царя от сосуда и оттолкнул его в сторону. — Собака! Ты забыл обо мне!

Советник с усилием вытащил втулку, налил в чашу воды и выпил. Налил и выпил еще. От слабости у него кружилась голова, дрожали руки, но мудрец не пролил ни одной капли влаги. Вот как дорога вода в пустыне. Серебро сохранило воду в чистоте и свежести, но хватило ее всего на две чаши. Все же глаза горбуна прояснились. Он выдернул из ножен кинжал.