Евгений Салиас - Сполох и майдан (Отрывок из романа времени Пугачевщины)

— Бочку выкачу, братцы… На, вотъ, впередъ! и бросилъ кошель на порогъ и бѣжитъ далѣе… Кучка изъ шинка разсыпается съ гуломъ и крикомъ.

— Ого-го! Похлебка! малолѣтки! Бѣжи хлѣбать!..

— Атаманъ Чумаковъ проявился! Убитъ Марусенокъ.

— Шапку то, шапку забылъ!

Со всѣхъ хатъ, со всѣхъ краевъ станицы, выскакиваетъ и сбѣгается народъ; кто шапку нахлобучиваетъ, припускаясь рысью, кто на ходу шашку изъ ноженъ тащитъ, кто кафтанъ натягиваетъ держа пистолетъ въ зубахъ. Безоружные хватаются за дубье, за вилы, за что попало на дорогѣ. И крики безъ конца.

— Заржавѣла, родимая, безъ работы!

— Убирай робятъ! Притворись снутри!

— Гдѣ винтовка! У-у! Бабье! Винтовку?!

— Стой, брось ведро то, давай коромысло. Все лучше…

— Марусенка убили! Марусенка убили!

Словно раззоренный муравейникъ кишитъ станица. Перепуганные нежданно скотъ и птица мечутся по улицѣ отъ однихъ бѣгущихъ подъ ноги другимъ.

Въ воздухѣ все гудятъ невидимыя волны звуковъ, а по слободѣ черныя и бѣлыя людскiя волны катятся къ хатѣ старшины, заливаютъ ее со всѣхъ сторонъ, а оттуда, тоже словно волна отбитыя скалой, разсыпаются по станицѣ кучки казаковъ съ дикими криками.

— Вырѣзай старшинскую руку! Буде имъ людъ-то поѣдомъ ѣсть.

— Игнашка… вали къ Герасимову!

— То-то гоже. Въ разъ всю хату вырѣжемъ.

— Ну, жутко нонѣ будетъ старшинской рукѣ!

Гулъ повсемѣстный, бѣготня; въ иныхъ углахъ ярая схватка, выстрѣлы, стоны… Одурѣла станица и скоро, очнувшись, оробѣетъ того чтó натворила.

Колоколъ смолкъ. Тихо стало вдругъ въ воздухѣ. Да и на станицѣ тише. Вся толпа скучилась въ одномъ мѣстѣ середи станицы, близь хаты, гдѣ цѣлую семью Герасимова войсковой руки, а не старшинской, вырѣзали душегубы свои, ради мести.

— Охъ, грѣхъ какой!

— Зарубины заварили. Чумаковъ бѣгунъ, всему заводчикъ. Изволочитъ теперь всю станицу волокита приказная изъ Яицка!

— Старшинской руки десятерыхъ зарѣзали и задавили, а сколько ихъ на коняхъ теперь, кто въ поле удралъ, а кто прямо въ Яицкъ въ канцелярiю съ доносомъ. Не пройдетъ трехъ дней нагрянетъ судъ.

— А все Чумаковъ! Два года въ бѣгахъ былъ, вотъ проявился и начудесилъ.

— Братцы-станичники! раздался надъ толпой голосъ Чумакова. Атаманы-молодцы! Великiй грѣхъ вышелъ! Лихая бѣда стряслась! Богъ видитъ, не хотѣлъ я васъ въ бѣду вводить. Да не стерпѣла душа какъ Марусенка убили. Сами вѣдаете какiя злобства чинилъ Матвѣй; какъ истомилъ злодѣй всю станицу безсудностью, извѣтами и ссылкой. Простите, атаманы. Каюсь… Нагрянетъ теперь на станицу яицкая расправа. Но вотъ чтó молвлю я, атаманы. Коль за одно сгибать казаку, такъ ужъ лучше оружайся казакъ и сдавайся съ бою… Чья возьметъ…

— Оружайся!! кричатъ въ отвѣтъ. За одно сгибать… Еще чья возьметъ!!

— Но не таковъ еще лихъ нашъ, какъ чаете вы, атаманы. Можетъ, Господней милостью и щедротой выручимся и мы изъ бѣды. И не пойдетъ станица въ отвѣтъ за грѣхъ свой. Отдохните мало по домамъ, а будетъ повѣщенье — сбирайся громада къ Чикиной хатѣ, на старый дѣдовъ ладъ. Въ кругъ казацкiй! А старшиной кого теперь же. Чику? Любо?

— Любо! Любо! Чикѣ старшиной быть!

— Чикѣ! Зарубину. Зарубину!

— И повѣдаетъ Чика вамъ вѣсть добрую. И разсудите въ кругу чтó предпрiять. Любо-ль, атаманы?

— Любо! Любо! Майданъ!

— Назвался груздемъ — полѣзай въ кузовъ!

И расходится понемногу толпа по хатамъ и многiе качаютъ головами:

— Охъ, грѣхъ то… Грѣхъ какой!!

Было осеннее утро, свѣжее, свѣтлое, тихое. На небѣ ни облачка, въ степи широкой тишь да гладь. А люди вздорятъ! Бунтуетъ Яксайская станица и уже часъ какъ снова гудитъ станичный колоколъ протяжно и густо и отовсюду валитъ казачество къ хатѣ Зарубина, гдѣ наставлены кругомъ лавки, скамьи и пустыя бочки стойкомъ. Будетъ майданъ — бесѣда въ кругу казацкомъ.

Густая толпа залила хату. Не за пустымъ дѣломъ сполошилъ Чумаковъ станицу. Такое дѣло, что вымолвить боязно, а чтó — еще невѣдомо никому, кромѣ него да новаго старшины Зарубина, и сказываютъ оба къ тому же что все даромъ съ рукъ сойдетъ войсковой руки казакамъ. На крыльцѣ показалось пять казаковъ, впереди нихъ Зарубинъ и Чумаковъ. Всѣ вошли въ середину круга. Смолкъ звонъ колокольный, смолкъ и гулъ толпы.

— Будьте здоровы! Атаманы-молодцы! гаркнулъ новый старшина Чика.

— Спасибо!

— Благодарствуй!

— Здравствуй самъ многовѣчно! загудѣли голоса.

— На-предъ майдана всѣмъ мiромъ помолимся Богу и угодникамъ Божьимъ! снова крикнулъ Чика.

Толпа шевельнулась, обернулась лицомъ къ храму, что бѣлѣлся въ концѣ станицы; поднялись десятки и сотни рукъ, поскидали шапки и запестрѣлась вся темная куча русыми, черными и сѣдыми маковками.

Безмолвно заколыхалась толпа, совершая крестное знаменiе и кладя земные поклоны, только шуршали кафтаны и сапоги по землѣ. Словно пестрое море съ пестрыми волнами шумѣло и билось на мѣстѣ. Затѣмъ толпа снова безмолвно обернулась къ хатѣ. Мѣрный и зычный голосъ Чики прервалъ тишину.

— Старые заслуженые люди, молодцы-атаманы, малолѣтки и все честное казачество станичное — кланяюсь вамъ чинно и милости прошу: встань всѣ въ кругъ! Старые, бывалые и умные люди, напредъ всѣхъ выходи. Кто хилъ, аль присталъ — по скамьямъ садись! Молодцы-атаманы по нихъ выровнись! Малолѣтки да выростки прислушивай, ума набирайся, въ майданъ не мѣшайся. Бабу глупую, и старуху и молодуху, гони вонъ. Совѣтъ да любовь, атаманы! Посудимъ, порядимъ! Господи благослови!

Чика снова поклонился въ поясъ.

Толпа стала разбираться. Старики были уже впереди. Чумаковъ, прежнiй краснобай, влѣзъ на бочку и оглянулъ толпу. Со стороны храма толпа раздвигалась и пропускала дряхлаго старика казака, который тихо плелся, опираясь на молодаго выростка.

— Пропусти дѣдушку Архипа! тихо передавалось и предшествовало его проходу…

Нѣкоторые казаки шапки снимали передъ нимъ. Старикъ добрался до круга, снялъ шапку, помолился на храмъ, потомъ молча поклонился на всѣ четыре стороны и тяжело опустился на скамью. Чумаковъ и Зарубинъ переглянулись и поморщились.

— Помолчите мало, атаманы-молодцы! заговорилъ Чумаковъ прiосаниваясь. — Прислушайте рѣчи моей. Коль согласно скажу я — спасибо молвите, коль не согласно и не любо — охàйте малоумнаго. Посудимъ, порядимъ и чтó повелите, на то я слуга вашего здоровья!!.

Чумаковъ выждалъ чтобъ майданъ стихнулъ совсѣмъ и заговорилъ:

— Воспомянемъ, атаманы, времена не далекiя, былину великаго войска яицкаго, когда велися порядки дѣдовскiе, когда отважные выборные люди чинили судъ мiромъ и расправа шла своя, безобидная, не розная, а всѣмъ равенная и вершилася въ очiю, предъ всѣмъ войскомъ и молодечествомъ атаманскимъ… на майданѣ казацкомъ, на свѣтѣ Божьемъ, а не по избамъ старшинскимъ, не за затворами, не черезъ приказную волокиту, чтò пристращиваетъ, пытаетъ и засуживаетъ, а изволочивъ гонитъ на канатѣ въ Сибирь.

— Правда истинная! Самая она — правда! воркнула толпа.

— Вспомнимъ славные подвиги дѣдовы; какъ хаживали они многотысячною доблестною ратью на кайсаковъ, иль въ ханство Хивинское и къ морю Каспiю, забирать корабли товарные, и въ многiе иные предѣлы далекiе… И ворочались домой съ добычей безчисленной, съ табунами коней и верблюдовъ, кои тащили, везли казну несмѣтную, кадушки золота и сребра… бархаты и мѣха многоцѣнные, и камни самоцвѣтные, да оружiе дорогое на воспоминанiе и на похвальбу предъ выростками. И ходила молва славная во всѣ предѣлы земные по всѣмъ землямъ вражескимъ о великомъ и непобѣдномъ войскѣ яицкомъ, о богатыряхъ-атаманахъ! И устрашенные ханы хивинскiе и кайсацкiе, крымскiе и буxapcкie слали на Яикъ гонцовъ да посланцевъ просить честнаго мира и дружества, а везли тѣ гонцы обратно отвѣтъ атаманскiй: Не замиримся во вѣкъ съ басурманомъ и нехристемъ поганымъ!.. Не примемъ окаянства на душу!.. Не пригоже дружество съ погаными для воина православнаго! Будетъ-де вамъ миръ и упокой вѣчный, какъ башки посшибаютъ вамъ атаманы, дружество будетъ вамъ, да не съ яицкими казаками, а съ чертями въ аду кромѣшномъ… Принесутъ-де вамъ атаманы-молодцы объ весну предбудущую подарочки свойскie. Кто шашку, кто кинжалъ, кто ножъ, а кто сойдакъ калмыцкiй съ плевками летучими, стрѣлами закалеными. И чесались за ухами ханы басурманскiе и гадали какъ задобрить чорта-сосѣдушку, зубастаго и долгорукаго казака яицкаго… Слыхали-ль вы эту былину?.. Позапамятовали, безпамятные… Отшибли вамъ память порядками новыми…

— Помнится, небойсь! загудѣли голоса.

— Почто запамятовать!

— Добро! А помните-ль, какое дружество велось искони съ царями московскими… Какъ посланцы яицкie ѣзжали въ Москву и били челомъ государямъ товаромъ краснымъ, рыбой диковинной, да первый кусъ добычи и дувана откладывали и слали къ нимъ съ поклономъ и съ просьбой: Прими ты, надёжа-царь бѣлый, наше жертвованье, — заморскiя диковинки царевичамъ на утѣху, золото въ казну государеву, на нужды многiя… А насъ помилуй, государь-батюшка, заставь за себя Бога молить, не вяжи намъ руки молодецкiя, не клади запретъ удали атаманской, не лишай казака воли казацкой, чтó сердечнѣе ему казачки чернобровой, слаще меду бѣлаго. Дозволь, молъ, отецъ родной, гулять казаку по морямъ, по марчугамъ, по степямъ и сыртамъ и крестить сталью кованой татарву сосѣднюю… А будетъ тебѣ потреба въ войскѣ богатырскомъ, токмо кличъ кликни, и придетъ къ тебѣ весь Яицкъ какъ одинъ казакъ, и станетъ стѣной каменной супротивъ врага твоего. А одолѣетъ врагъ, то поваляются за тебя всѣ до послѣдней башки казацкой. А какъ послѣдняя свалится — казачата придутъ!.. И нѣсть на свѣтѣ врага лютаго, короля державнаго, хана, лыцаря, что устоялъ бы супротивъ нихъ! супротивъ отважности ихъ! И милостиво слушали цари нуждушки и челобитье посланцевъ яицкихъ и съ милостью отпускали домой, сказывая: Гуляйте, дѣтушки, по морямъ, по степямъ… Только честь знайте и по-пусту не дразните татарву окаянную. Да какъ еще царемъ Михаиломъ жалованы мы крестомъ старой вѣры и красой-бородою… такъ и всѣми государями понынѣ милостями были сысканы и въ вольностяхъ казацкихъ никогда не обижены.