Валентин Рыбин - Семь песков Хорезма

Али-Заман смилостивился:

— Ладно, отвяжи его и брось в трюм.

Оказавшись на пеньковых канатах, Сергей прилег и сразу забылся в тяжком сне. Сон его, однако, продолжался недолго. Где-то в полночь трюм распахнулся и сверху донесся властный голос боцмана:

— Эй ты, свиноед паршивый, начинай вытаскивать товар — приплыли!

Сергей сообразил, что от него требуют, и принялся подавать из трюма один за другим ящики с гвоздями, мотки проволоки, листы железа. Сверху принимали груз несколько амбалов, а он работал один — и так до самого утра. Выбрался из трюма с трудом. По палубе пошел, покачиваясь, как пьяный. Опершись грудью на перила, устало дыша, смотрел, как отходят от шхуны к берегу шлюпки. Капитана на корабле уже не было, суетились лишь несколько амбалов да боцман. У Сергея мгновенно вспыхнула мысль: «Побить надо гадов и броситься в воду!» В следующую секунду он уже сообразил, что эта затея кончится смертью, и успокоил себя: «Крепись, Серега, крепись...»

На берег его доставили в последней лодке. С ним плыли четверо: двое на веслах, а два других перса зорко следили за каждым движением русского. Персы повели его по взгорку мимо каменных заборов, за которыми стояли плоскокрышие, с айванами, дома. Во дворах — лошади, коровы, козы. Над забором свисали ветви фруктовых деревьев с налившимися плодами. Гомон птиц, распевавших на все лады, заглушал все иные звуки.

Поместье Али-Замана раскинулось возле небольшого водопада. Низвергаясь со скалы, горная речка делилась на два больших ручья. Один из них стремился под высокий забор, за которым находилось хозяйство капитана шхуны. Сергея ввели в кованые железом ворота на огромное подворье, поделенное ручьем пополам. В одной находился двухэтажный дом с наружными лестницами и высоким, крашенным в голубой цвет айваном. К нему шла аллея, увитая виноградными лозами, В другой части двора, за мостком, расположились конюшня и загон для скота, Али-Заман встретил их в аллее. Он уже переоделся в шелковый халат, феску и забавлялся в беседке с малолетними внуками. Увидев матросов с Сергеем, небрежно распорядился:

— Отведите его в сарай да сделайте так, чтобы не сбежал,

Сергея ввели в низкий хлев, в котором теснились козы, надели ему на шею деревянную колодку, а цепь, прикованную к ней, примкнули к огромному железному кольцу, вбитому в ствол срубленного дерева. Солдат, переставший за эти три дня удивляться и возмущаться подлости новых хозяев, равнодушно дал надеть на себя деревянный хомут. Но внутри у него все содрогнулось» «Эх-ма, чем дальше, тем страшнее... Удастся ли сбежать отсель?» Он сел на солому, соображая, как ему вестя себя — буйствовать или молить о пощаде. И решил, что лучше всего притвориться и стать похожим на покорного раба, смирившегося со своей участью. Большеглазые козы с любопытством разглядывали его. Бородатый козел первым выразил свое негодование от слишком долгого присутствия в его «царстве» чужака. Заблеял, затряс головой и ринулся на Сергея, выставив крученые рога. Сергей оттолкнул козла ногой, но еще пуще раззадорил его. Властелин «гарема» вновь бросился в атаку и опять был сбит ногой. На этот раз он задел стоявших у стены коз, и они, шарахнувшись, заблеяли на весь двор. Сергей выбрался из сарая, звеня цепью, и сел у порога.

Одолеваемый тяжкой мыслью «что же будет дальше?», вспомнил Манькин шинок, избу свою в Казани, мать с ведром в половой тряпкой: иначе он ее и представить не мог. Была она крепостной бабой, незамужней, Сергея прижила от какого-то барина, который гостил у хозяина поместья. Когда родился Сергей, ему дали фамилию Лихарев. Вроде бы так величали того приезжего барина, но так ли — одному Богу известно. Позже, когда мать поселилась в черной избе, неподалеку от барского поместья, стали к ней хаживать солдаты. Зашумели по ночам пьяные ссоры. Сергей только и знал, что привыкал то к одному, то к другому солдатику. Одни ласкали его и учили читать, другие давали подзатыльники. И едва он вырос, барин отдал его в рекруты. Оказавшись в роте, Лихарев, благодаря своим физическим данным и умению читать, был замечен начальством. Его принялись учить военному искусству, и вскоре присвоили унтер-офицерский чин. В звании фейерверкера отправили сначала в Тифлис, затем в Талыш, пропади он пропадом! Много успел хлебнуть за свою недолгую жизнь Сергей Лихарев, но каким бы горьким и безрадостным ни было его прошлое, сейчас он думал о доме, как о потерянном рае. Думал и всхлипывал в отчаянии: «Нет, не видать теперича мне ни матери, ни родины!»

В сумерках один из дворовых парней принес Сергею пол-лепешки и кисть винограда. Сергей поел и лег на соломе. Утром, чуть свет, его подняли, сняли с шеи колодку и повели со двора в низину, к морю. На каменистой дороге стояло несколько арб, Сергей залез на вторую. Ехали долго, удаляясь все дальше и дальше от залива и селения, и вот взору открылась пойма реки и рисовые поля. Слуги Али-Замана распрягли лошадей и пустили их пастись, Сергея повели на гумно, где обмолачивали рис. Он взялся за вилы и начал разбрасывать солому. Один из слуг тотчас вырвал у него зилы и приказал насыпать е мешки зерно. Лихарев безропотно подчинился. Делал спокойно свое дело, а сам украдкой осматривал прилегающую к пойме реки местность. Всюду за рисовыми полями высились камыши, а дальше простиралась, насколько охватывал глаз, голая равнина, уходящая на север. На востоке были едва различимы отроги далеких гор. Наполнив мешки, Сергей принялся укладывать их на арбу. Он отнес четыре мешка и отметил, что персы совсем не следят за ним: занялись картами. Сели в кружок, ругаются, кричат друг на друга, «Нет, лучшего момента не будет!» — решил Сергей. Он не спеша уложил в арбу пятый мешок, прокрался к пасущимся невдалеке лошадям, поймал одну за уздечку и в следующее мгновение вскочил ей на спину. Сначала поехал медленно, оглядываясь назад. Заехав за камыши, ударил лошадь каблуками в бока и помчался вскачь, С полчаса он гнал коня, не сбавляя его бег, пока не понял, что лошадь — не скаковая, можно ее н загнать. Перевел снова ее на шаг. Ехал и оглядывался. А когда лошаденка отдышалась малость, опять пустил ее вскачь. «Сбежал, сбежал, теперь меня не догнать!» — радостно приговаривал Сергей, но куда ехал, сам не знал.

Сергей ехал по равнине четыре часа. Совсем было уже успокоился, и вдруг со стороны дальних гор увидел отряд всадников. Погнал он лошаденку вскачь, чтобы скорее скрыться, но поздно: увидели его наездники-чужаки, повернули лошадей и бросились в погоню. Измученная лошадь вскоре захрипела и повалилась на бок. Вскочив, Сергей побежал, да далеко ли убежишь на своих двоих! Один из преследователей метнул аркан, и Сергей, как подкошенный, свалился.

На пограничной речке Кара-су, разделявшей персидские и туркменские земли, издревле существовал невольничий рынок. Огромный рабат, (Рабат — постоялый двор) куда свозились на обмен и продажу рабы, никогда не пустовал. Набеги туркмен на персидские селения и карательные вылазки персов на туркменские аулы совершались довольно часто, и маклеры никогда не сидели без дела. После каждого налета в Кара-су появлялись родственники угнанных в рабство, заявляли о пропавших. Маклеры тотчас отправлялись в Хиву, Астрабад, находили угнанных, сговариваясь об обмене или возвращении за деньги, платили задаток, назначали время обмена.

Осенью, как только немного спала жара, в Кара-су с плененными персами приехали хивинские туркмены. Привезли закованных в цепи человек сто — мужчин, женщин, детей. Пленников сопровождали сердары Рузмамед и Кара-кель с молодыми джигитами. Впрочем, и сами сердары не были старыми. Рузмамеду — лет двадцать семь, а Кара-кель года на два моложе. Оба высоки ростом, костисты, длиннолицы, в богатых светло-коричневых чекменях из верблюжьей шерсти, в косма тых папахах и желтых хромовых сапогах. У обоих аккуратно подстрижены черные, полумесяцем, бородки. Оба царственно спокойны, полны достоинства и превосходства перед другими. Под ними — красивые скакуны-ахалтекинцы с огненными глазами и грациозно выгнутыми шеями. Персы, курды, прибрежные туркмены со Страхом и почтением взирали на них, пока шел обмен и торговля пленными.

Поручив слугам заниматься делом, сердары с не сколькими телохранителями зашли в чайхану. Только расположились на тахте, как к ним подсел маклер по имени Ханам, хорошо им знакомый пройдоха.

— Рузмамед, и ты, Кара-кель, да простит меня Аллах, но я не знаю, к кому из вас прежде всего обращаться: оба вы — барсы, один другого сильнее и благороднее,

— Говори, с чем пришел, — недовольно отозвался Рузмамед. — Зачем лебезишь, как маймун? (Маймун — обезьяна)

Ханам на мгновение сник, словно бы обиделся, но тут же заговорил еще медоточивее:

— Да будет известно моим могучим барсам, что попусту Ханам-ага разговоры не заводит. Хочу сообщить вам, что у одного здешнего бая появился русский солдат, сбежавший от персов. Бай хотел его вывести на базар и продать, но я шепнул ему, чтобы подождал вашего приезда. В прошлый раз, Рузмамед, ты говорил мне, будто бы хивинскому хану нужен пушкарь.