Елизавета Дворецкая - Две жены для Святослава

– Кто ты, гость наш любезный? – в третий раз спросила она, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал. – Откуда пришел к нам, что за весть принес?

– Роду я старого, древнего! – наконец отозвался пришелец.

И при первом звуке этого знакомого голоса тяжесть в груди лопнула и растаяла. Стало легко, Эльга перевела дух и быстро глянула на Уту, будто ждала, что та подтвердит. Да, это не Князь-Медведь из далеких плесковских лесов. Это Мистина, Свенельдов сын, муж Уты и побратим Ингвара. Тот самый, что вырвал ее, Эльгу, из лап Князя-Медведя и привез в Киев к жениху.

– Шел я через поля широкие, через горы высокие, через реки быстрые! Шел чащами дремучими, берегами крутыми, долами чистыми!

Говорить Мистина всегда умел – будто пел. Ему исполнилось сорок лет – этот возраст в иных преданиях называется полным сроком жизни, после чего идет заедание чужого века, но Мистина ни в чем не походил на старика и по всему считался в Киеве одним из первых. Знатностью рода и заслугами почти никто не мог тягаться с единственным сыном покойного Свенельда – разве что Асмунд, родной брат Уты и кормилец Святослава. Но тот предпочитал дружинные дела, не вмешиваясь в дела священные, поэтому никакого соперничества тут между ними не было. Хотя бы тут…

– Выпей с дороги и благослови нас! – сказала Эльга, когда он закончил речь, и с поклоном подала ему рог.

Мистина-Велес принял рог, поднес к прорези в личине и немного отпил. Потом передал Алдану – своему же оружнику, который, будучи мужем Предславы Олеговны, занимал среди мужской родни княгини одно из ближних мест. Рог пошел по кругу – по первому ряду, где стояли киевские бояре, пока не вернулся к Мистине. Остаток он вылил на очаг и высоко поднял перевернутый рог.

– Ну, молодцы честные, мужи киевские! – с молодым задором крикнул Сивый Дед. – Не пора ли нам идти бычка черного искать?

– Пора, пора! – с облегчением завопил народ.

Мистина взмахнул рогом – и все с гомоном повалили наружу.

Пылал огонь посреди площадки святилища; высокое пламя рвалось в вышину, будто стремясь осветить даже божеские палаты за стеной густых туч. Перед костром мужчины во главе со Святославом свежевали черного бычка. Голова животного, помазанная медом, лежала на камне-жертвеннике. По сторонам его стояли Эльга и Ута с чашами в руках, будто две удельницы. Здесь, на вершине Святой горы, Эльга чувствовала себя вознесенной над землей и приближенной к богам; они хорошо видели ее, освещенную пламенем. Глядя в темное небо, она ждала… сама не зная чего.

Вот уже двадцать лет она в положенные дни обращает к небу одни и те же слова – те, что старше Святой горы. Те, что перед ней произносила с этого же места княгиня Малфрида, а перед ней – княгиня Бранислава, супруга Вещего и дочь Аскольда. До того – ее мать Богумила, жена последнего полянского князя… или дочь… надо у Честонеговой боярыни спросить, та точно помнит. Но ни разу, ни разу за эти двадцать лет боги не ответили Эльге. Может быть, Браниславе и ее матерям-предшественницам они отвечали? А к ней, пришедшей сюда из чужой земли и разорвавшей связи с родом, пролившей кровь родного чура, они не благоволят?

Но если кто и мог так думать, то лишь она одна.

Вратислав, Мирослав и прочие волыняне уже приносили клятвы: возлагали руки на дымящееся мясо черного бычка, обещали быть покорными киевским русам, давать дань и не мыслить зла, призывали на себя кары Перуна и Велеса в случае нарушения слова. Святослав клялся в ответ быть земле волынской истинным отцом. «А иначе да рассекут меня боги, как я кольца золотые рассекаю!» – говорил он по примеру далеких северных предков, награждавших дружину разрубленными обручьями из серебра и золота. Он, девятнадцатилетний парень, годившийся любому из этих людей в сыновья.

Эльга сделала пару шагов в сторону, чтобы пламя костра не мешало видеть сына. В такие мгновения она любовалась и гордилась им. Не всегда и не во всем между ними царило согласие – как и с Ингваром, – но, как и отец, Святослав очень хорошо понимал, кто он и зачем послан Рожаницами на землю. В этом он не обманул родительских надежд, и за это она многое могла ему простить.

Среднего роста, как Ингвар, светловолосый, в красном греческом кафтане, Святослав держал в окровавленных руках жертвенный нож; его юное лицо было сосредоточено и одухотворено, ноздри слегка раздувались, ловя запах свежей крови. Эльга знала, что с ним сейчас происходит. Он, такой юный, приносит жертву не только за все полянское племя, как его далекие предшественники-Киевичи – он делает это от имени всей Руси, простирающей ныне свою власть от Полуночного моря до Греческого. Это такие дали – мыслию не окинуть! – и все они подчинены ему – сыну Ингоря, внуку Вещего. Русь, которую Вещий сделал столь мощной, признала его наследников своими вождями, хотя Эльга приходилась покойному волоту лишь племянницей, а Ингвар и вовсе не состоял с ним в кровном родстве. В жилах Святослава соединилась кровь Олеговичей и северных потомков Боезуба, что стали конунгами на Ильмене за сто лет до появления там будущего Олега Вещего. И все, что завоевали мечи трех-четырех поколений, теперь принадлежало Святославу.

– Солнцу новому, Хорсу золотому – слава! – выкрикивал молодой князь, поднимая священный сияющий рог.

– Слава!

– Руси слава!

– Слава!

Сотни дружных голосов взлетали к облакам и гремели между землей и небом, будто зимняя гроза. И каждый чувствовал, как сам дух его возносится к небу в этом едином кличе, чтобы стукнуть в двери богов.

Вокруг князя толпились родичи, составлявшие ближнюю дружину: Мистина в обличье Велеса, его сыновья Улеб и Велерад, Асмунд со своими юными сыновьями, Дивиславичи, Избыгневичи, Илаевичи, Икморова ватага и прочие сыновья Ингваровых гридней, живых и павших… Толпа не вмещалась в освещенный круг и оттого казалась беспредельной. Окидывая ее взглядом, будто сокол с вышины, Святослав ощущал с гордостью: с этих лиц, упоенных близостью к богам, смотрит на него с торжествующей преданностью вся неисчислимая, могучая Русь.

– Князю нашему слава! – ревел Мистина. – Мечам русским слава!

И тучи содрогались в темной вышине от мощного крика дружины.

Гора из пирогов и прочей снеди с княжьего стола уже исчезла: отроки разобрали ее и разнесли по гостям. На дворе ободранная и безголовая туша бычка жарилась над пламенеющими углями, отроки отрезали готовые куски и раздавали. Эльга своими руками поднесла чаши самым знатным из киевлян: Мистине, наконец снявшему шкуры и личину, своему двоюродному брату Асмунду, Честонегу, Себенегу, старым воеводам. Остальных угощали ее родственницы-боярыни. Отбросив сдержанность, теперь уже все гости ели, пили, хлопали друг друга по плечам; даже волынские бояре, натянув подаренные цветные кафтаны, оттаяли и начали смеяться, прикладываясь к резным ковшам.

Святослав сидел у середины стола, по бокам от него – мать и вуй-кормилец, дальше остальные по старшинству. Со стороны Эльги появились два новых гостя: древлянский князь Олег Предславич и его жена, княгиня Ярослава Земомысловна.

Олегу, родному внуку Вещего и племяннику Эльги, не требовалось приносить никаких клятв. И тем не менее он каждую Коляду приезжал в Киев – вместо того чтобы совершать жертвоприношения в святилище нового города Овруча. Эльга отлично знала, почему он так поступает и почему не ест мяса жертвенного бычка, хотя ему, как близкому родичу, подают сразу после князя и его матери. Олег Моровлянин и его жена избегали участия в принесении треб, а вместо этого посещали киевскую церковь Святого Ильи на Ручье. Христиане тоже празднуют солоноворот: в эти дни родился их бог. Он дважды выходил в мир людей: перед жизнью и после смерти. Зимний обряд в честь его рождения называется рожаничная… нет, рождественная служба, как-то так.

Эльга поймала взгляд Уты: сестра сделала ей знак глазами, указывая за плечо. Княгиня повернулась к Олегу и наклонилась, чтобы он мог ее услышать.

– Что же вы вашу девушку с собой не прихватили?

– А разве у нас был уговор? – якобы удивился Олег.

Но лукавить этот прямодушный и добросердечный человек не умел. Эльга видела в его глазах тревогу, что совсем не вязалась с любезной улыбкой. И каждый раз вздыхала про себя: и это единственный внук Вещего!

– Ведь ей уже есть пятнадцать? – уточнила Эльга. – Или в том году будет?

– Уже есть. – Олег посмотрел на жену, будто спрашивал подтверждения.

– Привезли бы нынче повидаться. А то мы и не ведаем, какая она есть, невестушка наша. Хороша собой, конечно? Видать, расцвела уже, как маков цвет сделалась?

– Да, грех жаловаться, – задумчиво кивнул Олег.

Эльга замечала: законная отцовская любовь и гордость боролись в нем с нежеланием хвалить дочь за этим столом.

– Познакомились бы, а там осенью и свадьбу. Сын мой вырос, – княгиня с удовольствием перевела взгляд на Святослава, – а хозяйки в доме нет. Справляемся пока, но у меня свой дом, у Дивуши свой… Пора и Святше хозяйкой обзаводиться, а Киеву – княгиней молодой.