Ральф Ротман - Жара

Люцилла заглянула в его машину, не имевшую номера, сдвинула немного назад верх машины.

— Что ты тут привез? Грязное белье?

— Я? А то как же. Можно подумать, ты выстирала для меня хоть один носок… Это все кораблики, для Марека. Сделаны руками моих ребятишек.

— Это — что? — Люцилла открыла заднюю дверцу, вытащила бельевую корзину. Тыцу потирал подбородок.

— Пари, которое я проиграл в виде исключения. Бывает, конечно, всякое… Сто бумажных корабликов, день в день ко дню рождения, — я, собственно, человек слова, если ты, конечно, еще не забыла об этом.

— Ах, так? И о чем вы поспорили?

В доме хлопали двери. Раздувались, словно паруса, занавески, вырывались наружу из окон, уже упали первые капли дождя, и Тыцу подвинул свой стул поближе к стволу дерева. Потом еще раз нагнулся вперед и переставил стакан на сухое место.

— Черт побери, сестрица! Если бы ты не вернулась, клевый катафалк был бы сейчас моим. Я давно его хотел… Но нет, тебе надо было опять здесь появиться! «Она сделает то же, что делают все остальные, — сказал я. — Если у нее хватит, конечно, мозгов. Выйдет в Берлине на панель и будет при этом работать сдельно». А он: «Не сделает она этого. Приедет назад». А я ему: «К тебе, что ли? Бесплатной медсестрой? Ой, держите меня, сейчас умру со смеху. Ставлю на кон мои лопушиные уши, вот прямо здесь, не сходя с места». — «А я свой „бенц“, — говорит он и делает широкий жест. — Но мне не нужны твои уши. Я хочу сто бумажных корабликов». Вот как все было.

Дождь пошел сильнее, тяжелые капли падали на землю, кошки сделались как дурные, забрались все под машину. Де Лоо тоже встал, чтобы подвинуть свой стул поближе к дереву. Тыцу вытянул руку, подцепил пальцем синюю бретельку, свисавшую у него из кармана, и вытащил бюстгальтер.

— A-а, носовые платки для настоящих мужчин, так, что ли? — Он покачал на пальце предмет дамского туалета. — А кто тебе волосы стриг, сестрица? Вид такой, будто тупым ножом…

Но Люцилла не ответила. Она повернула ладошки к небу, закрыла глаза. Большие капли падали косым дождем ей на блузку, на ее загорелые ноги, делаясь все плотнее и тяжелее, и она открыла рот. Дождь шумел спокойно и ровно, и вдруг, одним рывком, она расстегнула кнопки на блузке и побежала к озеру. При этом она бросила в воздух белую блузку через голову.

— Пойдем со мной! Ну давай, не отставай!

Теперь вода лила и через листву липы, падала, хлюпая, на стаканы, кувшин, заполнила пепельницу, и Тыцу, побежавший с бутылкой водки в руке к дому, остановился на приступке под навесом и постучал пальцем по лбу.

— Совсем спятила! Ведь молния сверкает!

Но Де Лоо последовал за ней по извилистой, теперь очень скользкой тропинке между сумахом и дроком, на который выползло множество черных улиток, и когда он добрался до ольхи и скинул одежду, она уже плавала среди плясавших вокруг нее серебряных капель и оглядывалась на него. По ту сторону леса небо уже посветлело.

Вода в озере была теплее дождя, он осторожно сходил в воду, нащупывая ногой сквозь ил, старую листву и корневища твердое дно, и когда он уже стоял по грудь в серого цвета воде, в которой отражалось серое небо, она подплыла к нему, обхватила его руками и ногами и издала ликующий вопль. Она целовала его, но он не ощущал ничего, кроме ее языка и губ, и тщетно пытался оттащить ее от себя.

— Сколько, собственно, у тебя братьев?

Она, не открывая глаз, нежно укусила его в шею и стала ловить в воде его член.

— Только Тыцу, а что? Ты не бойся, он не умеет плавать. Иди сюда поближе…

Она опять принялась целовать его, еще более настойчиво, причем держала его за уши, и неожиданно он почувствовал сильную горячую струю у себя на ляжках.

— Эй!

Она широко улыбнулась.

— А что такого? Мы же в озере!

Глаза их сошлись так близко, что даже косили, его ладони лежали на ее бедрах, на тонкой талии, и он вдруг отчетливо ощутил, как всколыхнулось в нем все, что накопилось за целую жизнь, — это было как далекий отзвук колебаний, сообщивших когда-то толчок молекулам, через века обретшим форму, придавшим очертания берегам, рисунок коре, цвет зеленой ряске между серыми камнями; он почувствовал мощные подводные струи, бездонную глубину у себя под ногами и до боли крепко прижал Люциллу к себе, так что она даже сердито вскрикнула «ой!».

— А кто же тогда Марек?

Она оторвалась от него и поплыла прочь. Дождевые капли, словно вода лилась теперь откуда-то из заоблачных высот, становились все холоднее, и она оглянулась, весело наморщив лоб.

— Шутки шутишь?

Над серединой озера заклубился легкий туман, как раз на такой высоте, что их головы исчезли в нем, и через какое-то время он видел только контуры тела Люциллы и почти не слышал ее. Может, она что-то и говорила, но ему это сейчас больше не представлялось важным.

Потом вдруг черный блеск ее волос оказался совсем рядом. Дождь барабанил ей по спине, под зеленоватой водой сверкали ее ягодицы, раздвигающиеся и вновь плавно соединяющиеся ноги, казалось, были длиннее, чем на самом деле, и он оттеснил ее вбок, в камыши. Она лягнула его, швырнула ему в лицо целую горсть ряски и уплыла. Сквозь пену и брызги, поднятые ее бьющими по воде ногами, он увидел раскрывшуюся половую щель.

Она плыла быстро, но, поскольку дно здесь было твердым, он бежал за ней, цепляясь за камыши и ветви ивы, быстрее ее, схватил за лодыжку и рванул на себя.

— Нечестно! — закричала она и попыталась, дрыгая ногами, стряхнуть его руку. Но он подтянул ее еще ближе, завел в камыши, где дождь стучал сильнее, обхватил ее талию. Она выгнулась назад.

Оба они немного запыхались, и она скользнула взглядом по его телу вниз. Одна капля скатилась жемчужиной по ее локонам, другая вслед за ней столкнула ее с кончиков волос на губы, и Люцилла медленно опустила руку в воду. — Похоже на куриное сердечко… — Он усмехнулся, а она ухватилась за его бедра и присела на корточки. — И имеет вкус рыбы, — почмокала она губами и языком, и когда он поднял ее вверх и хотел поцеловать, она хоть и смотрела на него нежно и призывно, но выпустила всю воду изо рта ему в лицо.

Туман распался, над озером плавали его отдельные клочья, она вырвалась из его рук и поплыла на середину озера. Он поплыл за ней, нагнал ее и схватил за затылок. Дрыгая ногами, они ушли под воду, оттолкнулись друг от друга, и он еще увидел только ее ключицы и груди и пупок с серебряным кольцом. А ноги и лодыжки скрылись в темноте, и он подумал, что в зубах у него остался только листок какого-то растения или даже чей-то жесткий плавник.

Люцилла подплыла к другому берегу и ждала его возле старого, выбеленного жарой и ветрами мостка, скосившегося набок и наполовину ушедшего под воду. Она стояла по пояс в воде, а он нырнул и поплыл к ней, глядя сквозь светлое, крапленное дождем зеркало воды, как она, наморщив лоб, напряженно всматривается и вертит головой в разные стороны. Она даже обернулась на кромку леса, облизав нижнюю губу.

Положив локти на мосток и слегка выпятив живот, она улыбнулась, когда он неожиданно вынырнул перед ней. Смахнув воду с лица и с груди, он с трудом пытался нащупать твердое дно, путался ногами в корнях и прошлогодних стержнях камышей и падал. Потом ухватился за ее зад, оттопыривавшийся под водой, и плавно вошел в нее, скользнув вместе с водой, а когда первый, громко выдохнутый испуг утих, она прошептала с закрытыми глазами:

— Смотри, чтоб я не забеременела, слышь?

Он держал ее за талию двумя руками. Дождь опять пошел сильнее, ее дыхание приобрело какой-то сиплый свист, и пока она полностью отдавалась ему, приоткрывая иногда веки, так что на мгновение показывались белки, он все же то и дело приподнимал голову и следил за берегом, бухточками и кромкой леса. Вот камыши слегка зашевелились и из кустов в конце озера высунулся нос лодки Якуба.

На носу висела пустая верша, и Люцилла соскользнула с мостка вниз, оставшись лежать затылком на досках, но не удержалась, когда Де Лоо, отступая назад в озеро, потянул ее за собой. Он зарылся ногами в ил, схватил ее за крепкие, мускулистые ляжки, а она скрестила лодыжки у него на пояснице. С розовыми пятнами на шее и на раздувающихся трепещущих щеках, выталкивая сквозь стиснутые зубы воздух, вытянув сильные, покрытые с внутренней стороны легким загаром руки, она уцепилась ими за край мостка. Дождь безжалостно лупил по ее напрягшемуся телу и весело отскакивал светлыми брызгами, но внезапно, после какого-то почти детского вскрика, она оцепенела и выпустила опору из рук.

Он быстро наклонился к ней, и она обвила руками его шею, дрожала всем телом, вздрагивала и плакала. Он нащупал ногой замшелое бревно, сел на него, откинулся, как смог. Лодка исчезла, и Люцилла, обе руки промеж ног, прижалась к нему, когда он ее обнял. Ее все еще била дрожь, жила на шее сильно пульсировала.

— Мой любимый, мой самый любимый мужчина… — По грудь в воде, она открыла глаза и, с трудом переводя дыхание, нежно залепетала: — Сразу видно, что у тебя в жизни было много женщин.