Юлия Андреева - Палач, сын палача

Хорошим парнем оказался третий тюремщик Баур. И дело свое знал, от работы почти не увиливал, и выпить не дурак. В общем – душа-человек!

Перед принятием Филиппа на должность начальник тюрьмы особо намекнул на истинную причину увольнения старого тюремщика, о которой судачил уже весь город. Говоря с Филиппом откровенно, начальник тюрьмы пытался выяснить, как новый тюремщик Баур относится к женскому полу и понимает ли он, что теперь, когда тюремщики работают сутки и потом два дня могут бездельничать, в случае чего виновника найти плевое дело?

На что Филипп Баур, перекрестившись, поведал начальнику тюрьмы, что на самом деле страсть как боится ведьм. Даже когда те закованы в цепи. И не станет лезть на рожон, навлекая на себя проклятия и дурные болезни.

Столь правильный подход к сложившейся ситуации очень понравился начальнику тюрьмы, и тот сразу же принял Филиппа на службу.

День перед намеченным налетом Филипп, стараясь не выдать охватившего его волнения, с видимым спокойствием выполнял свои обязанности, отпирая те или иные камеры и помогая страже конвоировать преступниц.

Во время раздачи хлеба и воды вдруг в тюрьму пожаловали сразу три палача с предписанием срочным порядком допросить нескольких подследственных.

Филипп хотел уже бросить раздачу еды и бежать отпирать камеры, снимать цепи и колодки с требуемых женщин. Но тут же выяснилось, что в виду спешки палачам пришлось вытащить из дома только что отработавшего смену второго тюремщика, который теперь и помогал им.

Это обстоятельство, конечно же, не понравилось Филиппу, и он даже подумал о необходимости сообщить обо всем Миллеру. Но легко сказать, да трудно сделать. Согласно строгому уставу Виттенбергской тюрьмы, тюремщики не имели права покидать ее стен вплоть до прихода смены. Кроме того, хитрый Миллер еще вчера ходил прощаться с хозяином города и начальником тюрьмы. Так что теперь – ищи ветра в поле.

Филипп роздал хлеб и воду, покормив тюрей прикованную за руки и за ноги женщину из пятидесятой камеры, после чего обошел еще раз камеры первого этажа, смазывая маслом замки и дверные петли.

Оттого, на сколько быстро он сможет действовать, могла зависеть жизнь его единственной дочери, а может и его собственная.

Все было более или менее нормально. Филипп поднялся на второй этаж и, слушая мерное качание ведьминой люльки, сопровождаемое стонами и воплями, обошел несколько камер, в которых также обработал маслом замки. Отчего-то его детище, его красу и гордость – ведьмину люльку другие палачи упорно называли кобылой, сам Филипп не усматривал видимого сходства его изобретения с конем, отчего только и мог, что пожимать плечами, слушая истории о волшебной люльке.

Проходя мимо двери, за которой томилась его дочь, Филипп на секунду прильнул ухом к окошечку для раздачи пищи, слушая тишину.

Эльза знала о том, что отец рядом и делает все для того, чтобы вызволить ее из тюрьмы. Во время прошлого посещения дочери Филипп покормил ее похлебкой собственного приготовления, умоляя продержаться еще пару дней, после которых он вытащит ее из тюрьмы.

Он ничего не сказал об участии в деле Петера Миллера или знакомого ей ордена, так как опасался, что она выдаст их под пытками.

Большим риском было уже и то, что она знала про Филиппа.

Баур уже совсем было, решился открыть дверь камеры, но в последний момент одумался. Рядом работали заплечных дел мастера, и любой из них мог в любой момент пройти по коридору и застать его.

Нет. Сегодня он не имел право попадаться. Филипп спустился в жарко натопленную комнатушку, в которой обычно отдыхали от дел тюремщики, повесил над огнем прокопченный чайник, дожидаясь условленного времени.

Два раза его отвлекали уходящие домой после работы палачи. Филипп ходил, открывая им двери. Так как, согласно особой тюремной традиции, палачи и тюремщики не пользовались главным входом, как это делали начальник тюрьмы, посетители и стража.

Именно этот черный ход Филипп Баур и должен был отпереть ночью для рыцарей ордена.

Теперь в тюрьме оставалось человека три стражников на главном входе, один принужденный работать до утра палач и еще один тюремщик. По большому счету – никто из этих людей не мог служить сколько-нибудь серьезной помехой для рыцарей ордена.

В одиннадцать ночи Филипп бесшумно поднялся со своего места и, вооружившись ключами и инструментами для расковывания кандалов да заткнув за пояс верный нож, отправился выполнять свою часть сделки.

Как и было условлено, он начал с камер первого этажа, ловко отпирая замки, снимая цепи и разрезая веревки на колодках. После чего он шептал не успевшим разобраться, что к чему женщинам, что они должны ползти в коридор, где ждет их спасение. Вопреки полученной от Миллера инструкции, он не собирался таскать их на своем горбу, теряя драгоценное время.

Руки профессионального палача не тряслись, движения были точными. Освободив около двух десятков женщин, вдруг с пугающей достоверностью Филипп осознал, что нипочем не успеет добраться до второго этажа до прихода рыцарей ордена. Поэтому он бросил ключи, не успев доделать дела и юркнув к черному ходу, и отпер входную дверь, через которую в тюрьму должны были пройти рыцари ордена Справедливости и Милосердия. После чего побежал к камере Эльзы.

Ключ сразу же подошел к замку, дверь не скрипнула на смазанных со вчерашнего дня петлях. Одним прыжком Филипп оказался на середине камеры возле ложа, на котором должна была лежать его дочь.

В камере никого не было!

Ошарашенный нежданным ударом Филипп обшарил углы, точно опасаясь, что его собственные глаза играют с ним злые шутки. Но и это не помогло.

Не зная, что предпринять, Филипп Баур вышел в коридор, и тут взгляд его упал на приоткрытую дверь пыточного зала. С пугающей остротой Филипп припомнил незапланированный визит в тюрьму сразу же трех палачей и то, как раскачивалось из стороны в сторону его дьявольское изобретение, его лучшее творение – красота и гордость – ведьмина колыбель!

Не помня себя от ужаса и уже не опасаясь быть застигнутым, Филипп вошел в пыточный зал.

В свете развешенных по стенам канделябров со свечами взад и вперед со слабым скрипом раскачивалась огромная похожая на гроб люлька – кобыла. Брюхо кобылы было красным от свежей и запекшейся крови, из кровотока мерно капали тяжелые капли так, словно чудовищная кобыла менструировала.

Пол под люлькой тоже был весь в крови. Должно быть, пытка была долгой, и лежащая в люльке женщина лишилась всей своей крови.

Палача и второго тюремщика не было поблизости. Они отправились отдохнуть, в то время как их жертва продолжала корчиться на врезавшихся в ее бока гвоздях.

Не помня себя от страха, Филипп подошел к люльке и, взявшись за края, хотел было заглянуть внутрь, как вдруг из люльки вынырнула окровавленная голова с одним глазом и мокрыми от крови патлами. Воя от боли, чудовище схватило Филиппа за горло и, мерзко вереща, начало душить.

Налитый кровью единственный голубой глаз исчадья ада светился безумием, второй болтался на нитке. Правое ухо было разорвано, губы и нос превратились в сплошные раны. Брызжа в лицо Филиппа кровавой слюной, женщина усилила хватку, но ее мокрые от крови руки неминуемо соскальзывали с шеи бывшего палача, так что превратившийся было от страха в соляной столб Филипп сумел, наконец, разжать мертвую хватку, швырнув ведьму во вновь начавшую раскачиваться люльку.

Несколько секунд длилась агония, после которой женщина вдруг затихла.

Филипп хотел уже покинуть пыточный зал, как вдруг внимание его привлекла лежащая на скамье, где обычно отдыхал между пытками палач, ладанка. Точно такую же покойная Жанна давным-давно подарила Эльзе.

Отлично зная, что от арестованных принято отнимать вещи и ценности сразу же после доставки их в тюрьму, Филипп смотрел на дешевую вещицу полными слез глазами, повторяя про себя припев полузабытой детской песенки:

Так пела маленькая Эльза. Крошечная Эльза Баур, ради которой отец был готов заниматься любой работой. Ради этой светленькой головки в кудряшках и голубых лукавых глазок он жег и вешал, рубил и колол. Ради того, чтобы любимый ангелочек ни в чем не нуждался. Чтобы у нее все было, и сейчас…

Стон отвлек Филиппа от раздумий. Он решительно поднял со скамьи ладанку и, поцеловав, надел себе на шею, растерев лицо кровавыми руками. Получилось не очень здорово. Но он этого не понял.