Джордж Оруэлл - Глотнуть воздуха

Мечты! Иллюзии! Сколько бы ни было людей, а катастрофы на всех хватит, каждому достанется. Наступают плохие времена, и легионы гладко наштампованных пришельцев уже на подходе. Как в точности будет потом, я не знаю и не слишком стремлюсь узнать. Одно мне ясно: если есть у вас что-то особенно вам дорогое, вы с этим лучше прямо сейчас попрощайтесь, поскольку все привычное и дорогое валится в навозную яму со строчащими без передышки пулеметами.

Но на подъезде к своему району волнения мои вдруг резко сменили курс.

Внезапно осенило (до этого ни тени подобной мысли), что ведь, в конце концов, Хильда действительно могла серьезно заболеть.

Влияние конкретной обстановки, сами знаете. Там, в Нижнем Бинфилде, я был абсолютно уверен, что жена здорова и просто изобрела трюк с целью меня выманить. Там мне это казалось совершенно очевидным. Но стоило вернуться на улицы Западного Блэчли, оказаться в кирпичном коридоре тюрьмы с названием «Сады Гесперид», как возвратился и привычный образ мыслей. Настрой понедельника, когда все видишь здраво, холодно и мрачно. Увиделось, какой проклятой дурью была эта затея, на которую я зря ухлопал пять свободных дней. Улизнуть в Нижний Бинфилд, дабы попытаться вернуться в прошлое, а затем прикатить обратно, с головой, распухшей от бредовых видений будущего. Будущее! Да что в нем для таких, как вы и я? Держаться за свое место на службе – вот оно, наше будущее. А что до Хильды, так ее и при бомбежках волновать будут только цены на маргарин.

И вдруг увиделось, сколь идиотским был мой вывод, что она выкинула хитрый фортель. Конечно, радиопризыв о помощи имел все основания! Как будто у моей Хильды хватило бы фантазии! Прозвучала суровая правда. Не притворялась Хильда, впрямь ей худо. Черт возьми! Может, вот в эту самую минуту она корчится от кошмарной боли, а может, даже умирает… Меня пронзил отчаянный, сжавший кишки ледяным комом страх. Я на предельной скорости погнал по Элзмир-роуд и, не поставив машину в гараж, выскочив у подъезда, кинулся к дому.

Ну да, по-вашему, я в глубине души все-таки люблю Хильду! Но что вы, собственно, имеете в виду? Вы собственное лицо любите? Возможно, не особенно, однако без него вам себя не представить – это часть вас. Ладно, нечто подобное в моих чувствах к Хильде имеется. Когда все идет своим чередом, мне порой тошно на нее смотреть, но мысль о ее смерти или хотя бы опасной болезни бросает меня в дрожь.

Повозившись с ключом, я наконец открыл дверь, в нос ударило знакомым запахом старых прорезиненных плащей.

– Хильда! – крикнул я. – Хильда!

Ни звука в ответ. И пока я в полнейшей тишине звал: «Хильда! Хильда!», по спине у меня потек холодный пот. Возможно, ее увезли в больницу или… возможно, в спальне наверху лежит покойница!

Я ринулся по лестнице, но в этот момент с обеих сторон второго этажа вылезли из своих комнат детки в пижамах. Было часов девять, только начало смеркаться. Лорна перевесилась через перила:

– Ой, папа! Па-а-апочка приехал! А почему сегодня? Мамуля сказала, что только в пятницу.

– Где мама? – отрывисто спросил я.

– Мамули нет. Пошла куда-то с миссис Уилер. Папуль, а ты чего приехал раньше?

– Значит, мама не заболела?

– Не-ет. Кто тебе сказал? Папуля, а ты ездил в Бирмингем?

– Да. Теперь марш в кровать. Простудитесь.

– Папу-уля, а подарочки?

– Какие еще подарочки?

– Которые ты нам привез из Бирмингема.

– Завтра получите.

– Ну пап, ну почему завтра? Ну почему сейчас нельзя? Ну па-апа…

– Рты захлопнуть и быстро в постель! Не то нашлепаю обоих.

Стало быть, она все-таки здорова. Стало быть, все-таки уловка. Уже не очень понимая, радоваться или огорчаться, я пошел закрыть переднюю дверь, которую второпях оставил распахнутой, а там идущая в дом по дорожке Хильда собственной персоной.

Я смотрел, как она приближается в густеющем вечернем сумраке. Так странно: только что я обливался холодным потом от мысли, что она, быть может, умерла. Что ж, вот она, вполне живая и такая, как всегда. Женушка Хильда с ее худыми плечами и вечным беспокойством на лице, и счет за газ, и плата за школьный семестр, и запах старых прорезиненных плащей, и на работу в понедельник – несокрушимые и неизбежные основы твоей реальности; вечные истины, как любит повторять старина Портиус. Видно было, что Хильда не в духе. Метнув на меня острый взгляд, как мог бы глянуть какой-нибудь юркий зверек вроде куницы (подобный взгляд обычно означает, что у моей супруги что-то на уме), она, однако, кинула без особого удивления:

– О, ты уже вернулся?

Ответ был более чем очевиден, так что я промолчал. Никакого порыва поцеловать меня Хильда не обнаружила.

– На ужин для тебя ничего нет, – тут же проговорила она.

В этом вся Хильда: всегда, едва ты ступишь на порог, сумеет встретить неприятным сообщением.

– Я тебя не ждала, поэтому придется обойтись хлебом и сыром. Хотя сыр у нас, кажется, тоже закончился.

Вслед за ней я вошел внутрь, в духоту прихожей, пропитанную едким запахом прорезиненного тряпья. Мы проследовали в гостиную. Я закрыл дверь и зажег свет, понимая, что нужно заговорить первым, и чем увереннее, строже я начну, тем лучше будет для меня.

– Ну, расскажи, – пошел я в наступление, – что это, к дьяволу, за шутки ты вздумала играть со мной?

Положив сумочку на ящик радиоприемника, она повернулась и выглядела в ту секунду искренне изумленной.

– Какие шутки? Ты о чем?

– Радио! «Сигнал бедствия» в шестичасовых новостях!

– Что? «Сигнал бедствия»? Джордж, ты о чем?

– Хочешь меня уверить, что не заставила их включить эту информацию? О твоей внезапной тяжкой болезни?

– Конечно, нет! И как бы я могла? Я не болела. И зачем мне, скажи на милость, устраивать нечто подобное?

Я начал объяснять, но практически сразу до меня дошло, какая же случилась несуразность. Я ведь услышал лишь обрывок сообщения, и, по всей видимости, речь шла о беде с какой-то другой Хильдой Боулинг. Наверно, если заглянуть в адресный справочник, там Хильды Боулинг длинным столбцом. Просто глупейшая, дурацкая ошибка из тех, которыми полна жизнь. Хильда никогда и не претендовала на такую изобретательность, какой я ее мысленно наградил. Единственный прибыток со всей этой нелепицы – те минут пять, когда я, представляя ее мертвой, обнаружил, что все-таки не совсем к ней равнодушен. Но это уже было кончено и забыто. Пока я объяснял, она лишь пристально глядела на меня, и по глазам ее я видел: назревает что-то гнусное. И вот началось выяснение пунктов моего повествования, которое я называю допросом третьей степени, поскольку вместо ожидаемой от палача настырной ярости вопросы тут звучат тихо и вкрадчиво.

– Так ты по радио услышал этот «сигнал» в бирмингемской гостинице?

– Да. Вчера вечером, по главному каналу.

– А когда ты уехал из Бирмингема?

– Сегодня утром, естественно.

(На случай, если вдруг понадобится отчитаться даже насчет обратного пути, я хорошо подготовился: отъезд в десять, ленч в Ковентри, чай в Бедфорде – все было тщательно расчислено по карте.)

– Значит, узнав вчера, что я тяжело заболела, ты сразу не уехал и ждал до самого утра?

– Но я ведь не поверил в твою болезнь, разве я все уже не объяснил? Подумалось – очередная твоя хитрость. В уловки твои, черт их подери, поверить гораздо легче.

– Тогда я чрезвычайно удивлена, что ты вообще вернулся! – сказала она с той порцией яда в голосе, которая обычно предвещает бурю. Однако следующая фраза прозвучала более спокойно: – И ты уехал из гостиницы сегодня утром, да?

– Да. Выехал около десяти, позавтракал в Ковентри…

– А это как ты объяснишь? – Выхватив из своей сумочки какую-то бумажку, она подскочила ко мне, держа листок словно фальшивый чек или иной преступный документ.

Ощущение, как будто мне с размаха вдарили под дых. Так я и знал! Все-таки подловила. Нашлось даже вещественное доказательство. Какое, я еще не знал, но, разумеется, обличавшее мои распутные шашни. Я моментально скис. Секундой раньше сам готов был гневно напасть на нее, поскольку мне без всякой уважительной причины сорвали важный контракт в Бирмингеме, но позиции наши внезапно поменялись. Не надо говорить, на что я походил в тот момент. Представляю. Весь вид мой кричащей афишей признавал: «Грешен». И главное, греха-то не было! Но это уж привычка организма. Моя привычка чувствовать себя преступником. За сотню фунтов я не смог бы удержаться от виноватых ноток в голосе, когда пробормотал:

– И что это? Что там такое у тебя?

– А ты прочти, и сам увидишь.

Я взял листок. Письмо на бланке некой бирмингемской юридической конторы, в адресе которой значилась та же улица, где находился «Роуботем-отель».

«Глубокоуважаемая мадам, – начал читать я, – в ответ на Ваше письмо от 18 июня сего года мы можем сообщить лишь то, что, вероятно, имеет место досадное недоразумение. «Роуботем-отель» два года назад был закрыт, здание ныне арендуется рядом офисов. Персона, чьи данные соответствовали бы перечисленным приметам вашего мужа, по этому адресу не появлялась. Возможно…»