Ашшур в гневе. Часть третья - Вадим Барташ

   Твой верный раб, генерал Мардук-апла-иддин.»

   Карлик сделал оттиск печати своим перстнем, свернул папирус и, вложив его в кожаный футляр, передал гонцу.

   Карлик был уже уверен, что дни взбунтовавшегося Вавилона сочтены.

    ***

   Иногда Шамашу казалось, что время вроде бы совсем остановилось.

   Прошло уже два с половиной года, как Вавилон был взят ассирийской армией в осаду. Агония великого города продолжалась. Теперь в руках восставших оставался только Старый город, и с каждым днём силы восставших иссякали. Но хуже всего было то, что в городе заканчивались запасы зерна и прочих продуктов питания. Цены на то же зерно выросли в шестьдесят раз! Но и по такой цене его не всегда можно было найти. Никто не мог удержать спекулянтов. Они творили настоящий беспредел. Были случаи, когда за небольшую миску зерна они выкупали добротные дома или забирали в рабство чьих-то жён и детей. Уже упорно ходили слухи о начавшемся людоедстве. Осаждённых косили и различные тяжелые недуги. Каждый из находившихся в Старом городе вавилонян понимал к чему всё шло. Надежды на спасение больше не было ни у кого. Целые кварталы города вымерли. Даже всех домашних животных голодавшие вавилоняне выловили и съели. Это была агония, по-другому нельзя было сказать.

   Генерал Мардук-апла-иддин усилил блокаду, и уже несколько раз предпринимал штурм Старого города, впрочем, вавилонянам хотя и с трудом, но удавалось отбиваться. Но в последнее время наступило какое-то зловещее затишье. Такое затишье обычно наступало перед бурей.

   Эушмиш перестала спать и есть, она теперь находилась в постоянной и глубокой депрессии и даже не обращала внимание на детей. Иногда Шамашу уже казалось, что у его супруги что-то с головой, что как бы она уже не сошла с ума. Она почти всё время молчала и не хотела ни о чём говорить с мужем. А если и говорила, то сразу же переходила на крик и устраивала ему жуткую истерику. И поэтому Шамаш с ней сейчас редко встречался, предоставив её самой себе.

   Шамаш каждый день по нескольку раз виделся с Набунациром, и тот отчитывался ему по тем мерам, которые предпринимали обороняющиеся. На вопросы генерала: «а где визирь? и что с ним?» Шамаш сказал, что его тестя свалила лихорадка и он находится уже который день без сознания и не встаёт. Так что с ним невозможно даже поговорить.

   Набунацир сделал вид, что поверил этому утверждению.

– Ну, что сегодня было? – спросил генерала Шамаш.

– Нас понемногу обстреливают, но вот уже который день ничего серьёзного противник не предпринимает.

– Вообще ничего?

– В общем как-то странно он себя ведёт.

– Мда-а-а…это и пугает.

– Ну, да, это пугает.

– И что по этому поводу ты думаешь? – спросил Шамаш.– К чему-то ассирийцы готовятся?

– Кажется. У меня предчувствие, государь, что противник опять пойдёт на решительный штурм.

– И когда это произойдёт?

– Это будет уже совсем скоро…

   Этот ответ генерала привёл Шамаша в ещё большее уныние. Шамаш почувствовал, как у него всё похолодело и ему стало не по себе.

Развязка приближалась.

   Они всю жизнь были вместе… Во всяком случае так ему теперь это казалось.

   Случилось это спустя месяц после неожиданной кончины самого старшего сына Асархаддона. А ещё это было сразу же после Нового года, то есть ранней весной. Ему тогда исполнилось только тринадцать, а ей семь. Он впервые её увидел в Вавилоне, когда туда приехал с матерью. Они отправились в столицу Мира, чтобы повидаться с родителями мамы. Прожили они в Вавилоне почти всё лето и часто ходили к кому-нибудь в гости, так как в этом городе у неё было множество родственников и друзей. И вот однажды они посетили дом лучшей подруги матери, и там он впервые и познакомился с ней. Вернее, будет сказать, они с ней там столкнулись. Она была тоненькой девочкой, и очень глазастой, и иногда проявляла истинно женское любопытство, но в то же время часто замыкалась в себе и любила одиночество, а он весь из себя был важный и надутый, ну как будто какой-то индюк. Да и шутка ли сказать, тогда все считали, что именно он теперь станет наследником Великого царя и займёт трон в Ниневии, когда подрастёт. Подруга мамы и её муж им уделили много внимания и хотели, чтобы Шамаш-шум-укин подружился с какой-нибудь из их дочек, которых у них было несколько, и все они подходили ему по возрасту. Но больше всего они надеялись, что ему понравится их Эушмиш, их самый яркий цветок, на которую они возлагали большие надежды, однако у него и у неё оказались разные темпераменты и совершенно разные интересы, и они так и не стали в то лето друзьями.

   Впрочем, друзья матери не оставили своих намерений и через два года уже сами пожаловали в столицу империи. Цель у них была всё та же. А тем более Асархаддон уже во всеуслышание объявил, что после неожиданной кончины старшего сына Шамаша действительно сделает наследником. Кто же мог предполагать, что в этот вопрос со временем вмешается царица-мать и растопчет все его мечты.

   Эушмиш за два года подросла и сильно похорошела. И в этот раз он всё-таки обратил на неё внимание. К тому, чтобы он с ней подружился, подталкивала его и мать. Он показывал Эушмиш свои первые охотничьи трофеи, а она ему по секрету сообщила, что сама шьёт своим куклам платья. И уже сшила для восьми из них, для самых любимых. А ещё она призналась, что у неё имеется для её кукол такие же кукольные домики, и в этих искусно сделанных домиках есть практически всё, даже мебель. А потом они катались на колеснице, и он учил её стрельбе из лука. Постепенно они находили общий язык и Эушмиш ему всё больше и больше стала нравиться.

   И вот как-то мать спросила его:

– Ну, что сынок, ты взрослеешь, скоро надо будет уже думать и о твоей женитьбе… Как тебе Эушмиш? Она тебе понраву?

   Шамаш растерялся и не нашёлся что ответить.

– Или тебе глянулась какая-та другая девочка? – переспросила настороженно мать. – Если что, скажи. У наших друзей четыре дочери. Выбор будет за тобой. Обещаю, что я прислушаюсь к твоему мнению.

   Шамаш попросил мать его не торопить, но после этого разговора он посмотрел на Эушмиш уже совсем другими глазами.

Да, Эушмиш вырастала в красивую и грациозную девочку, и она действительно ему уже нравилась.

   А когда ему отмечали пятнадцатилетие они впервые с ней поцеловались.

    ***