Мария Дмитренко - Михайлик

Парень смотрит в бледное лицо командира. Они оба уйдут. Может, командир встанет. Только где это село? — мучает нетерпеливая мысль.

Плотнее укрывается одеялом и ждет, пока командир проснется. До ночи еще много времени. Михайлику снова мерещится село — дом, постель, еда. Миша чувствует, что он очень голоден. В котомке есть большой кусок хлеба. Жаль, что командир свою котомку потерял.

Миша уже хотел добраться до котомки, как в кустах что-то зашелестело. Он притих и положил руку на "финку", готовый стрелять, когда совсем близко раздвинулись кусты и среди ветвей показалась, моргая одной бровью, добрая морда Бровко.

Собака скулит, бросается к Мише, а он прижимает его к себе и позволяет вволю себя лизать. Вот, Бровко, его забыли! Если есть еще Бровко, то уже не погибнут!

Собака понюхал командира и, затих, сел неподалеку.

— Да, Бровко, имеем большую печаль, — грустно сказал Миша, и ему от этого стало немного легче. Но большой кусок хлеба надо было делить натрое: Бровко тоже голодный...

Командир проснулся, когда солнце уже изрядно повернуло с полудня. Он бессознательно осмотрелся и хотел сесть, но со стоном только приподнялся на локтях.

— Что с нами, Миша? Где мы, скажи! — удивленно завращал глазами.

Миша поспешно рассказал обо всем, что было.

— Друг командир, мы можем спастись, только надо добраться до села! Вы знаете, куда надо идти и как далеко?

— Около двенадцати километров, дитя. Ты, может, туда доберешься... ты должен добраться, ты молодой! Я тебе расскажу, как идти. А я, видишь, не могу... Да ты не беспокойся. Пусть хоть один дойдет — так лучше, чем обоим погибнуть.

Миша задеревенел. Он хотел было возразить, но командир перебил:

— Не бойся, так должно быть. Что твоя мама сказала бы, если бы я тебя, малого, потянул за собой в могилу?

Миши не выдержал:

— А если я вас оставлю, друг командир, то меня мама похвалит?

Командир улыбнулся:

— Не бойся, я не погибну. Может... найдет кто-то. Или — ты пойдешь и приведешь людей.

— Нет, друг командир, — перебил Миша. — Я не ребенок, я хорошо знаю, что вы можете умереть до того времени. Нет, я вас не брошу, я...

Он расплакался. Командир видел, что парень не отойдет от него. Ему, стойкому воину, сделалось как-то мягко и нежно. Украдкой вытер что-то у глаз. Решил идти из последних сил, чтобы спасти этого ребенка.

— Пойдем вечером, Миша, — сказал наконец.

Миша радостно вскочил, не слыша даже несчастных рук и ног. Бровко тоже забегал, размахивая хвостом, и это еще больше подняло настроение Миши. Он посмотрел на солнце: не пора. Накрыл плотнее командира, сам лучше укутался одеялом, притянул за шею Бровко, прижался, съежился и заснул.

XIII

Когда весь окостеневший Миша проснулся, солнце уже заходило. Он беспокойно посмотрел на командира. Командир лежал с широко открытыми, будто дикими глазами и вполголоса шептал что-то непонятное. Его щеки и уши пылали. Миша смотрел на него с ужасом. Он сам не мог подняться, и прикусывал от боли губы, чтобы не кричать. Наконец встал на четвереньки, медленно протянул левую, правую ногу, два раза сказал себе, что он партизан, он должен, что он воин и имеет твердый долг — и встал. В ногах пекло, кололо шпильками, рвало, в глазах летали разноцветные мушки. Он упал бы, но ухватился за пихту. Сделал шаг, другой, третий. Назло вражьим ногам! Пусть знают! Еще один, еще — и уже немного легче.

— Друг командир, — прошептал Миша, легонько касаясь рукой больного, — вечер поступает, пойдем.

— Куда пойдем? Кто пойдет? — спросил командир и счастливо улыбнулся.

Миша вздрогнул. Видел, что командир ничего не понимает. Тронул его сильнее.

— Мы с вами пойдем. В село. Уже недалеко. Вставайте, вставайте!

На слово "вставайте" командир широко открыл глаза.

— Болит, Миша, ни двигай! Я бы сказал тебе, как болит, но не умею, и течет, не перестает течь, ты не знаешь ничего... А там мокро, полно крови. Мама твоя ничего не знает... Я труп понесу на тот свет. Я не хочу. Ты сам иди!.. Иди, Миша... Ко мне придет река, я напьюсь и стану здоровым.

— Друг командир, не говорите так! Вы должны встать, — и Миша с отчаянием начал тянуть командира за рукава.

Командир беспомощно защищался, шипел и кривился от боли, а то снова странно улыбался.

— Друг командир, хоть убейте меня, а я не отступлю! — закричал Миша и наконец бросился на грудь командира с громким рыданием.

Через минуту командир посмотрел удивленно.

— Что случилось? — прошептал как-то иначе.

— Друг командир, надо идти, вставайте!

— Я не могу.

И потихоньку, разумно начал обдумывать положение. В итоге они пошли-таки. Собственно, нельзя сказать, что пошли. Они тащились, почти ползли. Мальчишка едва держался на своих опухших ногах, да одна только тяжесть оружия, его и командира, была для него непосильным грузом. Одеялом, котомкой и непромокаемым плащом нагрузил Бровка, но это мало помогало. Главным грузом был раненый командир, которому все геройские усилия воли не могли заменить сил и здоровья. Он стиснул зубы и тащил, тащил свое тело. Казалось, он уже не в силах соревноваться со смертью. Каждый шаг был такой мукой, что единственным желанием было лечь и в конце концов отдохнуть, не чувствовать ничего, не мучиться так страшно. Только Михайликовы блестящие глаза, устремленные на него умоляюще, с любовью, с выражением твердого приказа, смущали его. Шел, садился, спотыкался, цеплялся за стволы и ветви и лез, а когда уже катился в бездну без сил, тогда появлялась маленькая горячая ладонь и тянула его — тянула в жизни, в борьбу.

Но и Михайликовы силы исчерпывались.

В глубоком овраге, который пересекал их путь, парень, поднимая командира, упал, сам повалился на его тело. От усталости и боли уже не мог подняться. Его опухшие ноги сделались тяжелыми, и на глаза падал какой-то сладкий сон.

Миша не знает, как долго он лежал.

Где-то недалеко забрехал собака, в отдалении отозвался второй, третий. Миша вздрогнул и улыбнулся. Неужели село?

— Село, деревня... — шептал и дергал командира за одежды.

Но командира это совсем не интересовало. Он был безучастен, без сознания. Миша взял его под руки и поволок. Полз на руках и ногах, останавливался, снова полз и влек большое безвольное тело, как влечет маленькая муравей куда большую от него былинку на строительство своего дома.

Черный туман, пеленающий все вокруг, медленно серел. В селе пели петухи. За излучиной дороги виднелись дома...

У тетки Докии что-то слегка царапнулось в окно. Светало, и тетка уже не спала, она стояла посреди комнаты и вполголоса молилась, часто крестясь и слегка кланяясь.

"Может солдаты уходят из засады?" — мелькнуло у нее в голове.

— Кто там? — спросила, не подходя к окну.

— Свои... Пустите, пустите, тетя...

— А ты чей будешь? — начала тетка Докия, взглянув в окно, и не кончила. — Свят, а это что?

— Мы из отряда, тетя, — опершись о стену, с трудом произнес Миша. Командира он положил на снег.

Тетка открыла настежь двери. Под ногами шмыгнул Бровко и по-хозяйски сел посреди дома, твердо убежден, что путешествию конец. Тетка потянула Мишу в дом.

— Спрячься здесь, потому что еще кто-то увидит. Что вы за люди?

— Да из отряда, с гор, тетя. Мы знаем вашего станичного Хмару, — с трудом говорит Миша. У него кружится голова, он упал бы здесь сразу...

"Тетя не верит нам..." — думает парень и продолжает:

— Мы бились в Сокольниках, не слышали? Там станичный Крук... — Миша видит перед глазами снова много красочных мушек. Его ноги гнутся, он чувствует, что падает...

Когда Миша проснулся, ему было очень тепло на подушке и под периной, только в груди хрипело и ноги и руки очень болели. Парень не проснулся бы, но кто-то положил ему на голову холодную руку. Он увидел над собой заплаканные глаза.

— Это вы, мама? — шепнул он.

— Он в сознании, Боже мой! — воскликнула радостно женщина, и Миша вздрогнул. — Нет, детка, я не твоя мама. Ты у меня, у тети Докии, но лежи спокойно, как в доме возле мамы своей, лежи.

Миша смотрит перед собой и хочет что-то вспомнить. Он рассматривается вокруг. В углу сидит какая-то небольшая девочка, устремив на него большие глаза. Она насупилась, но не отзывается. Миша вспомнил сову, которую однажды видел. Его окутывает отвращение. Такая девочка! Миша еще что-то хотел вспомнить...

XIV

Уже весна. Миша впервые встал с кровати. Он перенес тяжелое воспаление легких и чуть не потерял отмороженные ноги. Также и с руками была беда. Но молодость и тетя Докия победили-таки болезнь. Миша, хоть еще бледный, почти прозрачный, живет и будет жить.

Теперь он имеет другую проблему. Он совсем отбился от отряда, о котором ничего не знают ни в станице, ни в "кусте". Миша знает только, что раненого командира немедленно взяли какие-то курьеры и повезли в санях.

Что было дальше, жив ли он, здоров ли, никто не может узнать.

Тетка Докия очень к Мише добра. Она обращается с ним, как с родным.

— Бог за то вознаградит моего ребенка! — говорит она, и тогда долго думает о своем сыне, который тоже в УПА. Только эта ее девочка не благоволит к Мише, она его боится и всегда смотрит исподлобья, как сова.