Конн Иггульден - Завоеватель

– А мы встречались, и я очень об этом сожалею, – сказал Субэдэй. – Так я понял, что такое честь. Ее ценишь лишь когда теряешь, когда становится слишком поздно.

– Ты человек чести, Субэдэй, если я хоть немного в этом разбираюсь.

– Когда-то это так и было, но мне следовало ослушаться приказа твоего деда. Убить его родного сына… Полное безумие, но я был молод и преклонялся перед ним. Надо было развернуться и ехать прочь, а не разыскивать Джучи на урусских равнинах. Тебе не понять. Ты когда-нибудь убивал?

– Знаешь ведь, что убивал!

– Не на войне, а так, чтобы в глаза жертве смотреть?

Бату медленно кивнул. Субэдэй хмыкнул: кивок он едва увидел.

– Ты сделал правильно? Не зря отнял годы, которые мог прожить убитый?

– В тот момент думал, что не зря, – неуверенно ответил Бату.

– Ты слишком молод. Когда-то я тоже верил, что сумею обратить свои ошибки во благо. Что моя вина возвысит меня над остальными. В цвете лет я верил, что ошибки меня научат. Как бы то ни было, Бату, ошибку не сотрешь и не исправишь. Грех не искупить. Слышал это слово? Так христиане называют черное пятно на душе. По-моему, очень точно.

– Они же твердят, что то пятно стирается исповедью.

– Неправда! Что за человек стирает ошибки разговорами? С ошибками нужно жить. Наверное, это и есть наказание, – Субэдэй усмехнулся, словно вспомнив что-то давнее. – Твой дед забывал неудачные дни, словно их не было. Я очень завидовал его умению. Порой и сейчас завидую. – Субэдэй перехватил взгляд Бату и вздохнул. – Выполняй обещания, сынок. Ничего другого я тебе не скажу.

Тут старик вздрогнул, будто от сквозняка.

– Чингисхан, если это ты, то мне все равно, – пробормотал он так тихо, что Бату едва расслышал. – Твой внук сам о себе позаботится. – Затем Субэдэй поплотнее запахнулся в дэли. – К своим тебе возвращаться уже поздно, – чуть громче сказал он. – Оставайся, у тебя здесь права гостя, а утром позавтракаешь – и в путь. Пойдем?

Взошла луна, и Субэдэй, не дожидаясь ответа, побрел к юрте. Бату радовался, что приехал сюда, и почти решил, как быть дальше.

Ям среди пустоши – зрелище удивительное. В трехстах милях к северу от Каракорума он служил одной-единственной цели – помогать гонцам, странствующим на восток до империи Цзинь, на запад до Руси и на юг до Кабула. Снедь и утварь привозили на подводах теми же дорогами. Когда-то здесь стояла юрта с парой свежих лошадей, а сейчас Бату смотрел на строение из серого камня с красной черепичной крышей. К нему жались юрты – вероятно, для семей ямщиков и нескольких покалеченных воинов, которые здесь осели. Бату лениво подумал, что когда-нибудь тут появится деревня. Ямщики, в отличие от их предков, за теплом следовать не могут.

По пути из своих новых земель Бату держался подальше от ямов. Приметят его тумен – и помчится гонец к следующему яму. На пересеченной местности ямщиков не обогнать, и вести о перемещении Бату попадут в Каракорум задолго до него самого. Отправляя свое послание, свою свиту он оставил в лесу среди сосен и берез – там их не увидят, – а сам поехал дальше с двумя дозорными. На склоне холма он привязал коня и выслал дозорных вперед.

Теперь Бату лежал на животе, нежился в лучах солнца и наблюдал за своими дозорными. Над ямом курился дымок; издалека были видны фигурки лошадей, щиплющих траву. Едва дозорные вошли в ям, Бату перевернулся на спину и уставился в небо.

Одно время он сам хотел быть ханом. Появись шанс в ту пору, рискнул бы без долгих раздумий. Тогда жизнь была проще: они с Субэдэем продвигались на запад. Смерть Угэдэя не просто остановила Большой поход. Хан старался вытащить Бату из бедности, жаловал ему повышение за повышением, пока не доверил командовать отрядом из десяти тысяч воинов. Пожалуй, не следовало удивляться, что Угэдэй упомянул его в завещании, но Бату удивился: он не ждал ничего. Объезжая свои новые земли, царевич нашел следы монгольского лагеря – обваливающиеся юрты, грубые деревянные строения. Он обыскал их все и в одной нашел гнилое седло с клеймом отцовских туменов. Угэдэй даровал ему те земли, куда Джучи сбежал от Чингисхана. Тогда Бату прижимал к себе седло и рыдал об отце, которого не знал. С тех пор в нем что-то изменилось. Сейчас он смотрел в безоблачное небо и спрашивал себя: «Где честолюбивые желания? Где амбиции?» Ни того, ни другого Бату не чувствовал. Не быть ему ханом. Пусть народом правит достойнейший.

Он провел ладонью по земле и вырвал пучок травы с корнем. Греясь на мирном ласковом солнце, размял землю: теперь ветерок ее развеет.

Высоко в небе кружил ястреб: вероятно, его заинтересовал человек, неподвижно лежащий в траве. Бату поднял руку; он знал, что даже с головокружительной высоты птице видна любая деталь.

К возвращению дозорных солнце уже поменяло свое положение на небе. Вышколенные, они сделали вид, что не заметили Бату, и пока были видны с яма, поднимались по склону. Он двинулся следом, то и дело оглядываясь. Спрашивать, передано ли послание, не имело резону. Ямы славятся своей эффективностью. Гонец наверняка уже скакал к следующему яму, милях в двадцати пяти от Каракорума. Через три дня его запечатанное послание попадет в руки Дорегене.

Бату шагал по высокой зеленой траве, глубоко задумавшись. Неудачный курултай опозорит Гуюка. Одновременно с первым, другое послание получит Байдур, и если воспользуется обещанием поддержки, очень многое изменится. Байдур станет лучшим ханом, чем Гуюк, в этом Бату не сомневался. На миг ему послышался шепот: какой-то старец уверял, что из него самого выйдет хороший хан. Бату решительно покачал головой, отгоняя наваждение. Его отец хотел идти своей дорогой, прочь от ханов, прочь от стад. Разговор с Субэдэем помог иначе взглянуть на время: десятилетия, даже целые века Бату увидел глазами старика. Не потерять бы это ощущение!

Он попробовал представить себе все возможные варианты будущего, потом бросил. Все просчитать невозможно. Неужели его конь скачет по костям мертвецов? Бату содрогнулся даже под теплыми солнечными лучами.

Давно Каракорум не видывал таких сборищ. Насколько хватал взгляд, землю покрывали юрты и лошади. Целые семьи приехали увидеть, как новый хан приносит клятву. Байдур привел с запада два тумена, двадцать тысяч воинов, которые разбили лагерь у реки Орхон и теперь охраняли его. Рядом устроили лагерь четверо сыновей Сорхахтани, приведшие тридцать тысяч семей. Гости заняли всю равнину; прибывшие позднее, не найдя лучшего места, ставили юрты на холмах.

При таком сборище тишина невозможна. По городу перемещались огромные стада блеющих овец, коз, верблюдов и яков: каждое утро их гнали на пастбища, где хватало травы и воды. Несколько недель новых порядков превратили берега реки в коричневую грязь. Уже случались и драки, и даже убийства. Как собрать в одном месте столько людей и чтобы никто за меч не схватился? Тем не менее дни пролетали сравнительно спокойно; люди ждали, понимая, что для многих путь выдался неблизкий. Высокие гости ехали из Корё, что на востоке цзиньской территории, другие спешили в Каракорум из новых поселений в Персии. От начала до конца курултай занимал три месяца. До дня принесения клятвы народ был готов питаться тем, что посылают из города.

Дорегене не помнила, когда спала в последний раз. Вчера урвала пару часов… или это было позавчера? Мысли текли вяло, все суставы болели. Женщина понимала: нужно поспать, и чем скорее, тем лучше, не то толку от нее не будет. Порой она держалась на голом возбуждении. На организацию курултая ушли годы работы, и сейчас дел было невпроворот. Провизии заготовлено много, но чтобы накормить гостей, требовалась целая армия слуг. Зерно и сушеное мясо выдавалось каждому царевичу, главе каждой семьи, коих набралось больше четырехсот.

Дорегене вытерла лоб ладонью и нежно глянула на Гуюка, который стоял у открытого окна. Городские стены стали выше, чем прежде, но царевич видел целое море юрт, тянущихся за горизонт.

– Их так много, – пробормотал он про себя.

Дорегене кивнула.

– Почти все прибыли. Ждем только Чулгетая, ему ведь дольше всех добираться. И Бату наверняка вот-вот объявится. Сюда спешат еще десяток менее значимых личностей, сын мой. Я выслала гонцов, чтобы поторопили их.

– Порой я не верил, что все получится, – проговорил Гуюк. – Напрасно я в тебе сомневался.

Дорегене улыбнулась нежно и снисходительно.

– Зато ты научился терпению. Для хана это ценное качество.

У нее закружилась голова. Она вспомнила, что не ела целый день, и отправила слуг за снедью.

– Главное – Байдур, – проговорил Гуюк. – Уверен, своим присутствием он и расположил к себе Бату. Скажешь теперь, что посулила моим любимым двоюродным братцам?

Дорегене на миг задумалась и кивнула.

– Когда станешь ханом, должен будешь знать все, – сказала она. – Я посулила Байдуру десять тысяч слитков серебра.