Конн Иггульден - Завоеватель

Гуюк изумленно вытаращился на нее. Столько серебра добывают на всех известных им приисках, и, возможно, не за один год.

– А мне ты что-нибудь оставила? – осведомился он.

– Какая разница? – пожала плечами Дорегене. – Серебро на приисках не кончится. Какой резон держать слитки в тайниках под дворцом?

– Но десять тысяч слитков… Я не знал, что на свете столько есть!

– Когда Байдур станет приносить клятву, будь вежлив, – с усталой улыбкой проговорила Дорегене. – Он богаче тебя.

– А как же Бату? Раз тайники опустеют, что он пожелает в обмен на свою драгоценную клятву?

Регентша прочла усмешку в лице сына и нахмурилась.

– С ним ты тоже станешь держаться достойно. По твоим глазам, сынок, он не должен прочесть ничего. Хан не показывает людишкам, что они ничего для него не значат.

Гуюк не сводил с нее взгляд, и Дорегене вздохнула.

– Мы обменивались письмами через ямщиков. Я сообщила, что Байдур обещал дать тебе клятву, и Бату не смог отказать. Представь, я ничего ему не должна. Я лишь сберегла его гордость.

– Гордости у него предостаточно, только это неважно. С удовольствием унижу его перед всем народом.

Разом потеряв терпение, Дорегене воздела глаза к потолку. Ну сколько раз ей нужно объяснять, чтобы сын понял?

– Если так поступишь, получишь в подданные врага. – Дорегене положила руку сыну на плечо, не позволяя отвернуться. – Ты должен понимать это, если не думаешь, что я правила Каракорумом, полагаясь на одну удачу. Когда станешь ханом, обязательно будешь привечать тех, за кем сила. Если сломишь Бату и оставишь его в живых, он будет ненавидеть тебя до самой смерти. Если унизишь его, он не упустит шанса отомстить.

– Чингисхана такая политика не интересовала, – заявил Гуюк.

– Зато она интересовала твоего отца. Он куда лучше Чингисхана понимал, как управлять народом. Чингис только и умел, что завоевывать. Сформировавшаяся империя при нем покоя не знала бы. А при мне знает. Не отмахивайся от моих советов, Гуюк.

Сын удивленно на нее взглянул. Дорегене правила народом уже более пяти лет, с тех пор как умер Угэдэй-хан. Из них два года она фактически прожила одна с Сорхахтани: войско было далеко на чужбине. О ее трудностях Гуюк прежде едва задумывался.

– Я не отмахиваюсь, – проговорил он. – Думаю, ты снова обещала, что я признаю право Бату на дарованные ему земли. Или ты предложила ему стать орлоком моего войска?

– И то, и другое. Второе предложение Бату отверг. Сынок, он не из тщеславных, и это очень нам на руку. В трусости дело или в слабости – неважно. Как принесет клятву, отправишь его домой с богатыми дарами. Больше мы о нем не услышим.

– Боюсь я только его, – сказал Гуюк, точно самому себе. В кои веки он не лукавил, и мать стиснула ему плечо.

– Бату – прямой наследник Чингисхана, старший сын его старшего сына. Ты не зря его боишься, но больше бояться не надо. Вот соберутся все, ты созовешь царевичей и полководцев, в том числе и Бату, к себе в шатер на равнине. Ты примешь их клятвы, а в следующие недели по одному объедешь лагеря – пусть преклоняют пред тобою колени. Так тебя увидят полмиллиона человек – в городе столько не собрать. Вот как я тебе помогла, сын мой. Вот что ты заслужил своим терпением.

Сорхахтани осторожно спешилась вслед за своим первенцем, Мункэ. Тот протянул руку, чтобы помочь ей, и она улыбнулась. Как хорошо, что они снова в Каракоруме! Центр власти далеко от ее родного Алтая, но это не значит, что она не следила за мудреными политическими играми Дорегене и Гуюка. Сорхахтани глянула на своего старшего и пожалела, что он поспешил с обещанием, только это теперь дело прошлое. На глазах Мункэ его отец, Тулуй, сдержал слово даже перед лицом смертельной опасности. Разве теперь его сын станет клятвопреступником? Нет, это не по нему. Спешился он с достоинством; настоящий монгольский воин буквально во всем, даже во внешности – лицо круглое, плечи широкие. Носил Мункэ самые простые доспехи и слыл ярым ненавистником цзиньских изысков. «Не видать нам сегодня яств», – с досадой подумала Сорхахтани. Мункэ ратовал за скромность, видя в ней непонятное благородство. По горькой иронии, многие возжелали бы именно такого хана, особенно старые военачальники. Иные шептали, что Гуюк ведет себя не по-мужски, мол, в отцовском дворце он превратился в женщину. Иные возмущались, что по примеру отца царевич окружил себя надушенными цзиньскими учеными с их мудреными письменами. По первому зову Мункэ добрая половина монголов встала бы под его туги,[4] прежде чем Гуюк почуял бы опасность. Только слово Мункэ словно на камне высечено; дал он его давно и на эту тему даже говорить с матерью отказывается.

Сорхахтани услышала радостные крики и раскрыла объятия: навстречу ей ехали другие ее сыновья. Первым подоспел Хубилай, соскочил с коня, обнял мать и закружил ее. Странно видеть сыновей взрослыми, хотя Хулагу и Арик-бокэ еще очень молоды.

От Хубилая тонко пахло яблоками. Вот он опустил мать наземь, чтобы обняла других сыновей. Тонкий запах – еще один признак влияния цзиньской культуры, еще одно отличие от Мункэ. Хубилай высокий и худощавый, хотя с тех пор, как Сорхахтани видела его в последний раз, сильно раздался в плечах. Волосы он убирал на цзиньский манер: гладко зачесывал назад и заплетал в тугую косу, которая раскачивалась в такт его движениям, словно хвост злого кота. Оделся он в простой дэли; тем не менее, глядя на Хубилая и Мункэ, никто не принял бы их за братьев.

Сорхахтани отступила на шаг, любуясь четырьмя молодыми мужчинами, каждого из которых любила по-своему. Она заметила, что Хубилай кивнул Мункэ, а тот едва ответил на кивок. Мункэ не одобрял манер брата, хотя, наверное, у братьев-погодков такое не редкость. Хубилая возмущало, что Мункэ на правах старшего командует остальными. Сорхахтани вздохнула: хорошего настроения как не бывало.

– Мама, юрта для тебя готова, – объявил Мункэ, протягивая руку, чтобы отвести ее.

– Чуть позднее, сынок. Я долго ехала сюда, но ничуть не устала, – с улыбкой проговорила Сорхахтани. – Расскажите, как дела в лагерях.

Мункэ задумался, тщательно подбирая слова, и паузой воспользовался Хубилай.

– Байдур весь какой-то скованный. И чопорный. Поговаривают, что он даст клятву Гуюку. Большинство царевичей помалкивают о своих намерениях, но, по-моему, Дорегене с сыном своего добьются. Вот приедет Бату, и у нас будет новый хан.

Мункэ свирепо глянул на брата, посмевшего заговорить первым, но тот ничуть не смутился.

– А ты, Хубилай, Гуюку поклянешься? – спросила мать.

– Поступлю так, как ты велела, мама. – Тот раздраженно поджал губы. – Не потому, что считаю это правильным, а потому, что не хочу противостоять ему в одиночку. Я сделаю так, как ты хочешь.

– Непременно, – коротко проговорила Сорхахтани напряженным голосом. – Хан никогда не забудет, кто выступил за него, а кто – против. Твой брат уже присягнул ему. Если Гуюку поклонятся Бату и Байдур, я сама дам ему клятву, как властительница земель твоего отца. В одиночку протестовать нельзя. Это… опасно. Если то, что ты говоришь, правда, то, наверное, серьезного противостояния не получится. Народ объединит отсутствие выбора.

– Напрасно Мункэ поклялся ему во время Большого похода, – заявил Хубилай, посмотрев на старшего брата. – Это была первая капля, с которой начался ливень. – Он перехватил недовольный взгляд Мункэ. – Ладно тебе, братец! Не верю, что ты доволен Гуюком! Ты поспешил, поклялся ему, едва услышав о смерти старого хана. Мы все это понимаем. Скажи честно: будь у тебя руки развязаны, ты выбрал бы Гуюка?

– Он сын хана, – ответил Мункэ и резко отвернулся, точно разговор закончился.

– Хана, который даже не упомянул сына в завещании, – мгновенно парировал Хубилай. – По-моему, это само по себе примечательно. Мункэ, сегодня мы здесь по твоей милости. Ты дал клятву опрометчиво, когда мы знать ничего не знали. По твоей милости Гуюк сразу получил преимущество. Надеюсь, ты доволен. Все, что натворит Гуюк-хан, будет на твоей совести.

Мункэ пытался сохранить достоинство и решал, стоит ли сейчас ввязываться в спор. Хубилаю всегда удавалось его распалить.

– Братец, если бы тебе доводилось командовать войском в настоящей битве, ты понимал бы важность званий и чинов. Гуюк – старший сын Угэдэя. Он наследник ханского престола, мне это ясно и без твоих цзиньских свитков.

Затронули больную тему, и Мункэ, не удержавшись, выпустил шипы. Пока он сражался бок о бок с Субэдэем, Бату, Гуюком и остальными, Хубилай изучал в городе дипломатию и языки. Братья были очень разными, и Мункэ презирал знания своего брата.

– А отец Гуюка тоже был старшим сыном, раз уж это так важно? – поинтересовался Хубилай. – Нет, Мункэ, он был третьим по очереди. Ты решил поклясться человеку, которого мы трое не признаем. Это потому, что ты старший? Думаешь, это превращает тебя в нашего отца?