Королева мести - Швейгарт Джоан

Когда я сказала это Сигурду, он затрясся от гнева. Он мог смириться с утратой меча войны, но стерпеть, что кто-то другой будет купаться в лучах славы его подвига, было выше его сил. Сигурд поклялся вернуться, чтобы убить братьев своей жены. Я умоляла его остаться. Но Сигурд принял решение. Он ушел. И погиб…

Я замолчала и опустила голову. Наконец, Эдеко заговорил.

— Как ты узнала о его смерти?

Я подняла голову, чтобы он увидел слезы на моих глазах.

— Я не могла не узнать о ней. Я видела ее в огне костра и видела на стенах пещеры — позже, когда лежала на шкурах, думая о Сигурде и желая вернуть его. Я знала о том, что он погибнет, и от горя была сама не своя. Затем, не так давно, я наткнулась на племя гаутов, аланов, которые шли в Западную империю. Они переночевали в моей пещере. У одного из этих людей была арфа, и он спел сказание о мече войны, так, как слышал эту песнь от бургундов.

Конечно, я тут же открыла им истину, и они пообещали мне, что с этого дня будут петь только правду. А как только они ушли, я поняла, что должна сделать. Добравшись до земель бургундов, ночью, когда все спали, я проникла в жилище братьев и нашла меч. Это было не трудно. Ты сам видел, как этот меч отражает свет: такое происходит только с волшебными предметами. Гордые братья и не думали прятать меч: он висел на стене на самом почетном месте. Я тихо сняла его со стены и, едва притронувшись к рукояти, ощутила, как сильно он жаждет крови. Этот меч создан для того, чтобы ее проливать. Теперь ты это тоже знаешь! Я видела твое лицо, когда ты его коснулся! Мне было очень трудно сдержаться и не обратить его против той женщины и ее братьев. Но я поняла, что меч войны Водена сотворен для того, чтобы сокрушать армии, а не какую-то жалкую горстку гаутов, которые и так испытают большее горе, чем смерть, когда узнают о пропаже меча. Я украла лошадь и гнала день и ночь как безумная. Остальное ты знаешь.

Я снова откинулась назад и допила вино. Буквально кожей ощущала я горящий любопытством взгляд Эдеко. Я тоже пылала — от гордости, но не только. Историю я рассказала вполне достоверную, пусть она и отличалась от той, которую мы сочинили с братьями. Все равно повествование вышло удивительно правдивым. Но я не собиралась называть племя бургундов и сейчас не понимала, зачем все-таки я это сделала. Хотя мне казалось, что это уже не важно. Главное, что во всей этой выдумке я была честна по отношению к Сигурду. Во всяком случае, насколько это возможно. Его имя и слава остались незапятнанными, даже здесь, в городе Аттилы. Я поставила чашу из-под вина и взглянула в сторону выхода, где теперь виднелись лучи заходящего солнца. В проем вливался золотистый свет.

— Почему именно Аттила? — тихо спросил Эдеко.

Я была готова к этому вопросу.

— Ты что, не слушал меня!? — воскликнула я и схватила Эдеко за колено. — Я выросла в лесу, в одиночестве, привыкнув довольствоваться тем, что смогу украсть! У меня не было своего дома… Да, время от времени меня принимали в чужих домах. Только никто из этих людей меня не любил, и никто не принимал за свою. Да и мне, честно говоря, больше нравилось одиночество… Но так было, пока я не встретила Сигурда. Только тогда я узнала, что значит оказаться рядом с великим человеком, великим мужчиной и быть другом тому, чьи силы равны моим собственным!

Сигурд мертв, а я никогда больше не полюблю мужчину. И я пришла сюда в поисках встречи с другим великим мужчиной, чтобы предложить свои силы тому, кто может оказаться сильнее Сигурда. Я принесла дар, который должен принять только великий воин, ибо, оказавшись в руках человека слабого, меч приведет мир к смятению и хаосу.

Я вскочила на ноги и откинула в сторону шкуры так, как до этого делал Эдеко. Разбрасывая солому во все стороны, я выхватила меч и вознесла его над собой. Когда я повернулась к Эдеко, лезвие меча ожило кроваво-красными сполохами света, словно превратилось в факел. Оно затмевало своим яростным свечением красноватый диск заходящего солнца. Теперь Эдеко, тоже поднявшийся на ноги вслед за мной, отбросил всякие попытки изобразить безучастность и равнодушие и взирал на меч с откровенным восторгом и изумлением. Он отступил, прикрыв глаза рукой, защищая их от яростного блеска меча. А я думала лишь об одном: случайное ли совпадение, что солнце садилось как раз сейчас. Конечно, я видела, что закат близок, но не собиралась вынимать меч. И снова нежный медовый запах заполнил всю хижину, и я решила, что это Сигурд подсказал мне обнажить меч именно в это мгновение.

Триумф опьянил меня, и я засмеялась злым безумным смехом, как могла бы засмеяться валькирия по имени Брунгильда. На лице Эдеко отразилось еще большее смятение. Взгляд его ярко-голубых глаз лихорадочно метался между мной, мечом и заходящим солнцем, по кругу. Я ощущала его потрясение, его страх и с изумлением наблюдала за тем, как он пытается взять себя в руки. Все еще не в силах совладать с собой, он протянул ко мне руку и прорычал:

— Дай его мне.

— Я отдам его только Аттиле, — отстранилась я.

— Я передам ему меч, от тебя. Обещаю, — сказал он уже мягче. — Отдай его мне. Я не хотел бы причинять тебе боли.

Мне оставалось лишь рассмеяться ему в лицо: ведь меч был у меня, и сама идея отобрать его выглядела смехотворной. Однако охранник, остановивший коня, чтобы посмотреть, что стало причиной суматохи, теперь тоже увидел меч. Я опустила клинок и передала его Эдеко. Он принял меч так осторожно, словно тот мог разбиться. Охранник заметил это и, как казалось, нехотя продолжил свой обход.

— Аттила вернется завтра, — сказал Эдеко, не в силах оторвать взгляд от лезвия меча. — До этого времени я буду хранить его у себя. Я перескажу ему твою историю. Не сомневаюсь, он пошлет за тобой. — И гаут жестом показал на суму.

Как только он ушел, я расстелила ту шкуру, на которой спала до этого. Мне не терпелось снова увидеть Сигурда, пусть только во сне, обсудить с ним то, что я сказала и сделала. Его запах по-прежнему наполнял хижину, и я не сомневалась, что его дух опять встретится со мной. Я легла и закрыла глаза, но обрывки мыслей лихорадочно метались в голове, и сон никак не шел. Как я ни старалась очистить разум, в нем толпились образы того, как я говорила, как положила руку на колено гаута-гунна, как выхватила меч и подняла вверх, будто бы призывая вечернее солнце угаснуть.

Я снова и снова видела саму себя глазами Эдеко: маленькой хрупкой женщиной, которая заливалась зловещим смехом и держала в руках само воплощение света. Я жалела лишь о том, что этого не узрел Аттила. Меня удивляло и восхищало, насколько я прониклась злом, как мне нравилась моя гибельная затея.

Но вечер превратился в ночь, и моим сознанием овладела другая мысль. Я пила из одной чаши со своим врагом. Я возлагала на него руки так, будто он мой брат. Всю свою жизнь я презирала гуннов, но день я провела в разговоре с одним из них — ибо он гунн если не по крови, то по разуму. И ни разу в моей голове не промелькнуло мысли о том, что этот гаут, решивший стать гунном, вполне мог воевать в Вормсе, когда там рекой текла кровь моего народа. Когда я подняла меч к солнцу, то ощутила желание ударить им Эдеко. Но это желание не имело ничего общего с тем, что Эдеко был моим врагом. Истина заключалась в том, что, держа в руках эту вещь, я стала ее продолжением и едва нашла в себе силы противиться такому могуществу.

Ночь тихо уходила. Я чувствовала, как солнце готовится снова взойти на небосвод, но сон по-прежнему от меня ускользал. Я больше не ощущала медового запаха, и теперь мне оставалось лишь задаваться вопросом, не придумала ли я его сама. Какая сила заставила меня упомянуть о бургундах? Что теперь случится из-за этого? Мне было даже приятно выставить своих братьев злодеями. Нравилось мне и пятнать свою честь. Как это могло произойти?

А вдруг вовсе не безумие наделило меня дерзновением, одарило забвением и легкостью? Все эти чувства покинули меня так же коварно, как сон. Теперь я подумала, что проклятье все-таки нашло способ оставить на мне свой след. С того самого момента, как я приняла меч из руки Гуннара, я успокаивала себя мыслями о том, что слишком хороша, слишком чиста благодаря бургундской крови, чтобы оскверниться проклятьем меча. Теперь мне эти мысли казались странными. Мне стало стыдно.