Явдат Ильясов - Стрела и солнце

Но так оно и случилось.

…В ту ночь на холмах за Феодосией пылали большие костры. Отряды скифов, маитов, ремесленников, крестьян, рабов — все те, кто по зову Скрибония поднялся, наконец, против ненавистной Асандровой власти — грелись у костров, набираясь пылу для решительного сражения.

Скрибоний — новый, хотя еще не объявленный монарх Боспора, нежился в теплом шатре с царицей Динамией. Он был доволен. Желанное — в руках!

Скрибоний смело глядел в лучезарную даль будущего, и ни одна тревожная мысль не омрачала его радости.

Триеры Асандра выступили к Херсонесу тайно; был пущен слух, будто царь двинулся к Танаису приструнить сарматские полчища.

Но Скрибоний узнал об истинной цели похода через подкупленных во дворце людей. И его не обманул хитрым ход Асандра, который днем и впрямь отплыл под звуки флейт на север. Верные Скрибонию рыбаки проследили, что царь ночью вернулся, бесшумно проскользнул в проливе мимо Пантикапея и взял направление на юго-запад, к Херсонесу.

В Танаис же, чтобы отвлечь внимание любопытных, пошла по Меотийскому озеру только одна галера.

Поначалу Скрибоний хотел предупредить херсонеситов, чтобы они были наготове. Но Динамия воспротивилась:

— Сделаешь глупость! Если херсонеситы своевременно примут меры к отражению нападения, царь вернется домой с хорошо сохранившимся, озлобленным неудачей войском, которое будет радо по его приказу сорвать зло на нас с тобой. Пусть лучше передерутся у стен Херсонеса, устанут, ослабнут — с той и другой стороны погибнет много людей, — тогда мы раздавим и тех, и других. И Асандра опрокинем, и Херсонес заодно приберем к рукам.

— О божественная женщина! — восхитился Скрибоний. — Ты мудра, как Афина Паллада.

…У одного из костров сидел некто по имени Сфэр — винодел из Тиритаки, рыбак, кузнец, человек, потерявший по злой воле Асандра дом и семью. Он молча наблюдал за длинными языками пламени, с треском пожирающими кривые сучья степных кустарников. Сфэр вспоминал о Тиритаке, о своих бесследно пропавших детишках.

Мимо костра, возле которого разместился Сфэр, к шатру Скрибония прошла толпа сияющих, оживленных, весело гогочущих эвпатридов.

Слуги тащили за ними кувшины, узлы, корзины. Будет пир. И Сфэр узнал в толпе «благородных отцов» архонта Ламприска — да, того самого, что когда-то ограбил Сфэра, взял его землю себе, а жену и дочерей продал а рабство.

И Сфэр горько заплакал — первый раз с тех пор, как бежал из Тиритаки. Он плакал долго, но жаркий костер высушил слезы. И Сфэр проворчал зловеще:

— Вот оно как… Ламприску не худо жилось при Асандре. Пришел Скрибоний — Ламприск опять в почете. Ну, что же…

Разве мог предвидеть новоявленный царь, что пройдет немного времени, и этот самый Сфэр, убедившись, что очередной правитель — такой же ловкий обманщик, как и прежние, если не хуже, а Мессия, обещанный иудеями, все еще медлит снизойти на землю, проберется в одну бурную ночь с друзьями в Белый дворец и зарежет Скрибония, точно овцу?

Ведь новый царь ничего не знал о клятве Сфэра.

Не подозревала и Динамия, что второй супруг — не последний, и ей еще предстоит выйти замуж за понтийского царя Полемона, который захватит престол Боспора после Скрибония — захватит, чтобы в свою очередь свалиться с него с раздробленной головой.

Смутный век. Ложь. Кровь. Огонь. Борьба за власть. Но напрасны все потуги. Бесполезны усилия спасти дряхлый, прогнивший, забрызганный грязью мир. На смену старому могучей поступью шло молодое, новое.

— Хозяйка, очнись!

Гикия подняла голову и вскрикнула. Перед нею стоял привратник Аспатана.

Неужели… неужели уже началось?

Она опоздала.

— Слушай и не перебивай, хозяйка. Здесь, в старом подвале, спряталась шайка Драконта. — Аспатана ткнул пальцем вниз. — Их пятьдесят человек. Они хотят сегодня ночью убить Ламаха, истребить членов Совета и открыть ворота боспорянам. — Аспатана кивнул в сторону. — Внутри города Харну поможет Коттал. — Аспатана повел рукой вокруг. — Если ты хочешь спасти Херсонес, торопись.

Аспатана резко повернулся и двинулся к выходу.

— Стой! — крикнула Гикия. Быстро, чеканя шаги, она подошла к привратнику, схватила за плечо. — Кто впустил пиратов?

Аспатана посмотрел на женщину в упор:

— Я.

— Зачем?

— Драконт дал много денег. Твой отец обидел меня. Я хотел отомстить.

— Почему же ты решил выдать Драконта?

Аспатана побледнел, закусил губу, отвел глаза, медленно опустил голову, заговорил хрипло и отрывисто:

— Все бьют раба. Проклинают. Гонят прочь. Скажут в год раз доброе слово — лишь для того, чтоб лучше работал. Приласкают — чтоб верно служил. Захотят отпустить на волю — сначала прикинут, выгодно ли, сдерут тройной выкуп. Для всех раб — скот. Раб — собака. Раб — товар. И только ты… освободила меня… потому, что я — человек.

Привратник исчез.

Поступок Аспатаны вывел Гикию из оцепенения, послужил толчком к действию. Значит, все это — очень серьезно, опасно для Херсонеса, если даже вчерашний невольник, у которого немало оснований люто ненавидеть херсонеситов, спохватился в последний миг, решил не допустить гнусного преступления против людей. Почему же она медлит?

Гикия рванулась к выходу — и остановилась так резко, что едва удержалась на ногах. Орест!

Но тут перед глазами женщины возник Херсонес — поднялся со всеми стенами, башнями, гаванями, площадями, улицами, храмами, рынками, домами. И с людьми — молодыми, старыми, бедными, более зажиточными, здоровыми, больными, добродушными, замкнутыми. Пахари, моряки, пастухи, рыбаки, мелкие торговцы, ремесленники, рабы. Красильщик Анаксагор с дочерью Горго. Кузнец Ксанф. Гончар Психарион. Менандр, мастер по выделке щитов… Она увидела смеющиеся и грустные глаза тысяч людей, увидела тысячи детских румянцев и тысячи старческих морщин.

Это — народ, мудрый труженик, вечный искатель, простой в своих повседневных делах и сурово-прекрасный в своей простоте.

Темный, неграмотный бедняк, верящий в жизнь, благородней ученого мудреца, проповедующего смерть.

Не в грозных указах царей, не в тяжелых свитках папируса, исписанных тонкими пальцами какого-нибудь мудреца, не в колчанах жестоких воителей — в мозолистых, грязных от работы, сильных руках бесхитростных, грубоватых, здоровых, добрых, а когда надо — и беспощадных людей судьба мира, завтра человечества.

И что значит перед лицом народа-исполина какой-то жалкий, сбившийся с пути человек по имени Орест?

И что выше — мелкое горе какой-то несчастной женщины по имени Гикия или спокойствие и радость тысяч сердец?

Гикия представила себе, что случится в эту ночь, если она не поднимет тревогу. Внезапный удар в мирной тишине… Кровь на порогах домов. Разбитые головы детей. Огонь, красный отблеск пожара на волнах, крики, резня, стоны, грабеж, погоня, стук мечей, ужас, позор и назавтра торжество мерзкого ростовщика Коттала.

Женщина сделала несколько шагов к ложу Ореста.

Рухнула на колени, припала губами к ногам боспорянина. Орест не шевелился. Может быть, он умер.

— Не сердись, родной, — прошептала она чуть слышно. — Я не могу променять тысячу жизней на одну. Прощай, я никогда не забуду тебя. Прости, супруг мой. Умри, мой враг…

Ей с поразительной ясностью вспомнились стихи из Эврипидовой «Ифигении в Авлиде», которую они смотрели когда-то вместе:

Она поднялась, строгая и прямая, накинула на плечи темное покрывало и, твердо ступая по холодным, как могильные плиты, камням пола, бесшумно вышла в ночь.

Пираты истомились от ожидания, но Аспатана не показывался.

Драконт потерял терпение.

— Провались я в тартар, если хоть беса понимаю, — с тревогой проворчал разбойник, прислушиваясь к разлитой вокруг тишине. — Эй, Клеомен! Тебе не кажется, что нам пора уже вылезать из этой дыры?

— Да, Драконт. Чует мое сердце — время уже за полночь.

— А ты как думаешь, Лисандр?

— Пожалуй, Клеомен прав. Или… кто тут разберется? Сидишь в яме, ни земли, ни неба не видишь. Может, еще рано. Аспатана дал бы знать.

— Должно быть, рано, — угрюмо согласился Драконт,

Пираты замолчали. Но тишина действовала угнетающе, разбойников охватил страх.

— Вот что, Клеомен, — опять подал голос Драконт. — Не зря говорят: молись Афине, но и рукой двигай. Выползи на конюшню, осторожно, как мышь, юркни во двор. Посмотри, что там делается. Остерегайся собак.