Бернард Корнуэлл - Столетняя война

— Тогда я привезу ее вам, — мрачно проговорил Томас, — так же, как верну наше копье.

Сэр Джайлз посмотрел на море. Корабли налетчиков уплыли далеко. Ничего не было видно, только солнце играло на волнах.

— Зачем они пришли сюда? — спросил он.

— За копьем.

— Сомневаюсь, что оно было настоящим. — В последнее время сэр Джайлз растолстел, лицо его было красным, а волосы поседели. — Ведь это было всего лишь старое копье, и ничего более.

— Оно настоящее, — возразил Томас. — Потому-то они и пришли.

Сэр Джайлз не стал спорить, а сказал:

— Твой отец хотел, чтобы ты закончил обучение.

— Мое обучение завершено, — прямо ответил Томас. — Я отправляюсь во Францию.

Сэр Джайлз кивнул. Он считал, что юноша гораздо больше подходит для ремесла солдата, чем для роли священника.

— Пойдешь в стрелки? — спросил он, глядя на огромный лук за плечом у Томаса. — Или хочешь жить в моем доме и со временем стать рыцарем? — Старик чуть заметно улыбнулся. — Ты ведь благородной крови, знаешь?

— Я незаконнорожденный, — возразил Томас.

— Твой отец был высокого рода.

— Вам известно какого? — спросил юноша. Сэр Джайлз пожал плечами.

— Он никогда мне не говорил, а если я настаивал, то лишь отвечал, что его отец — Бог, а мать — Церковь.

— А моей матерью была домохозяйка сельского священника, дочь ремесленника, изготовлявшего луки. Я отправлюсь стрелком во Францию.

— Гораздо больше чести быть рыцарем, — заметил сэр Джайлз.

Но Томас не хотел ни чести, ни славы. Он хотел мстить.

Сэр Джайлз дал ему выбрать, что он хочет взять у убитых врагов. Томас взял кольчугу, пару высоких сапог, нож, меч, ремень и шлем. Доспехи были скромными, но годными, только кольчуга требовала починки, поскольку Томас пробил ее стрелой. Сэр Джайлз сказал, что задолжал отцу Томаса деньги, что могло быть правдой, а могло и не быть, но он выплатил их Томасу и подарил четырехгодовалого мерина.

— Тебе нужен конь, — сказал он, — ведь нынче стрелки ездят верхом. И отправляйся в Дорчестер. Может быть, там найдешь кого-нибудь, кто нанимает лучников.

Тела четверых генуэзцев оставили гнить, а головы отрубили и насадили на вбитые вдоль Хука колья. Чайки выклевали мертвые глаза и общипали плоть до самых костей. Теперь черепа врагов бессмысленно таращились на воду.

Но Томас этого уже не увидел. Он отправился за море, взяв с собой черный лук. Он пошел воевать.

 Стояла зима. С моря дул холодный утренний ветер, принося с собой неприятный запах соли и плевки дождя. Если дождь не перестанет, то он неизбежно ослабит силу тетивы.

— Это бессмысленная трата времени, и больше ничего, — сказал Джейк.

Никто не обратил на него внимания.

— Можно было остаться в Бресте, — снова проворчал он. — Сидели бы себе у огня и пили пиво.

И снова ему никто не ответил.

— Забавное название города, — после долгого молчания проговорил Сэм. — Брест[1]. Впрочем, мне нравится. — Он взглянул на стрелков и высказал предположение: — Может быть, снова увидим Черную Пташку?

— Хорошо бы она сделала нам одолжение и пригвоздила тебе язык стрелой, — проворчал Уилл Скит.

Черной Пташкой прозвали женщину, сражавшуюся на стенах города при каждом штурме. Она была молода, темноволоса, носила черный плащ и стреляла из арбалета. Во время первого штурма, когда стрелки Уилла Скита были в авангарде и потеряли четверых, они оказались достаточно близко, чтобы хорошо рассмотреть Черную Пташку, и все их мысли были теперь заняты ее красотой. Впрочем, после неудачной зимней кампании, холода, голода и грязи почти любая женщина казалась красавицей. Но все-таки в Черной Пташке было что-то особенное.

— Она не сама заряжает арбалет, — сказал Сэм, не тронутый суровостью Скита.

— Ну конечно, черт возьми! — отозвался Джейк. — Еще не родилась женщина, которая могла бы взвести арбалет.

— Сонная Мэри могла бы, — возразил кто-то. — У нее мускулы, как у быка.

— И она зажмуривается, когда стреляет, — сказал Сэм, по-прежнему говоря о Черной Пташке. — Я заметил.

— А все потому, что не занимаешься своим делом, черт возьми, — прорычал Уилл Скит. — Так что заткни пасть, Сэм.

Сэм был самым молодым в отряде Скита. Он заявил, что ему восемнадцать, хотя не был в этом уверен, так как потерял счет своим годам. Сын торговца мануфактурой, Сэм обладал лицом херувима, русыми кудрями и черным, как смертный грех, сердцем. Впрочем, стрелял он хорошо, иначе бы не служил у Уилла Скита.

— Ладно, ребята, — проговорил командир, — готовьтесь.

Он увидел шевеление в лагере позади. Враг скоро тоже заметит это, церковные колокола забьют набат, и на городские стены высыпят защитники с арбалетами. Арбалеты выпустят стрелы в нападающих, и задача Скита сегодня — попытаться проредить арбалетчиков на стене своими выстрелами. Как же, угрюмо подумал он. Защитники скрючатся за бойницами, не давая его стрелкам прицелиться, и, разумеется, этот штурм кончится неудачей, как и пять предыдущих.

Вообще вся кампания была сплошной неудачей. Уильям Богун, граф Нортгемптонский, возглавлявший это небольшое войско, начал зимнюю экспедицию в надежде захватить крепость в Северной Бретани, но штурм Каре закончился унизительным поражением, защитники Гингама смеялись над англичанами, а стены Ланьона выдерживали все атаки. Удалось захватить Трегье, но, поскольку он не имел стен, его взятие было не таким уж большим достижением и там было не закрепиться. Теперь же, в суровый конец года, войско графа не нашло ничего лучшего, как подойти к этому городишке, представлявшему собой просто деревню со стенами. Но даже это жалкое поселение бросило войску вызов. Граф устраивал штурм за штурмом, и все их отбивали. Англичан встречал шквал арбалетных стрел, штурмовые лестницы отбрасывались от стен, и с каждой неудачей атакующих защитники все больше воодушевлялись.

— Как называется это чертово место? — спросил Скит.

— Ла-Рош-Дерьен, — ответил высокий лучник.

— Все-то ты знаешь, Том, — сказал Скит.

— Верно, Уилл, — мрачно проговорил тот, — совершенно верно.

Остальные стрелки рассмеялись.

— Если ты так чертовски много знаешь, скажи мне еще раз, как называется этот проклятый городишко.

— Ла-Рош-Дерьен.

— Дурацкое название, — проговорил Скит.

Это был седой узколицый мужчина. Он сражался уже тридцать лет. Скит пришел из Йоркшира и начал свою карьеру стрелком, сражаясь против шотландцев. Ему везло, он был ловок и потому захватил много добычи, пережил много битв и поднимался по службе, пока не разбогател настолько, чтобы набрать собственный отряд. Теперь он возглавлял семьдесят латников и столько же стрелков, которых предоставил графу Нортгемптонскому. Поэтому сейчас он и скрючился за сырым забором в ста пятидесяти шагах от стены города, название которого не мог запомнить. Его латники остались в лагере, получив день отдыха после предыдущего неудачного штурма. Уилл Скит терпеть не мог неудач.

— Ла-Рош что? — спросил он Томаса.

— Дерьен.

— И что это может значить?

— Честно говоря, не знаю.

— Всеблагой Христос, — с насмешливым удивлением проговорил Скит, — оказывается, он не все знает.

— По звучанию похоже на derriure, что означает «задница», — добавил Томас. — Можно перевести как «скала-задница».

Скит открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут первый церковный колокол в городе забил набат. Колокол был разбит и звучал глухо. Но через несколько секунд добавили звона другие церкви, и сырой ветер наполнился металлическим гулом. Этот шум был встречен приглушенным ревом английских штурмовых частей, которые вышли из лагеря и топали по дороге к южным городским воротам. Передние тащили лестницы, остальные шли с мечами и топорами. Штурм, как и прежние, возглавлял граф Нортгемптонский, выделяющийся среди остальных своими пластинчатыми доспехами, которые наполовину прикрывал плащ, украшенный графским гербом со львами и звездами.

— Вы знаете, что делать! — проревел Скит.

Стрелки встали, подняли луки и стали стрелять. На стене целей для них не было, поскольку защитники укрылись за парапетом. Стук стальных наконечников по камню не давал им высовываться. Стрелы с белым оперением свистели на лету. Два других отряда стрелков добавляли своих стрел, многие пускали их высоко в воздух, чтобы они падали вертикально на стену. Скиту казалось невозможным, что под этим градом оперенной стали сможет уцелеть хоть кто-то. Но как только штурмовые колонны графа оказались в ста шагах от укрепления, со стены полетели стрелы из арбалетов.

Рядом с воротами была брешь, проделанная катапультой — единственной осадной машиной, оставшейся в приличном состоянии. Брешь была убогая, поскольку огромные камни снесли только верхнюю треть стены, и горожане заполнили пробоину бревнами и тряпьем. Но все же это было слабое место, и люди с лестницами с криками устремились туда под градом стрел. Они спотыкались, падали, ползли и умирали, но достаточное число добралось до цели, и по приставленным к полуразрушенной стене лестницам первые латники полезли наверх. Лучники стреляли изо всех сил, засыпая верх стены стрелами, но там появился щит, который тут же подперли двумя десятками жердей, и из-за него арбалетчик открыл стрельбу по лестницам, убив того, кто карабкался первым. Появился еще один щит, и еще один арбалетчик открыл стрельбу. На стену притащили огромный горшок и опрокинули его. Вниз хлынула дымящаяся жидкость, и атакующие закричали от боли. Защитники скатывали со стены валуны, а их арбалеты непрестанно щелкали.