Жаркое лето 1762-го - Сергей Алексеевич Булыга

сказал Никита Иванович. — Понятно. А теперь не обессудь, голубчик, но у меня тоже служба. И еще какая! На мне же малое дитя, и я его уже вон на сколько без присмотра оставил. Так что я побегу. А ты не скучай, не скучай! — и широко, беззлобно улыбнувшись, Никита Иванович быстро, не по своим годам, развернувшись, пошел через площадь и там очень скоро скрылся за деревьями. А после там же, за деревьями, громко процокали копыта. Шестерик, определил на слух Иван, ладно подобраны, ровно идут — и отвернулся. И еще в сердцах подумал: зачем кланялся?!

Но что Иван! У него от этого не убыло. А вот, забегая вперед, кое о ком такого сказать мы не сможем, ибо насмешливая просьба нижайше кланяться дорого обошлась генералу Румянцеву. Он же уже в июле, и безо всяких на то объяснений, был отставлен от командования и после долго еще пребывал в высочайшей немилости. Ну а пока его двадцатитысячный корпус, которому вот уже восьмой месяц подряд не платили жалованья, браво шел к датской границе.

А Иван еще немного постоял и посмотрел в ту сторону, где скрылся Никита Иванович, и уже даже начал думать о том, что он же с самого начала чуял, когда ему это еще только поручили, что этот поклон боком выйдет, что будут от него только одни неприятности…

Но тут же подумал, что хватит об этом, довольно, и повернулся к Малому дворцу. И как раз вовремя, потому что там в дверях уже появился давешний майор, или, как это нам теперь известно, Семен Губин. Или Сеня-Раскатай-Губу, как он, бывало, выпивши, сам себя именовал. А что! Сеня Губин был такой — веселый, если это было нужно, но и сразу очень строгий, если что. А тут он был непонятно какой. Он просто смотрел на Ивана и ждал, когда тот подойдет к нему. А когда тот подошел, Семен сказал:

— А, наконец явился! А то уже люди спрашивают, где он.

— Так я же только здесь! — сказал Иван. — Я же никуда не отходил. Чего они сразу?!

— Э! — насмешливо сказал Семен. — Я же совсем не про это! — И, сразу сделав строгое лицо, добавил: — Государь крепко занят, понятно? Не до тебя ему сейчас. Да и он бы разве тебя ждал, если бы ему вдруг чего стало надо? Он бы велел тебя подать, и я бы подал. А так я просто говорю, что тебя ждут. И уже третий день, между прочим!

Тут Семен сделал вот так бровями и замолчал. Но Иван не спешил спрашивать, кто это его ждет и зачем, а просто смотрел на Семена, правда, смотрел очень внимательно. Тогда Семен сказал:

— Этот человек издалека. И ему сюда хода нет. Он за воротами сидит, возле запруды.

— А! — только и сказал Иван.

— Что «а»? — наполовину весело, наполовину сердито повторил за ним Семен. — Ты лучше бы спросил, кто это. Или и так знаешь?

— Да откуда же, — сказал Иван.

— Ладно! — сказал Семен уже по-настоящему сердито. — Человек к тебе приехал, это уже три дня тому назад. И три дня ждет тебя там. Как собака! Я же всегда его вижу, когда мимо иду или еду. А ты стоишь как пень. Иди!

— А если… — начал было Иван.

— Нет! — сразу перебил его Семен. — Государь, еще раз говорю, занят. Даже очень занят, ясно? А если даже чего спросит, так сразу забудет. Потому что дел у него сейчас вот сколько! — И Семен повел ребром ладони по горлу…

Но не довел, поспешно убрал руку и сказал:

— Одним словом, ему сейчас некогда. Так что еще, может, часа два никто тебя не хватится. Иди! Это же оттуда человек, понятно? Из твоего оттуда. Ну!

Иван кивнул, как будто с чем-то соглашаясь, а после развернулся и пошел к въездным воротам.

Выйдя из крепости, а после еще пройдя немного, Иван только тогда опомнился и остановился. Потому что, думал он сердито, он же забыл спросить, возле какого пруда его ждут, ведь здесь же их два.

И тут он вдруг услышал:

— Паныч!

Иван резко обернулся — и увидел выходящего на аллею человека, одетого совсем не так, как здесь все одевались. Он же был в длиннющем ярко-красном кунтуше, подпоясанном таким же ярким, но уже синим поясом. И никакого парика на нем не было, а он был, напротив, выбрит наголо, и только на макушке у него был чуб. Чуб был совершенно седой. Седые были и пушистые пятивершковые усы. И сабля была до земли. Человек этот радостно выкрикнул:

— О! — а после опять сказал: — Паныч! — и широко расставил руки, чтобы как следует обняться.

Но Ивану это очень не понравилось. Он строго сказал:

— Ты чего? Какой я тебе паныч? Я обер-офицер. Я к государю прикомандированный.

— Так оно, конечно, так, — согласился этот человек, медленно опуская руки. — Но это для них для всех. А для меня ты паныч, Янка. — И вдруг тоже строго добавил: — Сопливый дурень, вот ты кто.

— Э! — грозно сказал Иван. — Отставить!

И он бы еще что-нибудь сказал, но тот человек уже быстро шагнул к нему и крепко его обнял — все-таки решился! А Иван его не обнимал, Иван просто стоял, опустив руки. Так они стояли и молчали. Тот человек только жевал губами и сверкал глазами, потому что старики всегда чувствительны. А Иван молчал из-за другого — Иван думал, что все это неспроста, и даже очень. И нужно было говорить об этом, а не стоять и молчать! Подумав так, Иван повел плечами, тот человек поморщился и разжал руки. Иван отстранился от него и даже отступил на шаг, и только потом сказал:

— Мне про тебя доложили, Базыль.

— Ага, ага, — сказал Базыль.

Это его так звали. Или, если еще по фамилии, то тогда Сивый Базыль. Или Базыль Сивый Собака, как называли его хлопы, то есть крепостные дяди Тодара, старшего отцова брата. Сивый Базыль — это ого! Ваша милость управляющий. Только без всякой милости! И вот еще: он же раньше был черный, как деготь, а теперь вдруг стал совсем седой. То есть теперь он настоящий сивый, теперь у него правильная фамилия, а то раньше, помнится, дядя Тодар любил смеяться и говорить…

Но дальше Иван подумать не успел, потому что Базыль удивленно спросил:

— А ты чего, паныч, молчишь? Почему не спрашиваешь, зачем я вдруг приехал?

— Зачем? — спросил Иван.