Мститель - Михаил Финкель

Сцена 3

25 октября 1917 года в Петрограде началось вооружённое восстание, в результате которого было свергнуто Временное правительство. Его главными организаторами были Парвус, Ленин, Троцкий, Свердлов и другие большевики. Было плохо и нестабильно, а стало еще хуже… Мрак сгустился над многострадальной Россией.

Эти дни Виктор и его сослуживцы прожили, как в ужасном сне. Уличные бои, шальная стрельба, грабеж и мародерство царили на улицах города. Ненависть к офицерам росла день ото дня. 19 ноября исполняющий обязанности верховного главнокомандующего Русской армией Николай Николаевич Духонин отдал распоряжение об освобождении генералов, арестованных в связи с Корниловским выступлением. За этот шаг Духонин заплатил жизнью. На следующий день быховские узники бежали на Дон, а Духонина убили озверевшие матросы на станции Могилёв.

Павел, как обычно, пришел к Виктору к семи вечера. Усталый и небритый, с тусклым, мертвым выражением лица. Он снял фуражку и шинель и небрежно бросил их на стул.

– Выпить есть? – спросил Блинов вместо приветствия.

Слуцкий быстро принес водку и разлил её в рюмки.

– Коньяка нет. Да и водки мало. И закусь не ахти… Лишь галеты…

– Плевать!

Павел выпил не чокаясь. Вытер губы ладонью и сказал:

– Значит так. Мы уходим на Дон. Сегодня ночью. По слухам, там формируется Добровольческая армия, которая будет бороться с революционной нечистью.

Виктор поднял глаза и спросил:

– Кто едет?

– Я, Ромка, Сашка Савельев. Предлагаем тебе с нами ехать.

– Ясно. А кто формирует эту армию?

– Генерал Алексеев. Туда же устремился и Корнилов. Самые верные и надежные сыны России.

Виктор встал и прошелся по комнате. Был слышен лишь мягкий хруст его сапог. Он подошел к входной двери и внимательно посмотрел на прикрепленную к правому косяку мезузу – футлярчик, в котором висела древняя иудейская молитва. Инстинктивно он дотронулся до футляра и поцеловал свои пальцы. Павел сидел к нему спиной и ел галету.

– Добровольческая армия, говоришь… Царя нет… Керенского нет… Третья присяга, выходит… Все разрушено…

Павел вскочил на ноги и выпалил:

– Да как же ты не понимаешь? Россия же есть! Россия! Ей мы и должны быть верны!

– Что ты, я все понимаю… Все понимаю… А мои в Слуцке где-то… Давно уже писем нет от них… Мать болела в последнее время… Да и отец сдал… Как там старшая сестра с мужем? Младшие сестры на выданье… А я все служу и служу… Может, мне к ним, а Паш?

Павел не ответил. Он налил себе водки и выпил.

– Витька… Я понимаю… Ты не думай. Не каменное же сердце. Семья это святое… Я своих тоже давно не видел. Знаешь что? Может тебе домой надо заехать? Так поезжай, друг мой дорогой… Отдохни… Развейся, а там решишь сам, что лучше для тебя… А кстати, полковник-то Милентин с женой уехали уже в Екатеринодар. Вот, она тебе передала.

Павел протянул ему конверт с письмом. Виктор перевел взгляд на Павла и проронил:

– Я не знал. Не предупредила.

– Там не всё просто было… Видишь ли, он, оказывается, с Деникиным[5] дружен. Ну, и понял, что к чему… А она, думаю, узнала в последний момент.

– Ты, Паш, верный друг и хороший адъютант его высокоблагородия…

– Так что решил, капитан Слуцкий?

– Сколько времени в моем распоряжении?

– На сборы у тебя есть часа три точно. Так что времени полно. А галеты дрянь! Сыростью отдают. На посошок?

Виктор кивнул. Разлили и выпили молча. Павел встал. Он был очень доволен результатом своей миссии.

– Ну, не переживай. Мы еще вернемся в Петроград победителями, в парадной форме и при орденах, когда оркестр будет играть в нашу честь марш! А родителям напиши… И скажи, чтобы не волновались. Я тебя устрою. Будешь жить, как у Христа за пазухой! Или нет, лучше напиши, как у Моисея за пазухой… Им будет понятнее!

И Павел расхохотался.

– Честь имею. Будь готов!

Блинов надел фуражку, застегнул шинель и вышел.

Виктор рассеяно посмотрел на свою комнату и, не будучи уверенным с чего начать, решил нагреть воды и помыться. В чистоте ему всегда думалось лучше. И хотя уже вторую неделю горячей воды не было, привычка не оставляла его. Он поставил ведро на огонь, но тут в дверь постучали. Виктор открыл дверь. Перед ним стояла его соседка, добрая старушка Агафья Ивановна.

– Виктор Семенович, извините тысячу раз, что я Вас отвлекаю. Но тут такое дело. Вам письмо. Утром приходил почтальон. Звонил, звонил, стучал… Но Вас не было. Я и расписалась за Вас. Так что не серчайте на меня. Подумала, а вдруг что-то важное.

Слуцкий поблагодарил старушку и взял письмо из её рук. Закрыв дверь, он посмотрел на адрес отправителя. Письмо было от матери. Виктор сел на табурет в кухне и принялся читать долгожданное письмо. Аккуратный материнский почерк грел душу. Мать всегда писала Виктору на идишe. По-русски она умела только говорить, но не писать.

«Дорогой мой сыночек!

Как ты там? Совсем я истосковалась по тебе. Уже скоро год, как мы не виделись. Время летит так быстро, как пролетающие мимо нас поезда. Как твоя служба? Хватает ли тебе денег? Как ты кушаешь? Следишь ли за собой? Одевайся тепло, прошу тебя. Какие наступают сейчас холода!

У нас все вроде ничего, слава Б-гу. Отец работает. Сестры твои мне помогают во всем. А я вот разболелась совсем. Был доктор из Минска, профессор, и сказал, что плохи мои дела… Говорит он, что вряд ли доживу я до Пейсаха[6]…

Нелегко осознавать, что я покидаю вас, но на все, видимо, воля Б-га… Решила я тебе написать перед смертью и раскрыть одну тайну, которую никогда не раскрывала ни тебе, ни кому-либо еще на целом свете.

Витенька, ты не сын своего папы…

Мне тяжело об этом писать, но дело было так. Нас женили с папой, когда ему было 13 лет, а мне 12. Я его не знала, а он меня. Мы увиделись за час до свадьбы, и всё. Обо всём договорились наши родители и раввин. Я была хорошей женой, но что такое любовь я не знала…

В общем, как-то гостила я у тети своей в Малороссии, в Староконстантинове, и там познакомилась с одним русским семинаристом. Мы были молоды и полны жизненных сил, и, несмотря на то, что мы с трудом

понимали друг друга, между нами вспыхнула любовь… Он твой папа, Витенька…

Зовут его отец Михаил Крылов. Он стал православным священником, а живёт он в селе Стуфчинцы,