Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода

Наконец Ла Суре медленно поднялся.

— Товарищи… — Голос его звучал серьезно. — Товарищ Баро сказал, что победа наша не окончательная. И вот почему: министерство принимает нас в свое ведение, но лишь до окончания начатых работ. Что касается двух других запроектированных зданий, у которых выведены лишь фундаменты, то министерство будет дожидаться, когда какая-нибудь компания возьмется за дело и доведет его до конца. Это может затянуться на несколько месяцев. Вот почему министерство решило сократить известное число рабочих. Точнее, тридцать человек.

Наступило продолжительное молчание, затем в зале стал нарастать глухой шум. Недовольное гудение, прерываемое гневными возгласами.

Ла Суре поднял руку, требуя тишины.

— Послушайте, товарищи, мы вместе вели борьбу… и было бы естественно… словом… мы хотели бы закончить ее так же, как начали, все вместе. — Он сделал паузу. Все взоры были устремлены на него. — Товарищи, за вами последнее слово.

Делегат опустил глаза и принялся рассматривать сгол, затем проглотил слюну, взглянул прямо на собравшихся и громко заговорил:

— Есть два возможных решения. Первое: мы примем предложение министра. Тридцать из нас уйдут со стройки. Ясно, мы их не оставим на произвол судьбы. Каждый из нас станет вносить часть своей получки, чтобы выплачивать им пособие в размере средней заработной платы до тех пор, пока они не найдут нового места. Мы поможем им найти работу и на других стройках. А когда какая‑нибудь компания придет на смену Акционерному обществу, их первыми примут на нашу стройку… — Он на мгновение умолк и повторил: — Мы не оставим их на произвол судьбы.

Он закашлялся, вытащил платок и громко высморкался.

— Второе решение следующее: мы продолжим борьбу в тех же условиях до победы, на этот раз до полной победы. —

Ла Суре повернулся к другому делегату и сказал, понизив голос: — Мы с товарищем Баро подробно обсудили этот вопрос. Наше мнение, что следует… словом, мы оба стоим за первое решение. — И прибавил поспешно: —Но последнее слово остается за вами.

Надолго воцарилась тишина, не слышно было ни шарканья ног по полу, ни скрипа скамеек. В печке, набитой спилками, раздался слабый взрыв, все вздрогнули. Ла Суре снова заговорил:

— Список тридцати рабочих, подлежащих увольнению, был составлен в министерстве. Этот список у меня здесь.

Он похлопал ладонью по листку бумаги с фамилиями, напечатанными на машинке.

— Вот что я хочу предложить. Мы перейдем сейчас к голосованию. Но список я оглашу лишь в том случае, если вы выскажетесь за первое решение, и тот, кто попал в этот список, подчинится воле большинства. Согласны?

Шум пробежал по рядам. Рабочие задвигались, усаживаясь поудобнее.

— Ладно, раз вы согласны… — Ла Суре помедлил: — Ладно… тогда мы приступим к голосованию.

Он откашлялся и объявил:

— Прошу поднять руку тех, кто за первое решение, то есть за то, чтобы принять предложение министерства: мы возобновляем работу в нормальных условиях с выплатой установленной заработной платы, но вместе с тем соглашаемся на увольнение тридцати товарищей или же сами уходим, ежели попадем в число тридцати человек, упомянутых в списке.

Никто не шелохнулся.

Тогда очень медленно Ла Суре поднял правую руку, растопырив пальцы. Затем со скамейки встал Баро, незаметно приблизился к Ла Сурсу и тоже тихонько поднял руку.

Прошло несколько секунд. Вдруг под чьей‑то тяжестью скрипнул пол. Рабочие обернулись: это встал со своего места грузный Панталон. Он раскрыл рот, словно собираясь заговорить, потом закрыл его и медленно поднял руку. Папаша Гобар пожал своими массивными плечами и, продолжая сидеть, тоже поднял руку. Уже некоторое время в глубине зала, за печкой, слышался какой‑то прерывистый шепот. Это Хуашуш что‑то объяснял по — арабски другим алжирцам. Он вскочил, поднял руку, за ним последовали Моктар, Салем, Али и Ахмед. Потом подняли руки все североафриканцы.

Теперь уже по всему залу вставали рабочие и поднимали руки, глаза у них были странные, мрачные.

Жако проворчал что‑то, но никто его не понял, и тоже встал. За ним встали парни из Гиблой слободы, затем из Шанклозона.

Ла Суре считал про себя. Окончив, он заявил:

— Сто пятнадцать голосов. Товарищи, вы единогласно высказались за первое решение.

Он опустил руку, говоря:

— Садитесь.

Рабочие опустили руки, но остались стоять.

Ла Суре тихо произнес:

— Теперь я зачитаю список уволенных.

Он откашлялся и начал:

— Вислимене Анри…

И замолчал. Но никто не обернулся в сторону Вислимене.

Тогда Ла Суре прочел без остановки:

— Арну, Люсьен; Ларидон, Жан; Дюран, Серафен; Ренгар, Марсель; Жюйар, Альфонс; Тристанейль, Жюль; Лампен, Морис; Хуашуш, Мухамед; Марселей, Рене; Моктар, Али; Дюк, Петрюс; Лорен, Альбер; Шарбен, Жозеф; Артюс, Эмильен; Жакобен, Эзеб; Анкетен, Анри; Сюкюб, Раймон; Бекюв, Арно; Корвизье, Рене; Патине, Жюль; Ларюбин, Гастон; Ромеро, Манюэль; Ларгье, Элуа; Жирар, Иасент; Орсини, Лоран; Леруа, Жан; Луи, Люк; Вер, Андре; Леру, Жак.

На большой круглой печке мамаши Мани тихонько булькал чайник, он плевался через носик и время от времени уютно пофыркивал, приподнимая крышку в знак приветствия.

Рири, Морис, Клод, Мимиль и Жюльен сидели здесь за одним из столиков. Они думали о Милу и чувствовали, что не могут ничего сказать.

Умирает паренек, и только тогда люди замечают, что ничего не знают о нем, не знают ни его родителей, ни его жизни. Он был найденыш — ребенок, который никому не нужен. Он появился однажды на свет, неизвестно как, а потом покинул его. Он едва лишь успел побывать на земле.

Ог него ничего не осталось, кроме мучительного ощущения пустоты в сердцах товарищей, и они отчаянно цепляются за воспоминания, которые все равно сотрет неумолимое время.

— Славный он был парень, — сказал Жюльен взволнованно. И закрыл глаза, стараясь вызвать в памяти какой-нибудь пример, подтверждающий его слова.

Клод стал вспоминать, как Милу ходил к Марио Мануэло, и тряхнул головой, задумчиво улыбаясь. Морис воспользовался этим и перебил заику:

— Помните: «Телефоны у него совсем белые, — говорил он, — совсем белые, просто невероятно».

Вдруг Мимиль вскрикнул:

— Знаешь… Он всегда говорил «знаешь, знаешь»…

Ребята заулыбались, повторяя: «знаешь, знаешь». Потом сразу замолчали, уставясь в стол.

Дверь открылась. Ветер мигом обежал зал и успел выскользнуть на улицу, прежде чем Жако Закрыл Ъа собою дверь. Ребята взглянули на него и опять опустили глаза. Жако сел между Клодом и Мимилем.

Наступило длительное молчание.

— Завтра похороны, — прошептал Жако.

Ребята не отвечали.

— Кто возьмется за… — тихо спросил Жюльен.

— Надо поговорить с Шантелубом, — сказал Жако.

— Хорошо бы отвезти его на нашей машине, — предложил Мимиль.

Все посмотрели на него, но нет, на этот раз Мимиль не шутил.

— Ведь он внес свой пай, значит, тоже имеет право на машину.

— Да, но из этого ничего не выйдет.

— Люди не поймут.

— Жаль.

— Люди нас не понимают.

Ребята ссутулились.

— Однажды, — начал Жако, — однажды он рассказывал мне о цикадах… он сидел как раз вот здесь, на месте Рири. Мы были тут с ним вдвоем, и он рассказывал мне о цикадах…

Рири засопел. Клод несколько раз тряхнул головой, закрыв глаза.

— …Он говорил о тамошних местах, о Провансе, где крестьянские дома длинные и совсем белые. «Совсем белые, просто не верится…» — твердил он.

— Он всегда так говорил, «знаешь, знаешь»… — напомнил Жюльен.

Ребята повторяли про себя: «знаешь, знаешь», — и только губы у них еле заметно шевелились.

— Он говорил, что ему хотелось бы иметь ремесло. Не какое‑нибудь особенное ремесло. Просто хорошее ремесло и постоянное место…

— Чем он только ни занимался: работал по части центрального отопления, был грумом, мальчиком на побегушках…

— И парики разносил…

— Ах, да… помнишь, и парики.

— Он рассказывал, что за кулисами видит девочек прямо без всего…

Ребята захихикали.

— Он говорил, что хотел бы встретить хорошую девушку, — строго оборвал их Жако, — и чтобы она была славная.

Жако взглянул по очереди на Рири, Мориса, Клода, Мимиля и Жюльена и решительно заявил:

— Он даже не требовал, чтобы девушка была очень уж красивая.

Ребята одобрительно закивали, полузакрыв глаза: они все понимали, как это правильно и хорошо.

— Он говорил еще о семейном альбоме, который непременно заведет себе, потому что у него такого альбома никогда не было…

— Понятно, ведь он же был найденыш.

— С ума можно сойти, сколько теперь найденышей…

— Это все из‑за войны.