Евгений Войскунский - Девичьи сны

— Успокой ее, — сказала Мария Клеопова, обвязывая свои волосы.

Саломия подошла к Марии Магдалине, опустилась рядом на корточки, сказала:

— Утро настает. Надо идти ко гробу.

Магдалина со стоном потянулась к Саломии, обняла за шею, выкрикнула, обдав горячим дыханием:

— Как будем жить без него?!

Тут и Саломия не выдержала, и, обняв друг дружку, они огласили пристройку плачем. Мария Клеопова стала над ними:

— Ну что же вы? Идти же надо… умастить тело Учителя…

От этих слов и ей, уравновешенной, стало страшно. И, опустившись на колени рядом с двумя, Мария Клеопова свои слезы смешала с их слезами.

Вышли со двора, когда дом Марфы еще спал, вся Вифания спала. Но на востоке, за Мертвым морем, за горами, обозначив неровный верх их стены, начинал прибывать свет пока невидимого солнца. Пальмы по сторонам дороги сухим шелестом длинных ветвей отвечали ветру. Мария Клеопова, прямая и высокая, шествовала впереди, держа на плече кувшин с миро. За ней мелкими шажками, спотыкаясь о неровности дороги, шла Мария Магдалина, тоже с кувшином благовонного нарда на плече. Замыкала ход мироносиц Саломия — маленькая, кругленькая, носатая. Кувшин с водой для омовения держала она на голове — так было удобнее, привычней.

Прохлада касалась лиц женщин.

Небо висело низко, уже не по-ночному черное, но еще и не подкрашенное утренней синевой.

Взошли на округлую верхушку Масличной горы. Тут два старых кедра широко раскинули ветви. Такие огромные деревья! Осенью в их тени по утрам шумел базар. Теперь здесь пусто. Только голуби ходят, выискивая в каменистом грунте, среди пучков жесткой травы, съедобное зерно.

O-o! Сзади, за спиной, будто свечу зажгли. Еще не взошло солнце там, за горами, но уже слало весть о себе — первый поток света. И впереди, на соседнем холме, высветился, как призрачное видение, город, обнесенный стеной. Белела слитная масса иерусалимских домов под все еще темным небом. Над ними возвышался Храм. Со своими белыми террасами, арками, с кровлей из блестящих пластин, он казался огромной глыбой снега, покрытой золототканым платком.

Снег не каждую зиму, но все же выпадал в родной Галилее, и, вспомнив это, Саломия опять с печалью подумала о покинутом доме, о Зеведее, заброшенном муже. Ясно представилось, как он, Зеведей, топорщит черную курчавую бороду, в которой всегда поблескивала рыбья чешуя, и вопрошает: «Опять уходишь? Сколько еще этот Назарянин будет таскать вас за собой?» Хорошо хоть, что она, Саломия, научила дочку варить пищу и стирать, — девочка присмотрит за отцом…

Женщины спускались в долину Кедрона. Тут, на склоне Масличной горы, досматривало последние сны селение Виффагия. Сложенные из желтоватого камня дома прятались среди маслин, смоковниц и финиковых пальм. Саломия поискала взглядом мызу, где, бывало, останавливался на ночлег Учитель с учениками. Хозяин мызы был родом из Галилеи, он всегда радушно принимал Учителя. В Иерусалиме и окрестных поселках многие жители высокомерно относились к галилеянам — мол, соображают нескоро и слова произносят неправильно. Даже обидная ходила поговорка: «Глуп, как галилеянин». Ну и неправда! Попроще — да. Вернее — простодушнее…

Вон она, мыза, в сторонке. Саломия подумала: не там ли ночуют ее сыновья? Может, и Петр там? Не стало Учителя, и разбежались ученики… Тут еще одна мысль влетела ей в голову: Мария! Учитель, прежде чем испустить дух, поручил Иоанну заботу о своей матери: «Это твоя мать»… Саломия ощутила как бы ревность, но в тот же миг, качнув головой, сказала себе…

Не успела додумать трудную мысль: откуда ни возьмись выскочила пара мохнатых псов и с лаем кинулась на женщин. Злющие, они бы и одежду порвали и, чего доброго, покусали, если бы не пастух, выгнавший из улочки селения стадо черных коз. Резким окриком он остановил свирепых сторожевых собак, а женщинам махнул рукой — идите, мол, с Богом.

Спускались по каменным уступам, поросшим оливковыми деревьями. Все больше их становилось, маслин. Трепыхались, дрожали на ветру их серебристо-зеленые листья. Это был сад. По ближнему селению Гефсимания он такое и носил название — Гефсиманский. Учитель любил отдыхать здесь, когда из Иерусалима шел на ночлег в Вифанию. Сидел тут на камне, слушал шелест масличных ветвей, думал свою высокую думу. Сюда, в Гефсиманский сад, пришел и в четверг после вечери, тут и был схвачен людьми первосвященника. Саломия знала об этом от сыночка. Когда шли в толпе на Голгофу, Иоанн коротко поведал ей, как все это произошло. Сказал и о том, что стражу навел на Учителя Иуда. Саломия ушам своим не поверила! Такое предательство, ужас! Чистых сердцем учеников собирал вокруг себя Иисус Назарянин — как же он, знающий людей, проглядел червоточину в сердце Иуды Искариота? И ведь в Галилее был Иуда ничем не хуже других учеников — так же, как и остальные одиннадцать, с восторгом внимал Учителю и проповедовал его слово людям. Вот только назначил его Учитель ведать денежным ящиком… Жертвовали в селениях деньги, и Учитель велел их на пропитание не тратить, а раздавать монеты нищим. (Пропитание всегда находили в домах, оказывавших гостеприимство.) Иуда ведал казной, и хоть невелика она была, а вот же… соблазн… Выходит, у денег своя сила, которая может пересилить даже благую весть о Царстве Божьем?..

Кедрон, неумолчно журча, бежал, обтекая камни, стремясь вдаль, в зеленую долину Иерихона. Летом, говорят, ручей пересыхает, но сейчас в нем было много воды. Приподняв подолы, женщины перешли через него по торчащим камням и стали подниматься к городской стене. У арки Золотых ворот остановились перевести дух. Кувшины поставили на землю. Запыхалась Саломия, сердце стучало, как молоток плотника.

Еще совсем недавно Учитель въехал в город через эти ворота верхом на осле, и люди кричали ему «осанна!» и радовались. Что же случилось с ними, почему требовали отпустить убийцу Варавву, а Иисуса, творящего добро, казнить? Неужели толпа может сегодня кричать одно, а завтра совсем другое? Не могла понять это Саломия. Ах, не надо, не надо было Учителю идти в Иерусалим! Остался бы в Галилее, проповедовал там — и ничего дурного никто бы ему не сделал. Нет… Прямо-таки тянуло его сюда… ибо в Иерусалиме объявится Царство Божье… Но разве не говорил Учитель, что здесь он будет осужден на смерть? Разве не он сокрушался: «Иерусалим, Иерусалим, побивающий пророков»? Разве не он, опечалившись, предсказал однажды, что не останется здесь камня на камне, все будет разрушено?.. Как все это понять?

Вошли в город, обходя тут и там овечий помет. Рассветало, на стены домов лег розовый отсвет, а по небу плыли облака, тоже розовые, золотистые по краям. С грохотом катила навстречу повозка с бочкой. Водовоз хворостиной погонял медлительного осла. Улица была узкая, пришлось женщинам посторониться.

Вышли к Храму. Площадь перед ним была пустынна в этот ранний час, но — уже тянулись, ковыляли к храмовой ограде, украшенной золочеными щитами, нищие в рваных рубищах. Будут сидеть весь день, раскачиваясь, прося подаяния. Саломия на Храм глядела с великим почтением: святое место под оком Божьим. И страшно было ей, страшно…

Извилистая улица вела их дальше. Дома здесь стояли не так тесно, как в бедных кварталах, тут жили священники, торговцы. Коричневолицый дворник махал перед одним из домов метлой, облако пыли поднял. Женщины натянули накидки на лица, чтоб глаза не запорошило.

— А ну, быстрее проходите! — крикнул подметальщик. — Шляются тут!

Мария Клеопова ускорила шаг. Ей что — ноги длинные. А Саломия, самая маленькая из трех, еле поспевала. Беспокоилась: прочно ли держится в горле кувшина тряпичная затычка, не расплескать бы воду. Подумала о Марии Клеоповой: гордячка! Всем своим видом как бы не позволяла забывать, что она сестра Марии и, значит, Учитель — ее племянник. Даром что Учитель никогда не подчеркивал родства. Не на роде, не на племени, говорил он, а на сердце основано Царство мое… Была бы Саломия грамотной — записывала бы слова Учителя, чтоб не пропали… Беспокоилась, что не все слова запоминала. Да и те, что помнила, не всегда понимала. Вот говорил он не единожды: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными». А что это такое — истина? Нет, не дано ей все понять… умом не вышла… да и в мыслях своих никак не избавится от суетности, глупых сожалений… от зависти… Разве не позавидовала она Марии Клеоповой, когда зимой пришел из Назарета ее муж Алфей, он же Клеопа, и пробыл с ней в Виффагии несколько дней? Да, позавидовала, размечталась: вот бы и Зеведей пришел к ней, Саломии, сюда…

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». А ведь как трудно, трудно очистить сердце…

Шли теперь мимо широких ворот претории, куда привели Учителя. Саломия стояла тогда среди толпы, слышала, как Пилат с каменного помоста говорил что-то, возражал первосвященникам, но те настаивали на своем, и толпа кричала, потрясая кулаками. Отсюда вывели Учителя в терновом венце, в багрянице и взвалили на его плечи огромный крест, и Учитель, согнувшись под ним, медленно пошел за центурионом, и двинулись солдаты в блестящих шлемах, и повалила следом толпа.