Клара Моисеева - Дочь Эхнатона

Слушая фараона, великая госножа не переставала думать о словах Черного Лотоса. «Жизнь научила ее предвидеть будущее, не обольщаться, не верить в пустые слова», – думала царица. А невольница сказала, что Эйе хитер и зол и что хитрость его трудно разгадать. Значит, нельзя открыто прекословить ему, пойти против него, объявить себя противником. Но и подчиниться воле Эйе недопустимо. ›

– Мы уже не дети, – сказала вдруг Анхесенпаамон и посмотрела в глаза фараона строгими и умными глазами. – Мы должны с достоинством держать в руках священный жезл великих фараонов…

Тутанхамон оживился, взял руку царицы и сказал:

– У тебя мудрость твоего отца Эхнатона и смелость превеликая.

– Но мы не должны забывать о коварстве и хитрости Эйе, – прошептала царица, пугливо озираясь: она знала, что Эйе имеет обыкновение приходить тихо и незаметно, чтобы вдруг услышать что-нибудь любопытное или увидеть что-либо запретное. – Верховный жрец знает все, решительно все, – продолжала свою мысль великая госпожа. – Мы не станем ему прекословить, не будем оказывать почести полководцу Хоремхебу, но и не станем отсылать его на Синайские рудники. Скажи Эйе, что ты благодарен ему за мудрые советы, но, прежде чем осудить человека столь влиятельного и значительного, ты желаешь проверить, сколь он предан великому правителю и в чем он провинился.

– Наши мысли встретились на тропинке, ведущей к справедливости, – сказал фараон. – Я рад, что посвятил тебя в эту тайну. Больше никто не знает и не должен узнать об этом. Перед всеми людьми Верхнего и Нижнего Египта Эйе остается верховным жрецом, мудрым советником. Сейчас мы простим ему его странности, а потом подумаем.

Когда Анхесенпаамон собралась покинуть покои фараона, Тутанхамон вдруг воскликнул:

– Любимая, мне стало так хорошо, так прекрасно, что в голову пришли разумные мысли, и я придумал нечто…

– Что же ты придумал, мой божественный господин? Я так счастлива узнать, что тебе хорошо, что мой старый искусный лекарь помог тебе! И еще у меня очень легко на сердце оттого, что наш верховный жрец, занятый священной церемонией, не покинул храм и не пришел к тебе. Без него у меня на сердце покой и радость. Но что придумал мой великий господин?

– Я вдруг понял, что Эйе плетет какой-то заговор и хочет кому-то причинить зло. Но моя вера в Хоремхеба непоколебима, и вот я решил: я пошлю гонца к Хоремхебу и прикажу ему не являться в Фивы до тех пор, пока я не позову его. Я дам ему понять, что мое приказание принесет ему великий дар.

– Какой дар, мой прекрасный господин?

– Самый великий дар, величайший на земле, – жизнь. Хоремхеб достаточно умен, чтобы понять это. А гонца я пошлю тайно от старого Эйе. И на душе у меня водворится покой.

– Это очень разумно, мой повелитель! Ничего лучше не придумаешь. На этот раз Эйе не удастся сделать по-своему. Но и далее будет так же.

– Я жду тебя, мой господин, мой прекраснейший Анху, – говорила молодая женщина своему мужу, раскладывая на маленьком низком столике все лакомства, которые любил ее повелитель. – Посмотри, какие свежие, румяные лепешки с медом. А как хороши эти печеные рыбы с кислым виноградом. И еще здесь есть одно лакомство, о котором ты не знаешь, а сделано оно точно так же, как его делают во дворце великой госпожи.

– Что же это за лакомство? И почему ты устроила это пиршество? Разве сегодня день поклонения Амону?

– Ты так занят своей работой, так озабочен, что даже позабыл о моем обещании. А я обещала тебе пиршество в честь драгоценного ожерелья божественной госпожи. Благодаря твоему бесподобному мастерству мы владеем настоящим кладом. Посмотри, какое тяжелое ожерелье. Щедрость моей госпожи беспримерна. Когда я слышу о жадных и скаредных жрецах Карнакского храма, я еще больше ценю свою великую божественную госпожу. Могла ли я думать, что в неволе мне будет дано такое счастье!

– В чем счастье? – спросил, улыбаясь, Анху.^

– Во всем, мой повелитель. Ведь я была рабыней и числюсь рабыней, а живу лучше знатной и прислуживаю самой прекрасной женщине на свете. Да и принцесса свободная, неплененная, не отказалась бы служить при дворе царицы. Но главное – ты, Анху!

Черный Лотос грациозным движением поклонилась Анху, сидящему за работой, а затем жестом показала ему на соблазнительные яства. И Анху не стерпел, отбросил инструмент и одним прыжком очутился под навесом, искусно сделанным из листьев пальмы. Он сел.

– Я жду тебя, мой господин, мой прекраснейший Анху, – говорила молодая женщина своему мужу, раскладывая на маленьком низком столике все лакомства, которые любил ее повелитель. – Посмотри, какие свежие, румяные лепешки с медом. А как хороши эти печеные рыбы с кислым виноградом. И еще здесь есть одно лакомство, о котором ты не знаешь, а сделано оно точно так же, как его делают во дворце великой госпожи.

– Что же это за лакомство? И почему ты устроила это пиршество? Разве сегодня день поклонения Амону?

– Ты так занят своей работой, так озабочен, что даже позабыл о моем обещании. А я обещала тебе пиршество в честь драгоценного ожерелья божественной госпожи. Благодаря твоему бесподобному мастерству мы владеем настоящим кладом. Посмотри, какое тяжелое ожерелье. Щедрость моей госпожи беспримерна. Когда я слышу о жадных и скаредных жрецах Карнакского храма, я еще больше ценю свою великую божественную госпожу. Могла ли я думать, что в неволе мне будет дано такое счастье!

– В чем счастье? – спросил, улыбаясь, Анху.

– Во всем, мой повелитель. Ведь я была рабыней и числюсь рабыней, а живу лучше знатной и прислуживаю самой прекрасной женщине на свете. Да и принцесса свободная, неплененная, не отказалась бы служить при дворе царицы. Но главное – ты, Анху!

Черный Лотос грациозным движением поклонилась Анху, сидящему за работой, а затем жестом показала ему на соблазнительные яства. И Анху не стерпел, отбросил инструмент и одним прыжком очутился под навесом, искусно сделанным из листьев пальмы. Он сел на циновке у столика с едой, а рядом, поджавши ножки, уселась его жена в желтом покрывале с золотыми запястьями на руках. Но, прежде чем приняться за еду, Анху снова взял в руки золотое ожерелье, подбросил его, чтобы еще лучше почувствовать тяжесть сверкающего металла, и, снова полюбовавшись, сказал:

– Поверь мне, Черный Лотос, ни в храме, ни во дворце я бы не получил такой награды. Это дань великой госпожи твоему благородству, твоему уму и твоей заботливости. Оно принадлежит тебе, и как мне прискорбно, что ты не можешь его носить! Но если нельзя им украсить твою прелестную смуглую шею, я хотел бы за это ожерелье купить тебе молодую ловкую рабыню, она бы отлично вела хозяйство в нашем доме. Но…

– Нет, нет! Рабыня нам не нужна. Ты уже раз купил рабыню. Мой прекрасный Анху, разве твоя рабыня плохо служит тебе? Право же, я так стараюсь тебе угодить! Что бы я ни делала, я постоянно думаю о тебе…

– А я о тебе! – воскликнул Анху и, закинув голову, стал пить молодое вино из круглого глиняного кувшина.

– Я всегда помню, мой Анху, что ты покинул свой родной Мемфис из-за меня. Что ты отказался от беспечной жизни богатого человека из-за меня. И как это случилось, что ты вдруг увидел меня в этой страшной пустыне, и как тебе пришло в голову купить себе рабыню?

– Черный Лотос, в тебе такая причудливая смесь благородства, лукавства, смышлености и горделивости! Ты только сейчас дала мне понять, что сегодня исполнился год с того дня, когда я встретил тебя в пустыне. И так как этот день у нас с тобой священный, то ты и позаботилась об угощении. А говоришь об ожерелье, будто это самое главное. Что значит золото рядом с тобой?

– Ожерелье пригодится нам, Анху. Мы сохраним его. Кто знает, что ждет нас впереди. А вдруг твой отец разыщет тебя и надо будет бежать из Фив? Жрец, прислуживающий самому священному быку Апису, все может.

– Как он найдет меня, когда у меня совсем другое имя? Прошел целый год, и он давно привык к мысли, что меня увели кочевники. Он понял, что искать меня так же бесполезно, как бесполезно искать крошечный драгоценный камень на песчаной тропе в пустыне. Он хотел сделать из меня жреца храма Птаха, а я давно уже понял, что создан для другого. Я люблю свое занятие и считаю его столь же священным, сколь священны занятия жрецов. Да и кто бы увековечил лик великого божества, если бы не искусные руки скульптора и художника?

– Но когда ты покинул Мемфис с поручением отца, ты ведь не собирался поселиться в Фивах?

– Ведь я не знал, что встречу свою принцессу, предназначенную мне богами. А когда я встретил свою принцессу, когда увидел печальные глаза Черного Лотоса, я решил, что на то воля богов, и отдал перепившимся воинам все свое достояние – за тебя, мой Черный Лотос. И право же, я не жалею. Я счастлив всем, что имею. Я молю великого Птаха, чтобы он простил меня и не причинил мне огорчений. Мне было бы спокойней, если бы ты сидела в этом бедном доме, а не прислуживала великой госпоже. Но раз уж так случилось, не будем печалиться.