Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас

Случилось это исключительно потому, что умная, очень красивая, но вместе с тем очень честолюбивая девушка была разборчивой невестой. Однако она искала не состояния и не положения. Она говорила, что выйдет замуж исключительно по любви, за человека, который сумеет ей понравиться, хотя бы даже и за русского. Она же сама сумеет при помощи крестного отца — Шварца — и при своём собственном даре нравиться облегчить будущему мужу карьеру.

Тому назад около года Тора чуть-чуть не вышла замуж за Преображенского офицера, русского. Он понравился ей тем, что был её противоположностью, был страшно смугл, с типом какого-то кавказца. Понравился он Торе одной чертой характера — необычайной дерзостью во всём.

Тора, чистокровная немка по отцу и матери, настолько в России обрусела, явившись маленькой девочкой, что теперь уже делала ошибки на своём родном языке и отлично говорила по-русски. Вдобавок она находила, что её соотечественники как-то все на один лад. Она сердила свою мать, говоря, что всякий молодой немец — размазня или кисляй. Амалия Францевна эти два российские слова даже не знала и первый раз услыхала их от дочери.

Разумеется, Тора и вышла бы замуж за черномазого офицера, но этому браку отчаянно воспротивился г-н Шварц. А видя, что с своевольной Доротеей Кнаус, избалованной матерью, ничего не поделаешь, он распорядился по-своему… Преображенец и красавец с кавказским типом неожиданно и неведомо как исчез с берегов Невы.

Тора, конечно, подозревала, что случилось, плакала около месяца, дулась на крестного, но затем понемногу утешилась, в особенности когда ей объяснили, что у её «предмета» была тоже куча «предметов» в числе разных петербургских немок и шведок.

Сын г-жи Кнаус — Карл был тоже предметом ухаживания среди всех немцев, отчасти потому, что его обожала мать и что через неё можно было многое получить, а отчасти и потому, что шестнадцатилетний юноша уже чем-то числился при особе самого всемогущего герцога. А так как он был малый умный, одарённый, симпатичный, то всякий понимал, что этот юный Кнаус через каких-нибудь пять-шесть лет сделается почти важным человеком. Герцог быстро выводил в люди очень юных людей и, не стесняясь, назначал их на важные должности, — разумеется, когда они были его соотечественники, курляндцы.

За последнее время в доме г-жи Кнаус стало ещё оживлённее, ещё веселее. Казалось, и народу стало бывать больше. Случилось это потому, что вдове бывшего чиновника канцелярии герцога удвоили пенсию неведомо почему, но, однако, всем совершенно понятным образом. Кроме того, прошёл слух, что её бездетный родственник, нечто вроде дяди, умер в Курляндии и оставил юной Торе своё состояние тысяч в двадцать.

Некоторые среди немецкого кружка усомнились в существовании и кончине этого дяди. Прошёл слух — конечно, тайком, — что богатая невеста никакого наследства не получала, а получит приданое. А кто ей таковое намерен дать — неведомо, можно только догадываться.

Разумеется, злые языки и враги семейства Кнаус стали говорить, что приданое будет дано самим герцогом; однако близкие люди имели доказательства, что это была истинная клевета, так как дети г-жи Кнаус не были лично известны герцогу и только г-жу Кнаус видел он мельком раза два или три в жизни.

Однажды в сумерки, когда уже начинала спадать июньская жара, у домика г-жи Кнаус остановилась небольшая колымага четверней.

Из неё вышел при помощи двух лакеев, соскочивших с запяток, пожилой человек и вошёл в дом. При виде его в доме всё засуетилось, люди побежали доложить барыне, барышне и в мезонин молодому барину.

«Herr Адельгейм!» — повторилось зараз во всех концах дома.

Амалия Францевна, переваливаясь, вывалилась из своей спальни в гостиную и, восклицая: «Lieber Herr Adelheim!»[9] — протянула ему обе руки.

Гость, г-н Адельгейм, почтительно поцеловал у хозяйки ручку и справился о здоровье детей, но в ту же минуту в гостиную вошла стройная и красивая молодая девушка с правильными чертами лица, весело спеша к гостю навстречу. Гость точно так же и у девушки поцеловал ручку, хотя с меньшим почтением, но продолжительнее и как бы с большим удовольствием. А затем тотчас же влетел в двери молодой малый с оживлённым лицом, быстрым взглядом и стал обниматься с гостем.

Все уселись, и начались расспросы. Господин Адельгейм был тоже когда-то большим другом их отца, а теперь другом и семьи.

Он находился в отсутствии из Петербурга около месяца, где-то около Харькова или Воронежа, и, вернувшись накануне, явился с первым визитом в семейство Кнаус.

Адельгейм только числился где-то на службе, но, собственно, не был чиновником; однако ходили слухи, что он всё-таки исполняет какие-то тайные поручения, никому не ведомые, важные. Во всяком случае, Адельгейм очень часто виделся с г-ном Шварцем.

После первых расспросов обоюдных, как здоровье, как и что, нет ли чего нового, Амалия Францевна, усмехаясь, но многозначительно прищуривая один глаз, говорила:

— Ну а как устроили дело?

Адельгейм усмехнулся и ответил:

— Какие же у меня дела? У меня никаких дел нет! Это всё на меня сочиняют. Я просто хотел проехаться в Малороссию, да надоело трястись по скверным дорогам — и вернулся, не повидавши хохлов.

— Ну-ну, хорошо! Скрытничайте! Я не любопытна. Не хотите сказать — не говорите! Я всё равно позднее от кого-нибудь другого узнаю: уладилось ли дело?

Речь зашла об общих знакомых. Тора весело и смеясь рассказала про какой-то случай на Неве с их знакомыми, причём целая компания чуть не потонула. При этом брат вставлял свои замечания и острил, Адельгейм, а равно и г-жа Кнаус смеялись до слёз, но затем гость всё-таки сказал:

— Какие мы злые! Люди чуть не погибли, а мы смеёмся над этим.

— Я их не люблю! — отозвалась Тора. — Они злые, на всех клевещут. И вы не должны их защищать! Они и про вас много дурного говорят. Уж конечно, не вам бы следовало их спасать!..

— Ну, Бог с ними! — отозвался Адельгейм, и, обратясь к Амалии Францевне, он вдруг выговорил: — Ах, ведь главное-то я и забыл! Прошу у вас позволения завтра или послезавтра привезти к вам и представить молодого человека.

— Кто же это? Кого?..

— Моего нового приятеля…

— Старика?! — воскликнула Тора.

— Да, старика… лет двадцати пяти.

— Что это значит?

— А значит, что он настолько рассудительный молодой человек, что в некотором смысле старик.

— Да кто же такой? Откуда? Где вы с ним познакомились, если