Ариадна Борисова - Змеев столб

Зина Тугарина увлеклась художественной самодеятельностью. Нашлись музыканты, танцоры, певцы, и в праздник устроили концерт. Хаим солировал в сопровождении ансамбля и шутил дома:

– Еврей в сопровождении русско-литовско-финского ансамбля поет итальянские песни на якутском мысе! Ну где еще найдешь такой интернационал?

Вскоре власти разрешили переписку с Большой землей. Хаим написал всем родным, Мария – отцу Алексию и фрау Клейнерц в Клайпеду. Почту два раза в месяц привозили из Тикси на собачьих упряжках, а туда ее доставляли самолетом. Почтальон Фрида, жена Галкина, пять раз била в гонг, возвещая о прибытии писем.

На мысе образовался рыбацкий колхоз. Колхозные артели по-прежнему без выходных промышляли вахтенным методом по островам. Домой они возвратились лишь на Первомай.

Перед парадом в школе была проведена военная подготовка. Витауте очень волновалась, но справилась с заданием хорошо: метнула деревянную гранату близко к цели и прочла наизусть заметку из «Пионерской правды» об опасном огоньке свечи, издалека видном врагу.

Утром площадь у конторы расцвела кумачом лозунга «Веди нас к победе, великий Сталин!», а после парада и концерта каждой семье совершенно бесплатно подарили по батону американской колбасы. Зина Тугарина так и сказала: «По батону», хотя по виду колбаса напоминала соединенные абрикосовые косточки, на спор вытянутые в длину неведомым силачом. Сухую колбасу даже строгать было сложно, и пани Ядвига опять помянула довоенный (до Первой германской войны) аварийный запас союзников.

Американскую колбасу отварили в воде, продукт сделался съедобным и очень понравился Алоису.

Победный лозунг после майских торжеств не сняли, а 9 мая выяснилось, что не зря.

– Добили фашиста в его логове! – закричала Гедре, распахнув дверь юрты, и громко разрыдалась.

Народ уже сбежался на площадь, люди целовались друг с другом, как сумасшедшие, плакали, смеялись и без конца повторяли слова, услышанные из тарелки радио: «Добили фашиста в его логове!»

Тугарин выступил с замечательным докладом. Всем понравились его слова о том, что рыболовецкий участок ударно помог фронту приблизить победу над захватчиками и добить фашиста в его логове. Отличившихся на промысле рыбаков наградили почетными грамотами. Хаиму с Юозасом грамот не дали по понятным причинам: хищение социалистического продовольствия. На радостях Тугарин выкатил пять бутылок спирта, так что не работали два дня.

Гедре и Нийоле получили весточки от мужей. Гринюс отбывал наказание в Красноярском лагере, а муж Гедре – под Мордовией.

– Я знала, знала, что он жив! – снова рыдала счастливая Гедре и носилась с посланием по всему поселку.

Отклик от отца Алексия пришел с последней перед новой навигацией почтой. Завидев Марию, Фрида издалека радостно замахала конвертом.

«… Прости, Машенька, что заставил ждать ответа, – писал священник. – Так получилось, что письмо твое добиралось до меня долго. Вначале о твоей просьбе: в Ковно я, где только сумел, справлялся о семье Готлибов, но никто не дал мне вразумительного ответа. Один человек сказал, будто видел кого-то из них в гетто, устроенном немцами в Вилиямполе. Больше, к сожалению, ничего не удалось узнать. Очень надеюсь, что Готлибы выжили, ибо выжившие все-таки есть… С первых месяцев войны везде, и у нас в Векшнях, открылись отделения комендатуры СС, где зарегистрировали всех евреев. Через некоторое время их начали массово расстреливать в лесу. Нам с Татьяной удалось спрятать и переправить через надежных людей в Америку несколько еврейских семей. Потом я, увы, закрутился, пришлось отвоевывать наш храм у католиков. Как мы его вернули – отдельная история, о чем я напишу тебе когда-нибудь позже. Их епископ Бризгис выступил с обращением к литовскому народу и призвал помогать немцам, которые якобы освобождают Европу. Из-за этого литовские каратели понаделали бед, уничтожали не только евреев, но и своих, коммунистов и сочувствующих… Вынужден сообщить тебе одну за другой дурные вести. Зимой была освобождена Клайпеда, к весне я побывал там, но никого из наших не нашел. Город лежал в руинах, молельный дом война стерла с лица земли… А в прошлом году я, Машенька, овдовел, дорогая жена моя Татьяна ушла от нас после болезни… Передай Хаиму огромное спасибо за то, что он сохранил тебя и Ромочку, и поцелуй за меня сына. Жаль, что ты не написала о нем, мальчик, наверное, вырос. Я и дети очень рады за вас. Приход у нас перед войной сильно увеличился за счет новгородцев, перевезенных в Векшни, а теперь он закрыт. Больше на этот адрес не пиши, уезжаю с детьми, пока еще не ведаю, куда. Если останусь жив, напишу с нового места… Храни вас Бог».

О том, что ребенок остался в Каунасе, Мария из каких-то суеверных чувств скрыла от священника. Он не знал, не знал… Она поняла, что отец Алексий вынужден бежать: советская власть, едва освободив города и местечки, вновь начала гонения на церковь.

Письмо разбудило боль. Хаим увидел, как Мария сидит у камелька, неподвижно глядя в огонь, и ничего не спросил. Капли кипящего сургуча вытекали из печной дверцы, остывая на полу шоколадной лужицей…

Несмотря на то что якутская рыбная промышленность получила союзное признание, надеждам Тугарина создать долговременное царство на мысе неожиданно пришел крах. По неизвестной причине власти решили закрыть его участок. Именно этот, остальные продолжали работать. Может быть, открылся промысел в других морях, и северный рыболовный план претерпел какие-то изменения. Так или иначе, ликвидацию поселка не стали откладывать в долгий ящик. Приехал фотограф и снял поселенцев для новых документов. Фельдшер Нина Алексеевна выдала всем справки о состоянии здоровья.

За неделю до отъезда комендант с офицерами собрали народ в конторе и начали вызывать по одному в Сталинский уголок.

– Ознакомьтесь, – сказал Марии один из офицеров и подвинул лист бумаги. – Если грамотны, заполните то, что в скобках, и подпишитесь.

Это была «Подписка о неразглашении «ни в устной, ни в письменной форме того, чему я, (Ф. И. О.), являлся (являлась) свидетелем со дня выезда из (название города, села) до дня выезда из (название места переселения)».

– В противном случае к вам будут применены санкции от пяти и более лет заключения в зависимости от характера разглашения, – уведомил офицер скучным казенным голосом. – Подписали? Теперь обмакните большой палец правой руки здесь, в губке с чернилами, и поставьте рядом с подписью оттиск.

– А вот – ваш документ, – подал комендант свидетельство спецпереселенца – простой бланк с маленькой фотографией. – Он выдан вам вместо паспорта.

Мария прочла: «Готлиб Мария Романовна была переселена в Булунский район ЯАССР, работала на рыболовецком участке № 7. Уволена в связи с закрытием участка по разрешению МВД». Внизу, как на прежней справке, вместе с печатью ТФТ стояла резолюция: «В выезде из ЯАССР Готлиб М. Р. отказано в виду политической неблагонадежности».

На прощание бывшие жильцы крайней юрты в начале лагуны присели на покрытые мешочными одеялами нары. Женщины заплакали, мужчины, включая Алоиса, оглядывали юрту с печалью, ведь здесь прошла часть их жизни. Все они не однажды вспомнят этот дом и пани Ядвигу.

Она занедужила, когда стало известно о закрытии участка. Лежала на нарах непривычно бездеятельная и чахла с каждым днем. Осмотрев ее, Нина Алексеевна вызвала Хаима за дверь и пожала плечами:

– Ничего не понимаю. Ваша бабушка совершенно здорова, даже удивительно для ее возраста с учетом того, что ей тут довелось пережить. Она, кажется, просто сама решила умереть.

– Не надо передавать мне, что сказала фельдшер, – пресекла дома Хаима пани Ядвига. – Я никогда не болела, а сейчас болею – старостью.

– Нет такой болезни.

Пани Ядвига улыбнулась увядшими глазами.

– Голод – есть такая болезнь? Нет. Однако от него умирают, если вовремя не излечиваются едой. От старости тоже умирают. Но старость неизлечима. Не смотри на меня слезливыми глазами, сядь, послушай. Помнишь свой «оперный» концерт в «Оранже»?

– Конечно.

– Я сказала тогда, что знала человека с голосом, похожим на твой.

– И это помню.

– Ты тоже его знаешь.

– Да… Это мой отец.

– Когда ты догадался?

– Когда Мефистофлюс назвал ваше имя.

– Вот как…

– Еще в детстве я видел у отца вашу фотографию и спросил, кто эта девочка.

– Что же он ответил?

– Ядзя.

– И ты смог узнать в старухе девочку с фотографии?

– Я не узнал. Я почему-то понял.

– Мы с твоим отцом жили в Мемеле на одной улице.

– Он любил вас?..

– Если бы он любил, – усмехнулась пани Ядвига. – Нет, деньги перевесили Ядзю. Я его любила. Исаак и детство – лучшее, что у меня было в жизни, как ни странно слышать это от старухи. Потом я ненавидела его очень сильно. И не только его, многих, многих… Но все шло по плану, и все идет. Я должна была встретить дитя Исаака, чтобы понять, каким он не был, и – простить.