Хидыр Дерьяев - Судьба (книга третья)

— Можно?

В комнате сидели двое. За столом напротив двери — смуглый молодой туркмен, сбоку — рыжеусый русский. Они оба одновременно посмотрели на посетительницу.

— Пожалуйста, входите, — сказал туркмен на чистом русском языке.

Женщина сжимала руки, глядя то на одного, то на другого, не зная, к кому обратиться.

— Садитесь, пожалуйста.

Она села.

— Мне бы председателя Ревкома…

— Я вас слушаю, — сказал туркмен. — Моё имя Клычли. А это — мой заместитель, товарищ Ярошенко. Что вы хотели сказать мам?

Волнуясь, женщина начала рассказывать.

Однажды она вечером возвращалась домой от знакомых. Возле русского кладбища, чтобы сократить путь, пошла напрямик, через заросли кустарников. На берегу Мургаба, в кустах, она заметила горько плачущую молодую туркменку. Одежда на ней была вся мокрая. Попытаться расспросить, что случилось, не представилось возможности, так как женщина не понимала по-туркменски, а туркменка — по-русски. Однако они сумели договориться без слов, и женщина увела туркменку к себе.

— Где она сейчас? — быстро спросил Клычли, переглянувшись с Сергеем.

— У меня, где же ещё, — ответила женщина. — Сейчас я закончу… Через соседку-татарку, которая была переводчицей, я узнала страшную судьбу этой туркменочки и решила никуда её не отпускать от себя. Её ведь убить собирались! В какое жестокое время мы живём… В общем, осталась она. Отошла немного, повеселела. Способной оказалась — научилась не только говорить по-русски, но даже читать и писать. А потом вдруг взбрела ей в голову блажь коврик выткать. Опять соседка-татарка помогла, достала всё, что нужно. Соткала моя Узук ковёр. Иди. говорит, на базаре продай. Как ни отнекивалась я, она на своём настояла. Ну, а на базаре двое каких-то прицепились: украла, мол, ковёр. Привели в милицию. Спасибо, дежурный добрым оказался, отпустил под честное слово. Не могла я ему рассказать о своей жиличке. Сердцем чувствую, что эти двое не о ковре пекутся, что-то чёрное у них на уме. Не мою ли туркменочку они разыскивают?

— Как, вы сказали, зовут её? — спросил Клычли.

— Узук, — сказала женщина.

— Слышишь, Сергей? — улыбнулся Клычли.

— Значит, жива она, — Сергей поднялся из-за стола. — Заберём её к себе?

— Конечно! Ей никак нельзя рисковать. Тем более, похоже, что Аманмурад на след её напал

Клычли снял телефонную трубку, крутнул ручку аппарата.

— Центральная? Милицию дайте!.. Милиция? Кто у телефона? Дежурный? С вами председатель Ревкома Сапаров говорит. Немедленно пришлите ко мне одного милиционера. Да, да, вооружённого. Милиции всё время положено вооружённой быть… Прямо ко мне в кабинет пусть приходит. Кстати, женщина, которую вы отпустили, у меня находится, вы о ней не беспокойтесь.

Милиция и Ревком находились почти рядом. Через несколько минут вошёл бравый милиционер.

— Берите, товарищ, мой фаэтон и поезжайте с этой женщиной куда она скажет, — велел ему Клычли. — У неё в доме живёт молодая туркменка. Вам поручается привезти её сюда. Будьте осторожны и не разрешайте, чтобы к ней приближались какие-нибудь мужчины.

— Есть, товарищ Сапаров! — козырнул милиционер.

— А вам — большое спасибо! — Клычли протянул женщине руку. — Вы приютили близкого нам человека. Точнее, подругу нашего товарища. Если бы все были такими, как вы, куда легче стало бы жить на свете. Большое вам спасибо ещё раз! Понадобится какая-либо помощь — приходите без стеснения в любое время дня и ночи. Скоро у нас откроется женотдел. Если согласитесь, пригласим вас работать в нём. Коврик вам, конечно, вернут.

— А бог с ним, с ковриком! — махнула рукой женщина. — Я так рада, что у бедняжки Узук нашлись наконец друзья! Вы уж не давайте её никому в обиду! Она и так, горемычная, натерпелась за свою жизнь столько, что на десятерых подели — и то много окажется.

— Теперь её никто не обидит, — заверил женщину Клычли, нимало не подозревая, что через некоторое время станет свидетелем трагедии.

Милиционер и женщина ушли Не успела за ними закрыться дверь, как появился Черкез-ншан.

— Привет народному образованию! — шутливо поприветствовал его Сергей, непонимающе глядя на Клычли, который усиленно подмаргивал и гримасничал, кивай головой на Черкез-ишана. По движению губ друга Сергей понял слово «Узук» и сообразил, что Клычли предупреждает: не надо говорить о ней Черкез-ишану.

Черкез-ишан уселся, бросил свой нарядный белый тельпек на свободный стул и сказал:

— Помещение, в котором мы открыли интернат, не подойдёт.

— Почему? — закуривая, поинтересовался Клычли.

— Тени мало, деревьев нет А детишкам свежий воздух нужен. На солнцепёке, что ли, прикажете им играть?

— Тени мало, это верно, — согласился Клычли. — А где я тебе деревья найду, скажи, пожалуйста, ишан-ага?

— Я их без тебя нашёл, — сказал Черкез-ишан. — За городским садом двор есть — лучше не придумаешь.

— С деревьями?

— С пеньками!

— Ладно, посмотрим этот твой двор — потом решим, что делать.

Черкез-ишан погладил ладонью свежевыбритую голову.

— Трудно в интернат детей набирать, — пожаловался он.

— Сколько их у тебя сейчас?

— Одиннадцать.

— Мало. А в аулах сирот полно, байскими объедками питаются. Надо привезти их в интернат.

— Тебе, председатель, легко! — возмущённо сказал Черкез-ишан. — Приказывать и я могу, а ты попробуй сделать.

— Сделаю, если меня поставят командовать народным образованием, а тебя в подпаски отправят! — усмехнулся Клычли.

— Много ты наделал! — проворчал Черкез-ишан. — Что. мы не привозим детей, что ли? И по двадцать штук было и больше. Не живут они у нас — рот в чём беда.

Объедками, говоришь, байскими питаются. А мы что им предлагаем — триста граммов хлеба да пустой суп? Знаешь, что они говорят, сироты твои? У бая, мол, и кормят досыта и суп вкуснее. И убегают.

— Отпускать не надо.

— Сторожа, может, специального завести? За ними не уследишь — как вода сквозь пальцы. В общем, трудно, товарищ председатель.

— Где легко? — сказал Клычли. — Нынче, ишан-ага, кругом трудно. За что ни схватишься, всё с самого начала начинать нужно.

Пока они разговаривали, милиционер успел вернуться вместе с Узук. В длинном коридоре Ревкома толпились туркмены, приехавшие из аула по разным делам. Взгляды, которыми они провожали Узук, были далеко не дружелюбны. Молодая женщина чувствовала эту неприязнь и зябко куталась в халат, торопясь поскорее пройти мимо.

Они подошли уже к двери председателя ревкома, когда милиционера кто-то окликнул. Милиционер обернулся, ища глазами. В этот момент на Узук, оскалясь, бросился Аманмурад. Узук вскрикнула от испуга и толкнула дверь. От горячего удара в спину она покачнулась, сделала несколько мелких шажков и упала прямо под ноги вскочившему Черкез-ишану. Вслед за ней, размахивая окровавленным ножом, вломился Аманмурад.

Только на секунду он встретился глазами с Черкез-ишаном и прочёл в них свою смерть. Черкез-ишан выстрелил в упор. Но, видно, крепко молил кто-то бога за косоглазого Аманмурада — он только вздрогнул и взмахнул ножом. Клычли цепко обхватил его. Он рвался, как безумный. Подскочил Сергей. Ломая руку, вывернул нож.

Черкез-ишан трясущимися руками примащивал свою белую папаху под голову Узук. Глаза его были полны слёз. Она дышала трудно, с хрипом, розовая пена пузырилась в уголках её губ.

Когда Клычли и Сергей, сдав Аманмурада охране, вернулись назад, Узук приоткрыла глаза. Слабое подобие улыбки скользнуло по её лицу.

— Это вы? — чуть слышно прошептала ома. — Значит… теперь… я не умру…

— Немедленно в госпиталь! — приказал Клычли, смахивая со лба крупные капли пота. — Я сейчас позволю им!

Узук уложили в фаэтон, который только что привёз её сюда, — здоровую, молодую, полную жизни. Черкез-ишан примостился рядом, поддерживая голову молодой женщины.

На полу осталась лужица крови — такая маленькая, потемневшая, уже густеющая лужица…

В дверь заглянула уборщица с ведром и тряпкой в руке. Сергей и Клычли, как по команде, вздохнули и вышли в коридор.

Конец третьей книги

Джадиды (букв. новые) — в Средней Азии — последователи реакционного пантюркистского движения. После февральской революции стали создавать своя буржуазно-националистические организации — Шура-и-Ислам, младобухарскую и младохивинскую партии. Выступили против Октябрьской революции и Советской власти и были впоследствии разгромлены.

Зулькарнейн — двурогий, прозвище Александра Македонского.

В романе частично использованы материалы воспоминаний С. Гейвандова, Ф, Ткачука, С. Тимошкова, И. Ефимова и др., опубликованные в сборнике «За Советский Туркменистан» (Ашхабад, 1963 г.) — Автор.