Эдвард Радзинский - Театр времени Нерона и Сенеки

Амур затих.

– Мертв? – в ужасе прошептал Сенека. Нерон засмеялся:

– Но Британии был тоже мертв!.. Я не пожалел царственного брата – зачем мне жалеть этого порочного раба?.. Ты все никак не можешь понять, учитель: мы всерьез играем Комедию жизни.

– Я не хочу умирать!. Я не хочу! – закричала Венера.

– Да, да, вот так же кричала мама, глядя на мертвого Британика... Венера упала на колени, она обнимала ноги Нерона;

– Я боюсь! Я не хочу!

– Ну – точно! Вылитая мама! Как она испугалась, бедняжка, в тот день. Продолжай, Сенека._ А мы займемся уборкой тел.

И, оттолкнув Венеру, он поволок с арены во тьму легкое тельце Амура.

И вновь бесстрастно читал Сенека:

– «Луцилий! Чем дороже груз, которым владеет путешественник, тем более он заботится о спокойствии воли и благодарен Нептуну за это спокойствие. Так и философ: ему нужен мир в государстве, чтобы размышлять в покое, – и он благодарен тому, кто дарует этот мир» Вот отчего я так забочусь о силе цезаря и славлю его власть!»

– Я не хочу! Я не хочу! – ползала по арене Венера.

– «Ты пишешь, – продолжал невозмутимо Сенека, – что он истребляет свою семью? Зато в его правление не подвергается посягательствам жизнь и свобода частных граждан. Зато совершенно исчезли политические процессы... А вспомни страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия!»

– Как я люблю эту твою присказку, – улыбнулся Нерон.

– «Ты спрашиваешь, Луцилий, справедливы ли слухи об убийстве Цезарем Британика? Надеюсь, что нет. Но даже если так? Каков выход? Принять сторону его матери, мечтавшей заменить Цезаря слабовольным, юродивым Британиком и властвовать самой? Но это означало бы вновь вернуть Рим в страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия».

– Но Тигеллин сказал... – начал Нерон и зашептал, указывая на Венеру. – Это все она! Мать! Мать натравила меня на Британика! Брат – ее жертва!

И Сенека вновь увидел Нерона тогда, в анфиладах дворца. И услышал его отчаянный шепот: «А знаешь, зачем она это сделала? Чтобы Рим узнал и меня ненавидел! Но Тигеллин сказал: она плетет заговор. Тигеллин сказал: мать подошлет ко мне убийц!.»

– И что ты мне на это ответил тогда, Сенека? – спросил Нерон.

– Я боюсь! Боюсь! – кричала Венера. Сенека молчал.

– Да... промолчал, опять промолчал, все, прочитав в глазах волка... Бедная мама, ты помнишь, как это было.

– Не надо! Я не хочу! Я боюсь! – визжала Венера.

– Успокойся, шлюха, – усмехнулся Нерон. – Я не видел, как убивали маму... Мама! Я ее любил. Презирал, боялся – и любил!.. И когда ты молча согласился на ее убийство – вот тогда я до конца тебя возненавидел! Ах, Сенека, какая это была женщина! Сколько я совершил покушений на ее жизнь? И она все-все избежала! Интуиция! И как живуча! Ну – кошка! В тот день она навестила меня на вилле, и я посадил ее на корабль. Корабль должен был развалиться в открытом море. И развалился. Но мама выплыла... Вот тогда я послал к ней убийц. Помнишь – осень, мы с тобой сидим у нашего камелька. Ты, как всегда, беседуешь со мною о добродетели. А я жду известий о маме... Знаешь ли ты, что такое ждать убийства матери? – И Нерон опустился у ног Сенеки и шептал: – Не оставляй меня, учитель! Говори! О путях самосовершенствования! Ну! Как тогда! Говори!!!

Сенека глухо начал:

– Есть три пути самосовершенствования. Путь размышления – самый благородный...

– Ах, как мудро!

– Путь подражания – самый легкий... И путь опыта – самый трудный.

– Да... Да. А я представлял: они уже отворяют двери в ее покои.

...И центурион обнажил меч. Прекрасная женщина не защищалась. С достоинством обратилась она навстречу оружию:

– Бей в чрево, которое его выносило. Движение руки с мечом – и последний вопль...

– Не надо, – вопила на арене Венера. – Я боюсь! Нерон ползал у ног Венеры, обнимал ее ноги, шептал:

– Мама... Бедное чрево... Я убил маму...

Он повалил Венеру в сверкающие опилки, он осыпал ее поцелуями.

– Мама... Тебя нет!.. Посмотри, какая у нее грудь, Сенека! Мама была Венера! А как она хотела царствовать! Она боялась моих баб. Она так хотела царствовать, что ложилась со мною в одни носилки! Она соблазняла меня!

– Замолчи, Цезарь!

– А ты опять не выдержал, – засмеялся Нерон. – Да, мама лежала мертвая, а я стоял над нею... и, хохоча и плача, обсуждал ее прелести... Но боги молчали. Почему они всегда молчат? Может, они... как и ты... молча одобряли? Ну, судья, брат Диоген последний, почему не ударила молния в нечестивца?

– Ты – сказал?.. – ответил старик в бочке.

– Не понял! – усмехнулся Нерон и с размаху, страшно ударил его бичом.

– Не бей его, Цезарь. Он все объяснил, – сказал Сенека. – Он считает, что видимый мир – это всего лишь наше испытание…

– Я не знаю, то ли он сказал. Но ты, Сенека, как всегда, промолчал... И мы учтем это, определяя твою плату, – усмехнулся Нерон.

Из подземелья неслись негодующие крики.

– Ты слышишь, Сенека? – взвизгнул Нерон. – Они пришли за мной! Весь город знает: я убил маму! Весь Рим на ногах!

Крики из подземелья раздавались все громче, и Нерон бросился к центру арены.

– Когорты окружают дом! Они приговорят меня к казни матереубийц: они посадят меня в мешок с собакой, змеей и обезьяной! И сбросят в Тибр! Я боюсь!.. А все Тигеллин. Это он натравил меня на маму! И ты это тоже хотел! Вы оба меня с ней ссорили! «Я боюсь!» – Нерон засмеялся. – Так я вопил тогда.

Он взглянул вниз – сквозь решетку.

Опустел пиршественный стол, пустые кубки валялись на мраморном полу. Люди кричали и били пустыми кубками по гулкому полу.

– Ну конечно! Им забыли добавить жратву и питье. И они негодуют, – усмехнулся Нерон, обращаясь к Амуру.

Амур бросился в темноту – исполнять приказание.

– Сейчас, миляги, сейчас, сердечные. – Нерон уже обращался к Сенеке – И что ты мне ответил тогда?

– «Все обойдется, Цезарь. Я написал твою речь, – спокойно сказал Сенека. – Сейчас войдут сенаторы, и ты прочтешь. Они ненавидели твою мать. Они будут с тобою, Цезарь».

Нерон взглянул на сенатора, и сенатор тотчас прокричал речь:

– «Раскрыт заговор. Было решено убить цезаря и уничтожить вели кий сенат... Можно сжечь Рим, но можно его отстроить заново. Ибо не камни составляют душу Рима. Жив римский народ, и величаво стоит Рим – пока жив сенат. С болью и печалью сообщаю вам, сенаторы, что во главе заговора стояла наша мать Агриппина».

– Грандиозно! С каким чувством я прочел твою речь! Сенатор завопил:

– «Да сохранят тебя боги для нас, Великий цезарь!» – десять раз. «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!» – десять раз. «Ты наш цезарь, отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!» – двадцать раз... Сенаторы! Предлагаю поставить дары в храмах за спасение цезаря и отечества!

Из подземелья уже раздавались восторженные крики.

– А ты прав, Сенека! Против меня проголосовали только трое сенаторов. Утром их нашли с перерезанным горлом. Говорят, разбойники... – И он обнял Сенеку. – А вообще я рад, что мамы больше нет. Теперь наконец-то я смогу спать с Помпеей Сабиной... Мама не любила ее! Я знаю, ты тоже. О ласки Поппеи Сабины! О ее тело! Согласись, Сенека, она очень похожа на маму – ну совершеннейшая Венера. – И он притянул к себе Венеру, и тоже обнял ее – другой рукой. – Прекрасная Поппея... Знаешь, Сенека, она уговаривает меня убить мою жену, добродетельную Октавию... Кстати, Тигеллин сказал...

– Октавия была прекрасная женщина! – тихо сказал Сенека.

– Да, да, ты всегда любил Октавию.. Но знаешь ли, старик, что такое ночи Поппеи Сабины? Мое сердце разбито! О сердце артиста! Я решил вернуться к игре на кифаре. Представляешь, Сенека, пока я был занят – убивал маму, сколько лавровых венков нахватали мои соперники! Опять у тебя недовольное лицо... И Поппея тебе не нравится, и кифара. А знаешь, Сенека, я убил маму, чтобы впредь не видеть вокруг себя недовольных лиц. И чтобы ты не докучал мне своей перевернутой рожей, я отправлю тебя отдохнуть на курорт в Байи. Полечись в Байях, Сенека! Наш писатель, наш классик Сенека. Прости, ты еще не классик. Чтобы стать классиком – нужно умереть... Читай!

Сенека невозмутимо читал свитою

– «Дорогой Луцилий! Агриппина была ужасная женщина, и хотя смерть ее тоже ужасна, как всякая насильственная смерть, – но, выбирая между двумя ужасами, мы, граждане, не смеем не думать о благе отечества. Победи Агриппина – и тотчас вернулись бы страшные времена Тиберия – Калигулы – Клавдия. Поэтому восславим судьбу за победу цезаря! Ты пишешь о слухах, об убийствах сенаторов, голосовавших против Нерона... Нам пристало думать не о слухах, а о пользе отечества. Это порой так нелегко, поверь. Ты пишешь, что цезарь все свирепеет и злодеяния его все ужаснее. Да, он бесноватый гуляка, но это природное свойство его натуры. Я хорошо изучил его и знаю: чтобы его унять, надо терпеть. Только терпимость и нравственные беседы размягчают его душу. Надо помнить, что рядом с ним стоит страшная тень Тигеллина, потворствующая его порокам. И хотя этот маньяк Тигеллин до сих пор не показывается на людях, я знаю, они видятся с цезарем каждый день. Сколько усилий и красноречия надобно тратить в борьбе за душу цезаря. О, если бы не судьбы отечества, я давно покинул бы постылый Рим».