Степан Злобин - Степан Разин (Книга 2)

На переволоке уже дымили костры кашеваров.

Дозоры маячили по долине на лошадях.

Прокопченные войсковые котлы, подвешенные на треногах, начинали распространять смачный запах вареного мяса. Любители рыбы уже заходили в челнах с неводами...

Атаманский шатер раскинули на пригорке. Степан Тимофеевич сидел с Бобой. Еремеев, Наумов, Серебряков, Тимофеев, Минаев и станичные атаманы были заняты каждый своим делом.

Атаманский кашевар, взятый вместо Тимошки, запалив костер, варил пищу для атамана.

Боба рассказывал Разину, как запорожцы приняли его письмо. Дорошенко с Сирком были готовы соединиться с разинцами, просили назначить место, где бы лучше сойтись им с войсками. Им была по сердцу думка о едином казацком войске, о единой казачьей державе от Буга до Яика.

– А чи не хотят они меня обдурить? Как ты скажешь, братику Боба? Чи не хочет он, чертов твой Дорошенок, сесть за гетмана надо всей той казацкой державой?! Может, Сирко атаман и добрый, а Дорошенку я веры не маю чего-то! – возразил Степан.

– Чекай, Стенько. Пошто ты гетману Дорошенку не маешь виры? Вин дуже добрый казак!

– А бес его знает. Чего-то не верю. Он, сдается мне, как другой Бруховецкий {Прим. стр. 35} – в бояре хочет. У него дюже панская хватка... Чего-то с султаном путлякает... Нет, мы трохи покуда еще почекаймо. А там как мы сильны будем, то и сустренемся вкупе, – задумчиво говорил Степан.

В кустах возле самого атаманского шатра завязался тем часом какой-то спор.

– Эй, батька! – позвал атаманский кашевар. – Лазутчика я изловил. Схоронился в кусты да глядит, будто волк, на тебя скрозь полог.

Кашевар вытащил из кустов невысокого, коренастенького мужичишку в лаптях и в посконных портах и рубахе.

– Пусти! Ну, пусти! – огрызался тот, отбиваясь.

– Пусти-ка его, – приказал атаман. – Отколе ты? Чей? – спросил он мужика.

– А ничей! Сам свой я да божий! – бойко ответил мужик.

– Боярский лазутчик, чай, шиш! – крикнули из толпы казаков, услыхавших возню и теперь окруживших шатер атамана.

– В глаза тебе плюнуть за экое слово! Какой же я шиш! – разозлился мужик.

– А пошто ты залез в кусты?! – взъелся кашевар.

– Ватамана смотреть. Родом-то я, вишь, с Нижегородчины, князей Одоевских вотчины...

– А на что же князьям Одоевским наш атаман? – снова кто-то из казаков, забавляясь, перебил мужика.

– Дура! Каким князьям? Князя мы на воротах повесили, а сами пошли праведна ватамана искать: к Алехе Протакину, к Василию Лавреичу Усу и к тебе, ватаман честной, – поклонился мужик Разину.

– А на что вам во все концы посылать? Шли бы разом сюда. Наш атаман удал и богат, всем Доном владает! – сказал молодой кашевар.

– Наш атаман прошлый год персицка царя покорил, караваны купецкие разбивал, воевод казнил, а царь ему милость дал, – подхватили собравшиеся казаки.

– А ныне наш атаман казацкое царство ладит от Буга до Яика, всех беглых зовет! – подойдя, подхватил Еремеев.

Тот мотнул головой.

– Пошто к вам! К Василию Лавреичу, мыслю я, наша дорога.

– А что за Василий?

– Василия Уса не слышал?! Таков богатырь-то великий! Бояр сокрушитель, дворян погубитель, неправды гонитель – вот кто он, Василь-то Лавреич! Он ватаман-то поболе вашего будет!

– Поболе?! – с насмешкой переспросили его из толпы.

– Мужики с ним всю Тульщину и Тамбовщину погромили, дворянские домы пожгли, – продолжал пленник. – А вы что? Слава про вас шумна, а поистине молвить, так вы не за правду идете, а по корысти...

– А Васька за правду? – спросил Разин.

– Василий за правду! – уверенно подтвердил пленник. – Все ведают, что Василий Лавреич за правду. За ним-то всяк, не жалея души, полезет. Таких ватаманов, как он, больше нет...

– Сам видал ты Василья? – спросил его Разин.

– Я не видал. Народ видел! Весь народ говорит – стало, правда!

– Каков же он атаман?

– Орел! Собой богатырь. И ростом взял, и дородством, и силой, и головою мудрец. С ним разок человеку потолковать, его речи послушать – и хватит тебе утешенья и радости на всю жизнь.

– Красно говоришь!.. – оборвал Минаев, подошедший со стороны, заметив волнение и скрытую ревность в глазах Степана.

– А где он, Василий-то, ныне стоит? – в свою очередь, перебил Степан.

– Вот и сам-то ищу. Сказали, что тут на Иловле, али на Камышинке-речке, в лесу он скопляет силы. Тьма народу к нему идет. Сказывают, и в день и в ночь все приходят.

– Митяй! Мы писали ведь к Ваське? – спросил атаман Еремеева.

– В первый день, как в Черкасск пришли, батька.

– А что ж он на отповедь?

– Невежа, нахальщик! – отозвался из толпы Наумов. – Гордится, знать, крепко: ни послов не шлет, ни сам не идет. Пошли-ка к нему меня, Тимофеич. Уж я наскажу ему ласковых слов... За рога приведу с повинной!..

– Ты с ним свару затеешь, а нам надо дружбой. Один у нас враг-то – бояре! – ответил Степан.

– Есаулов послать с дарами! – выкрикнул кто-то из казаков.

– Ладно, там разберемся... Пустить мужика, куды схочет сам. На что нам его! – прервал Разин.

Слава Василия Уса встревожила Разина. Кругом шумел свой огромный табор. Все было покорно воле Степана, но слова мужика не давали ему покоя.

"Единый должен быть атаман у всех казаков, – думал Разин. – Вон тогда, при Богдане, какая могучая Украина повстала – держава великая! Все атаманы и атаманишки под единую руку пришли... Говорят, что меня весь народ величает, ан – врут! Не в едином во мне народ спасения ждет. И сам ведь я ныне слыхал, как Ваську народ прославляет... В глаза-то первым меня зовут, а в сердцах как?.. Походи по стану, послушай, что бают, может, иное услышишь – не похвалу себе, а укор...

Ведь видать, что мужик не подсыльщик, от сердца все молвит... А к Ваське придет ли кто с эдаким словом про Стеньку, Разина сына?!"

Василий Ус лежал у лесного костра на овчинной подстилке. Перед ним стояла глубокая деревянная миска с похлебкой.

– Да кушай ты, Васенька, кушай, сыночек. Не станешь ись, язва тебя еще пуще замучит. Перво дело с твоей хворью – ись надо лучше. Грудиночка-то жирна-а!.. – уговаривала его старуха стряпуха.

– В душу нейдет. Отвяжись, мать! – отмахнулся Василий. – Укрой тулупом, знобит меня что-то...

– Туманом с реки потянуло – вот то и знобит! – отвечала старуха, уже укрывая его огромной шубой на волчьем меху. – Горяченькой похлебал бы – и легче бы стало!..

Василий смолчал. Он лежал, как груда огромных костей, набитых в кожу. Все большое бессильное тело атамана было словно чужое его живой русоволосой голове, на которой светились темные большие глаза. Кудрявая русая борода еще не серебрилась сединой.

– Знахарка прислала тебе щавельку. Велела сырым ись, – сказала старуха.

– Ну вот, угодила! Давай сюда. Я ныне будто корова – любую траву, а пуще с кислинкой бы ел.

Старуха придвинула к нему лыковую плетеную кошелку с щавелем. Василий набрал костлявой рукой полную горсть.

У костров вокруг по лесу был разбросан табор. Сотни три разношерстного оборванного сброда сидело в дыму, подставляя к кострам каждый свой котелок или плошку с просяной похлебкой, с ухой. Иные пекли в золе рыбу, те, вздев на ветки, обжаривали в огне кусочки бараньего мяса, свиного сала. В стороне, на поляне, бродили спутанные кони.

Молодой парнишка в лаптях, в белой рубахе вынырнул из ближних к Василию кустов.

– Василь Лавреич, яичек принес тебе свежих! – весело крикнул он.

– Где взял, Сережа?

– Матка прислала.

– Спасибо скажи. Отдай вон старухе, я утре их...

– Когда, Василий Лавреич, мы всей-то землею повстанем? – спросил парнишка. – Я саблю выточил из косы. Ну и сабля!

– Постой, вот яички как поприем да поправлюсь, тогда и пойдем, – шутливо ответил Василий.

Василий Ус был славен не только на Волге. Тамбовщина, Тульщина и Рязанщина знали его набеги. Он налетал на дворянские поместья, сжигал дома, опустошал хлебные клети, делил хлеб крестьянам и уходил в леса. В ватаге его иногда собиралось свыше трех тысяч беглых крестьян и холопов. Стрелецкие сотни, которые высылали на них, не раз были биты. Беглые выходили с Дона и вновь уходили на Дон. В царских бумагах их звали «воровскими казаками».

Народная молва призывала к Усу все новые и новые толпы беглых. С каждым годом их становилось все больше. У них было несколько пушек. На зиму они строили город, с острожком, с башнями, в глубине лесов, куда не могли проникнуть разрозненные отряды из боязни быть истребленными, а посылать против усовцев настоящее войско казалось смешным и ненужным делом.

Сейчас Василий стоял, поджидая, когда к нему подойдут еще мужики из приволжских уездов и от Воронежа, где стрелецкие заставы вылавливали разрозненных беглецов, не давая им проходить к донским казакам. В это лето наметил он идти в Жигули и там, разбивая волжские караваны, пополниться бурлаками. Ему казалось уже недостаточным жечь поместья отдельных дворян. В скопищах беглых он чувствовал силу, с которой можно совсем истребить весь дворянский род и устроить вольное, справедливое царство, где каждому будет довольно земли – только бы рук хватило для пашни. «А подать платить одному государю. Он там пускай и стрельцов накормит, и крепости ставит, и во всем государство блюдет. От подати мы не прочь: хошь – с работника в доме, хошь – с дыма, а хошь – и с сохи, лишь бы было в одно – государю. А то каждый помещик себе норовит. До того уж дошли, что жениться воли не стало. Прости, господи, скоро уж нашего брата учнут, как собак, продавать!..» – поучал Василий приходивших к нему крестьян. Многие из них возвращались к своим домам, за побег принимали плети, селились на старых своих местах и между тем несли в толщу народа Усову проповедь справедливого царства.