Валентин Гнатюк - Святослав. Болгария

– Дорогой Никандрос, не наступила ли у тебя болезнь мозга? – осторожно осведомился Каридис. – Ты говорил с призраком или собственным воображением?

– Не знаю, – усмехнулся трапезит, – он исчез, когда я поправился. Только вопросы, которые мы обсуждали, остались. И ощущение радости и ценности жизни за каждый прожитый день… Ты возвращаешься на войну, значит, Империя ждёт от тебя новых важных и опасных дел, – вдруг сменив тему, озабоченно произнёс Никандрос. – Не забывай старый принцип нашей работы: исполнители особо тайных поручений обычно становятся неудобны живыми тем, кто эти поручения давал. Ну, прощай, и пусть Всевышний хранит тебя на всех путях!

Старый Никандрос был, как всегда, прав, предупреждая о «зачистке» ставших ненужными трапезитов. «Благодари Всевышнего, что после такой „зачистки“ ты вообще остался жив. Правда, без родной страны, без имени и положения. Палёный – пожалуй, отныне это самое верное для тебя имя, – думал бывший старший стратигос Каридис. Охотник, идущий по следу Русского Барса. В одночасье сам ставший загнанной жертвой, причём как для россов, так и для своих братьев-трапезитов, и для слуг епископа Феофила… – Да, все они хотели моей смерти… Впрочем, их желанья сбылись, я умер, точнее, сгорел заживо… – Оборванец тронул шрам на челе и снова явственно пережил свою „мученическую смерть“».

Всё началось с той последней встречи с русским архистратигосом Свенельдом. Он хорошо изучил характер Свена и был уверен, что тот постарается избавиться от человека, который так много знает о нём, и не столько о настоящем, сколько о тайно скрываемом прошлом. Тем более ему не нужен был свидетель, который мог поведать, о чём и как они договорились. Ну, а чтобы догадаться о том, что императоры, как и церковные иерархи, не любят свидетелей своих тайных дел, не надо быть даже опытным трапезитом.

Получив согласие от третьего по достоинству военачальника россов «помочь» своему катархонту Сффентослафу на долгом и опасном пути домой, он сразу ощутил, как близко задышала в затылок смерть. Когда же отправил двух гонцов с донесением синкелу, она уже дохнула обжигающим холодом не только в затылок, а и со всех сторон, потому что каждый из верных помощников-трапезитов с этого часа превратился в его палача. Каридис вспомнил старинный способ борьбы с пожарами на открытых пространствах: чтобы погасить огонь, нужно зажечь другой, и они, идя навстречу, съедят друг друга. Поэтому он даже обрадовался, когда услышал сзади стук копыт погони воинов Свена. Только столкновение жаждущих его смерти ромеев и россов могло дать ему маленькие мгновения передышки, а там…

Когда два его гонца унеслись к лагерю византийского войска, старший стратигос приказал гнать возы в другую сторону. На растерянный вопрос помощника ответил, что там их ждёт засада россов, чтоб перебить всех до единого. Каридис весь обратился в слух, слегка сжимая под одеждой небольшой кинжал, с которым никогда не расставался, даже в термах, и владению которым посвящал каждый день определённое время. Он чувствовал, что его телохранитель делает то же самое и старается улучить миг, чтоб пустить в ход свой клинок.

– Россы настигают нас! – молвил спутник, на миг выглянув из-под парусинового полога. А когда повернулся к Каридису, то увидел его прыгающим в кусты справа от дороги. – Я должен быть всегда с тобой! – крикнул встревоженный «телохранитель» и прыгнул следом.

Главное – не останавливаться, пусть сердце выпрыгивает из глотки, в ушах шумит, как будто идёт небывалый ливень, а ноги подкашиваются и не хотят нести тело по крутому склону вверх. Только горячее желание бежавшего следом помощника пустить скорее в ход свой клинок давало старшему трапезиту силы мчаться впереди. «Ага, вон она, сторожка, значит, выпрыгнул почти правильно, скорее!» Последнее усилие, последние десять шагов, через красные круги перед глазами, через подкатывающую тошноту. Заметив, что «телохранитель» чуть приотстал, он тоже на мгновение остановился, переводя дух, но, услышав внизу чужие голоса, заставил себя бросить тело вперёд. В сторожку ввалился первым, коротко приказав телохранителю закрыть дубовый засов. Это была роковая ошибка его первого палача. Руки молодого трапезита ещё не оторвались от засова, когда короткий кинжал Каридиса привычным движением вошёл ему в шею и сразу же в правый бок.

– Прости, ты сильнее, а я опытнее, ты немного оплошал, брат, – тяжело дыша, прохрипел Каридис, падая на топчан напротив двери, кажется, силы оставили его.

Ещё живой, но уже недвижный телохранитель, глядя на свою недавнюю жертву очами, полными досады, удивления, боли и отчаяния одновременно, оседал у двери, хрипя перерезанным горлом. Снаружи послышалась скифская речь, потом кто-то сильно навалился на дверь. В широкие щели между досками очертилась могучая фигура, дверь затрещала, но не поддалась. Не вставая со своего места, трапезит метнул нож, целясь в щель между дубовыми досками, но утомлённая рука вяло исполнила бросок, и нож, отщепив край доски, только самым концом поранил того, кто был за дверью. В бессильной злобе раненый несколько раз саданул по крепкой преграде ногами. Снова послышались разговоры, на этот раз, кажется, знакомый голос… Каридис, вынув нож из двери и пряча его в ножны, осторожно выглянул из узкого окна-бойницы.

– Ага, вот два пожарища и сошлись, а ну-ка, покрошите теперь друг друга! – злорадно прошептал трапезит.

Но его надежды не оправдались. Палачи не стали драться, напротив, вступили в переговоры, а потом один из византийцев через короткое время принёс две амфоры, помеченные красной охрой. Так это же… Надо действовать быстро, иначе! Пленник, стараясь не шуметь, отодвинул старый топчан и потянул за пыльное кольцо на полу. В это время о дверь разбилась первая амфора, и сквозь щели внутрь потекла горящая густая жидкость. Один из язычков зажёг одежду лежащего трапезита, но тот, видимо, уже умер, потому что даже не застонал. С треском разбилась вторая амфора, и пламя разбрызгалось по стенам и полу сторожки. Каридис успел прикрыть левой рукой лицо, когда в него угодила огненная смесь. Трапезит закричал диким стоном-воплем и рухнул в старый подземный ход, отрытый монахами ещё при постройке обители, ведущий к монастырю. Катаясь по сырой земле, он старался погасить пламя, сдирая его с себя вместе с кожей.

Как потом скрывался ото всех, терпел голод, лишения, пробираясь малохожеными тропами, об этом не хотелось вспоминать. Зато когда он появился на пристани в болгарском морском граде, никто уже не смог бы признать в исхудавшем, обросшем оборванце с обожжённым ликом и лихорадочно блестящими от голода очами прежнего старшего стратигоса. Он решил наняться на какой-нибудь корабль, уходящий подальше и от Болгарии, и от Византии, и от прежней жизни. А когда услышал от купца-жидовина слово «Меотида», понял – это именно то, что нужно.

– Так что, Палёный, не раздумал ещё, может, останешься? – пробился сквозь пелену воспоминаний голос хозяина. – Со временем в охранники тебя переведу, плату хорошую положу, понравился ты мне, так как? – обратился лысоватый купец к стоящему у борта с багром в руках работнику. Никто не знал, как его зовут, кто он и откуда, да о том никто и не спрашивал. Широкий шрам от ожога протянулся от левого виска оборванца, лишив его волос, до нижней челюсти, будто сам бог Огня мазнул по лику своим пылающим перстом. Такой же узловатый шрам тянулся от тыльной части кисти до самого локтя на шуйце.

– Нет, Самуил, не останусь, – с лёгким налётом чужого языка отвечал работник.

Прозвище Палёный дали ему гребцы и охоронцы, когда он пришёл наниматься в дунайском Нов-граде, – оборванный, худой, со впалыми карими очами. Купец-жидовин сперва не хотел его брать, но работник был нужен, а этот даже не стал спорить, когда Самуил предложил ему работать только за еду. С отплытием надо было спешить. Купец забил свои лодьи оружием и прочей воинской добычей, которую задёшево приносили ему местные жители с полей битв, да и воины продавали лишнее. В далёкой Меотиде оружие можно выгодно продать либо обменять на рабов. Тем более что русы в изнуряющих битвах с византийцами наверняка ослабили надзор за купеческими судами и можно будет легко избежать уплаты десятины с товара. Надо спешить! Тут и подвернулся Самуилу почти дармовой работник. Вначале осторожный купец опасался оборванца, как бы не стянул чего ценного и не сбежал в одном из портовых городов на долгом пути из Болгарии через Русское море к берегам за Киммерийским Боспором. Но после недавнего случая стал больше доверять Палёному.

Когда уже прошли Меотийское море, по давней привычке стали на ночлег в устье Танаис-реки у развалин одноимённого греческого полиса, некогда кипевшего буйным торгом, от которого нынче остались только каменные, большей частью разрушенные постройки. Все уже спали, только охоронец, рослый болгарин, то прохаживался вокруг, зорко оглядывая лодьи с товаром, то снова садился у костра, поддерживая огонь. Купец в свете костра пересчитывал полученную на последнем торжище выручку и записывал расходы. Надежды Самуила не оправдались – русы крепко сидели в бывших эллинских и хазарских полисах и исправно взимали пошлину за весь провозимый через Киммерийский пролив товар. Расстояние между берегами в четырнадцать тысяч саженей надёжно стерегли морские лодьи новых хозяев. Самуил был крайне раздосадован тем, что пришлось уплатить «проходные», и теперь прикидывал, как наверстать урон. Неразговорчивый Палёный, подойдя к костру, сел правой стороной к огню и стал задумчиво глядеть в пламя. Купец оторвался от подсчётов, бросая подозрительные взгляды больших маслиновых очей на нового работника: а вдруг он высматривает, сколько у него, Самуила, денег и где он их хранит, а потом, когда заснёт…