Агилета - Святая с темным прошлым

– Ваше высокопревосходительство! Ваше высокопревосходительство! – ворвался к нему откуда-то, из другого мира тревожный и умоляющий голос. – Может, изволите чего?

– Ее, – сделав над собой усилие, внятно выговорил Кутузов.

И вновь устремившись душою в те пределы, где он был некогда молод и счастлив, фельдмаршал слышал недоуменно-горестные голоса своих сподвижников:

– Жену к себе требует – как же быть-то? Буде и пошлем курьера за Екатериной Ильиничной, не успеет в живых его застать.

С легкой полуулыбкой прислушивался Кутузов к их удаляющимся голосам. Ведь она уже выступила из-за колонны к нему навстречу, уже протягивала с трепетом руки, и слезы нечаянной радости стояли в ее дымчато-серых, как агат на срезе, глазах.

– Князь Михайла Ларионович! Вы меня слышите? Вы узнаете меня?

С раздражением фельдмаршал приоткрыл глаза. Ах, да, царь… И зачем он здесь? Вновь, как и на Праценских высотах[104], этот самонадеянный лицемер стоит у него на дороге. Тогда не давал одолеть врага, а нынче мешает всецело отдаться такому близкому и наконец-то возможному счастью любви.

– Простите меня, князь Михайла Ларионович!

Кутузов милостиво кивнул, мол, Бог с тобой, прощаю! И хотел уж было скрыться от императора в те пределы, где ждала его Василиса, и надеялась наконец-то навсегда заключить в свои объятия, как царь смятенно заговорил:

– А Россия? Простит ли она меня?

«О чем это он? Об Аустерлице, не иначе», – догадался Кутузов, и вмиг перед ним предстало мертвое лицо его зятя, Тизенгаузена. Вслед за тем он услышал предсмертные крики русских кавалеристов, уходящих со своими лошадьми под лед, и нашел в себе силы покачать головой. Вмиг побледнев, Александр стремительно поднялся на ноги, как если бы ему в то мгновение вынесли приговор на страшном суде.

А Кутузов вновь закрыл глаза. «Сам – отцеубийца, бабка его была мужеубийца, отец – безумец, – пронеслось у него в голове. – Кому я всю жизнь служил?»

И, мысленно махнув рукой на всех беспринципных негодяев на всех престолах вместе взятых, он сделал шаг навстречу Василисе. Та с готовностью рванулась к нему навстречу и обняла, как обнимает волна, захлестывая собой и заставляя забыть обо всем, кроме ее ласковой и непоколебимой силы.

«Ты все еще любишь меня?» – хотел он взволнованно спросить у нее, но вдруг ощутил, что теряет дар речи. Что-то шумело, путалось и взвивалось в голове, точно влетел туда штормовой ветер и разом сорвал со своих мест все, что так долго и усердно служило полководцу: речь, зрение, слух.

– Ваше высокопревосходительство! Ах ты, Господи, кончается, видать. За попом бегите, скорее!

Кутузов уже не слышал этих слов. Рука об руку с Василисой спускался он от эллинского капища к морю, и радостно игривые волны наперегонки стремились лизнуть ему ноги. Ни мгновения не колеблясь, вступил он в полосу прибоя, а в следующий миг почувствовал, что вода доходит уже до пояса и стремительно взбирается все выше и выше. Василисы же почему-то не было рядом с ним. Обернувшись, Михайла Ларионович увидел, что она стоит на берегу, судорожно прижав руки к груди, и, несмотря на слезы, сбегающие по щекам, пытается улыбнуться.

«А ты?» – одним взглядом спросил он у нее.

«Я приду к тебе, только дождись!» – так же, взглядом отвечала она.

«Дождусь, не сомневайся! – повеселел он. – Но ты не очень спеши, пустынница!»

Она кивнула в знак согласия, и крепко прижала ладонь к губам, готовым застонать. Слезы хлынули из ее глаз, струясь по пальцам, зажимающим рот, и капая в море, и Кутузов рванулся назад, чтобы утешить ее, хотя бы напоследок. Однако именно в этот миг морская гладь сомкнулась и выровнялась над его головой.

Генерал-фельдмаршал Голенищев-Кутузов, светлейший князь Смоленский, скончался 16 апреля 1813 года. В этот день Русская Православная Церковь чтит память святой мученицы Василисы, так что, возможно, еще не зная о кончине Михайлы Ларионовича, та, что любила его всю жизнь, праздновала свои именины. Впрочем, едва ли: наверняка ее сердце дрогнуло в половину десятого пополудни, и чутье, никогда не изменявшее женщине, дало ей знать о ее утрате.

Смерть Кутузова поставила точку в записках Василисы. «В разгар весны на другой год после изгнания Наполеона из России с глубочайшим прискорбием узнала я о том, что Михайла Ларионович преставился в вечное блаженство. Что не стало концом моей любви к нему, ибо, как сказано в Писании, «любовь никогда не перестает». Это последние слова на хрупких от времени коричневатых страницах ее воспоминаний.

Донесение о смерти Кутузова пришло в штаб русской армии накануне сражения с французами под Люценом. Чтобы не вызвать в солдатах и офицерах уныния, могущего повлиять на исход битвы, это известие несколько дней хранили в тайне.

Спаситель отечества был похоронен в Казанском соборе Санкт-Петербурга при огромном стечении народа со всеми мыслимыми и немыслимыми почестями. Впрочем, в наши дни его надгробие может показаться слишком скромным по сравнению с помпезным мраморным саркофагом Наполеона в Доме Инвалидов. Однако любое недоумение на сей счет тут же уступает место восхищению, стоит узнать о том, что в делах погребальных Кутузов удостоился того, чего не удостаивался никто из смертных – чести иметь… вторую могилу.

Дело в том, что, скончавшись вдалеке от России полководец уже не мог вернуться на родину иначе как в виде забальзамированного тела. Для осуществления же этой процедуры все внутренние органы человека подлежат изъятию. Вот они-то (за исключением сердца, сопровождавшего Михайлу Ларионовича в Россию) и были похоронены близ городка Бунцлау, где над частью тела Кутузова возвели обелиск. Летом 1813 года вновь занявшие район Бунцлау наполеоновские войска его разрушили. Год спустя обелиск был восстановлен. Во время фашистской диктатуры в Германии обелиск сняли с пьедестала. После освобождения Бунцлау от гитлеровцев в феврале 1945 года памятник вновь поставили на свое место. Не мог же Кутузов не одержать в таком деле победу, пусть даже и после смерти! Этот памятник полководцу чтили все российские военные, находившиеся на территории Германии, и вторая могила Кутузова, равно как и первая, всегда утопала в цветах.

Что касается памятников, то Михайле Ларионовичу вообще чрезвычайно с ними повезло. Количеством своих изваяний он оставил далеко позади себя всех царей, при которых ему довелось служить, а из выдающихся современников с ним соперничает разве что бронзовый Суворов. Даже на предполагаемом месте его ранения в Крыму установлена мемориальная доска, и изображенный в профиль полководец продолжает держать в поле зрения гору Демерджи, сражение близ которой и положило начало его славе.

Единственным же памятником Василисе, помимо исчезнувшего надгробия над затерянной могилой, стали ее записки и портрет. И по-своему эти скромные предметы впечатляют куда больше, чем помпезные статуи, поскольку за два столетия, минувших после смерти женщины, ни то, ни другое не было утеряно ее потомками или безнадежно испорчено неправильным хранением, не погибло ни в огне, ни в воде, и не было унесено в неизвестность шквалами Гражданской и Великой Отечественной войн. Лицо Василисы и ее голос, доносящийся со страниц, дождались своего часа, чтобы поведать историю о женщине, всю жизнь восходившей к вершинам любви и прощения и, наконец, утвердившейся на них, подобно тому, как ее возлюбленный утвердился на вершине славы.

Семейное предание не оставило сведений о том, когда угасла Василиса, но, вероятнее всего, пережила она Кутузова совсем не надолго. Возможно, успев лишь дождаться благополучного возвращения с войны сына и обрадовавшись его генеральскому чину, она со спокойной душой отошла в вечность. Земное предназначение этой женщины было исполнено до конца, и разошедшиеся с поминок Василисины дети и внуки, друзья и пациенты унесли с собой самую светлую память о ней.

Нам не дано знать наверняка, куда устремляются человеческие души, покинув свой телесный приют, но при мысли о загробной судьбе Василисы мне почему-то видятся безоблачно-яркие небеса, склон меловой горы, испещренный монастырскими кельями и светловолосая девушка в рубахе из белого холста, стоящая подле них. Она кого-то ждет, неотрывно глядя на клубящуюся внизу зелень, и вдруг взволнованно подается вперед: дождалась!

Тот, к кому всю жизнь было обращено ее сердце, поднимается вверх по склону с безмятежной улыбкой на лице. Все, что их когда-то разлучало, уже не имеет ни силы, ни смысла, и ничем не замутненная радость так запоздавшего свидания наконец-то доступна обоим. И Василиса с легким сердцем устремляется вперед, и, протягивая руки навстречу долгожданному гостю, встречает своего Михайлу Ларионовича нежным, горячим и все прощающим взглядом.

КОНЕЦ