Катарина Причард - Крылатые семена

— Нужно взять с собой лопаты и мотыгу, — напомнила она Динни, когда он вместе с Бардоком присоединился к ней. — И посмотрите, чтобы в мешке была вода.

Динни бросил лопаты и мотыгу в багажник, наполнил водой брезентовый мешок — предосторожность, без соблюдения которой ни один старожил не решится отъехать далеко от дома, — и занял место рядом с Салли. Бардок забился в угол на заднем сиденье.

Машина с грохотом пропетляла по улицам и закоулкам пригорода, выбралась на простор и взяла направление на край холма и темневшие вдали кустарники. Скорчившись на сиденье, Бардок невнятно бормотал что-то, словно разговаривая сам с собой, потом внезапно испускал громкое восклицание или принимался уныло причитать. Динни объяснил Салли, что Бардок не только оплакивает смерть Калгурлы; он вне себя от горя и тревоги от того, что вынужден ее так хоронить — ночью, без соблюдения племенных обрядов, без плакальщиков.

— Местные племена обычно роют очень неглубокие могилы, на два-три фута, не больше, — говорил Динни, и Салли поняла, что он хочет отвлечь ее внимание от заунывных причитаний Бардока. — Они укладывают покойника в эту могилу головой к востоку и плотно прикрывают сверху свежесрубленными ветками. Землей не засыпают, чтобы душа легко могла вырваться на волю и разыскать души предков, которые всегда находятся где-нибудь поблизости. Вокруг могилы полагается петь, плясать и причитать, отпугивая этим злых духов, которые стремятся завладеть душой умершего. Потом собаки из ближайших стойбищ, динго и вороны раскидают ветки и растащат кости. Но примерно через год племя возвратится обратно, чтобы завершить похоронный обряд. Разбросанные кости соберут, и над этими останками снова повторятся пляски, пение и причитания. Это празднество в честь того, что душа покойного достигла обители своих предков. Затем кости либо зароют глубоко в землю, либо увезут подальше и схоронят где-нибудь в укромном местечке — в пещере или в ущелье. Вот ведь что грызет сейчас Бардока. От его племени не осталось никого, кто мог бы воздать Калгурле последние почести.

— Бедная Калгурла, — вздохнула Салли. — Она, верно, знала, что ее ждет.

Каменистая дорога по ту сторону холма была вся в выбоинах и колдобинах. «Попрыгунья Джейн» со звоном и грохотом взбиралась на холм и скатывалась с противоположного склона, отчаянно подскакивая на задних колесах, — тормоза никак не могли умерить ее буйный нрав. Салли втихомолку благословляла судьбу за то, что дорога была ей знакома и она могла избежать некоторых особенно опасных колдобин и размывов, образованных ливнями. Так, с грехом пополам, протряслись они две-три мили; наконец Бардок попросил Салли остановиться. Он вышел из машины и указал на боковую тропу, убегавшую в заросли. Тропа была едва приметна, и у Салли упало сердце, когда она на нее свернула.

Она ехала теперь, как во сне, следуя по узкой, почти неразличимой глазом тропке, которая вилась между высоких, казавшихся призрачными деревьев, между канав и котлованов заброшенного золотоискательского участка. Ей уже не удавалось больше избегать рытвин и торчавших из земли корней деревьев, и «Попрыгунья Джейн» подпрыгивала так, что Салли чуть не вылетала из машины и руль вырывало у нее из рук. Когда машина благополучно миновала подпорки копра, возвышавшегося над заброшенной шахтой, Салли в изнеможении шепнула Динни на ухо:

— Черт подери, Динни, как вы думаете, далеко он нас еще потащит?

Они отъехали уже мили за две от золотоискательских разработок, когда Бардок внезапно окликнул Салли. Она остановила машину и с трудом поднялась с сиденья.

Они вышли из машины, и Бардок подвел их к руслу высохшего ручья, на дне которого они увидели тело Калгурлы. Над колючей чащей кустарника возвышалась небольшая группа молодых деревцев. Тонкие, стройные стволы их казались обрызганными серебристой пылью, а листва отбрасывала пепельные пятна тени, которые оживали и трепетали при каждом легком дыхании ветерка, долетавшем, словно вздох, из глубины зарослей.

— Калгурла, видимо, хотела, чтобы ее похоронили здесь, неподалеку от тех мест, где она родилась, — тихо сказала Салли.

— Э-эм, да, — пробормотал Бардок. — Шел долго, долго. Падал, вставал, падал, вставал. Принес ее сюда, закопать здесь.

Возле тела Калгурлы Салли увидела кучку потухших углей — остатки небольшого костра. Калгурла лежала с открытыми глазами, на голове у нее была все та же старая мужская шляпа, которую она носила спокон веку, из-под ветхой юбки торчали голые, прямые, как палки, ноги.

Динни прикрыл тело Калгурлы одеялом; другое он разостлал на земле, чтобы Салли могла присесть отдохнуть.

Бардок схватил мотыгу и всадил се в каменистый склон холма над высохшим ручьем.

— Ты хочешь, чтобы я похоронил ее так, как хоронят у вас, Бардок? — с надеждой спросил Динни. — Вырыл ей маленькую ямку? А потом придет твой народ и похоронит ее глубоко?

— Похорони, как хоронят у вас, — сказал Бардок. — Совсем похорони. Никто не придет. Не будет хоронить.

Вырыть глубокую могилу — это была нелегкая работа, но Динни понял: Бардок хочет быть уверен, что кости Калгурлы не растащат дикие звери, так как он знал, что уже никто больше не придет сюда воздать последние почести ее останкам.

Салли повесила мешок с водой на дерево и присела отдохнуть. Она смотрела на двух стариков, рывших могилу. Они горячо взялись за дело поначалу; тяжело дыша и покряхтывая, выворачивали они тяжелые глыбы смешанной с галькой земли. Потом, как видно, решили поменяться: Динни взял мотыгу, а Бардок — широкую старательскую лопату. Тонкая пыль курилась в воздухе вокруг двух согбенных фигур; слышны были только глухие ритмичные удары мотыги, вонзающиеся в сухой грунт, и шум выгребаемой лопатой земли и гальки.

Салли набрала хворосту и разожгла небольшой костер, чтобы светлее было работать. Колеблющееся пламя костра осветило тощее, обнаженное до пояса тело Бар-дока — темная кожа его блестела от пота — и квадратную приземистую фигуру Динни в запачканной землей белой рубахе и линялых синих штанах.

Душную ночь освежило дыхание ветра, прошелестевшего в верхушках деревьев. Повеяло холодком, и Салли поежилась — на ней было только легкое бумажное платье. От костра тянуло дымом, запахом тлеющего валежника, и мысли Салли унеслись к тем далеким дням возникновения приисков, когда она впервые встретилась с этой женщиной, которую сейчас хоронила. Ей припомнилось, как много страданий и невзгод пришлось им пережить вместе.

Обе они узнали величайшее горе, думала Салли. Обе потеряли всех своих детей, своих близких. Быть может, они жертвы «беспощадного рока», о котором так любил толковать Крис Кроу? Или просто и они заплатили свое по счету неотвратимых жизненных потерь? Салли думала о себе, и ей казалось, что она похожа на тот старый копер, торчащий над заброшенной шахтой на покинутом старательском участке, мимо которого они недавно проезжали. Никому не нужный и одинокий, стоит он там, залитый лунным светом, а время идет мимо него.

Свежий ветерок, шелестевший в кустах и колыхавший верхушки деревьев, развеял облачную дымку, и Салли увидела луну — грязновато-желтую, падающую за темный кряж, на склоне которого еще мерцали тусклые огоньки рудничных строений. Глухие удары толчейных станов, работающих без перерыва всю ночь, долетали до нее, напоминая о неутолимой жажде богатства и власти, которая из поколения в поколение держит прииски в своих тисках.

Это она привела к истреблению коренных австралийцев — исконных хозяев этой земли. И мертвая Калгурла, быть может, последняя представительница своего племени.

Салли снова увидела перед собой гордую и гневную фигуру туземки, смело вставшую между нею и мужчинами из племени своего мужа. Она не позволила им кинуть на произвол судьбы больную белую женщину, обузу на их трудном пути за дичью и водой. Калгурла напомнила своим соплеменникам их договор с Моррисом — ведь Моррис дал им пищу и обещал дать еще, если они доставят белую женщину к ее сородичам. Напомнила и о мести, которой он им грозил, если они не выполнят его просьбы. Салли знала, что жизнь ее тогда висела на волоске. Да и потом она еще долго находилась между жизнью и смертью, но Калгурла всегда была возле нее. Это она отгоняла от нее мух и москитов и поила ее прохладной водой из мешка, который оставил ей Моррис, когда ушел на поиски золота к Лейк-Дарлот.

Прошлое воскресло перед Салли. Как помогала ей Калгурла, когда она открыла свою столовую для старателей на Хэннанском прииске, как нянчила она ее детей! Но никогда эта гордая женщина не ставила себя в положение служанки, которую можно бранить, которой можно помыкать. Нет, она помогала Салли потому, что незримые, но крепкие узы связывали их друг с другом, и Салли это понимала. Она тоже чувствовала эту глубокую внутреннюю связь и взаимную симпатию, которая оставалась неизменной в течение долгих лет, хотя Салли и упрекала себя, что мало уделяет внимания Калгурле последние годы. В глазах большинства Калгурла была просто старая грязная туземка, которой случалось попадать в участок за появление на улице в нетрезвом виде и нарушение общественной тишины. Но у кого хватит духу осудить ее? — думала Салли. Какой мерой измерить глубину горя и отчаяния этой простой женщины из народа? Ведь ее народ истреблен, и весь привычный племенной уклад жизни разрушен.