Юрий Вяземский - Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

IX. Начал я с Секста Помпея. Он чаще других бывал в окружении Юлии. Помпей, этот хитрейший из «замков», долго не хотел открываться. Но потом вынужден был сообщить, что в месяце секстилии Юлию Младшую снова отправили на воды. По-прежнему слева поселили Гнея Агенобарба, а справа — Валерия Барбата и Домицию Лепиду. Из друзей Феликса не было ни Кара, ни Севера, ни Флакка: был только Секст Помпей ну и, разумеется, сам Феликс, который продолжал давать Юлии уроки.

«Случались какие-нибудь нарушения режима?» — спрашивал я. «Ни одного. Юлию, как и прежде, тщательно охраняли», — отвечал Секст. «Силана не видел?» — «Как же не видел, — ухмыльнулся Помпей. — Он в это время тоже был в Байях». — «К Юлии заходил?» — «Несколько раз…Но вместе с другими посетителями». Помпей опять ухмыльнулся.

Я, однако, не купился на эту ухмылку. И стал подробно расспрашивать Секста, в каких конкретно местах находились охранники. Помпей крайне неохотно отвечал на эти мои вопросы. А я, заметив его нежелание, всё настойчивее на него наседал. И, наконец, окольными путями выяснил, что с моря за Цезаревой виллой велось довольно-таки слабое наблюдение, так как гостей всегда впускали со стороны улицы и к набережной лодки никогда не причаливали.

Вынужденно признавшись в этом, Помпей опять ухмыльнулся и зачем-то сказал:

«У Силана с собой была не только либурна. Были две прогулочные лодки».

Я тут же понял, что этим своим замечанием Секст Помпей пытается отвлечь мое внимание от той маленькой тропинки, которая мне приоткрылась.

X. — Отработав Помпея, я принялся за Котту Максима, — продолжал Эдий Вардий. — Я долго с ним впустую провозился, пока не применил в общем-то незамысловатый, но очень коварный для Котты прием. Я стал упрекать его в том, что тогда, на Ильве, он, вместо того чтобы утешить несчастного Пелигна, набросился на него с обвинениями. «Как у тебя язык повернулся?! Как ты смеешь после этого называть себя его другом?!» — гневно восклицал я.

Котта не переносил, когда его в чем-нибудь упрекали, и тут же начинал возражать и оправдываться. А оправдываясь, терял над собой контроль.

Он и тут выплеснул наружу то, что таил в глубине.

Вот что, по словам Котты, случилось с Пелигном и с Юлией:

В один из вечеров, незадолго до отъезда из Бай, учитель давал урок своей ученице. И вдруг вошел…нет, не Децим Силан, а Агриппа Постум, младший брат Юлии! Он прервал урок и велел подать вино и закуски, чтобы отпраздновать свой приезд. Накрыли в триклинии. Возлегли втроем: Феликс, Постум и Юлия. Слуг выгнали. Разливал вино Феликс. Агриппа пробыл недолго. Объявил, что на следующий день к полудню ему надо быть в Регии.

Когда Феликс на Ильве всё это Котте поведал, тот стал возмущаться:

«Агриппе было категорически запрещено покидать Соррент! Он оттуда тайно бежал и приплыл к вам в Байи! А ты с ним ужинал и распивал вино!»

«Но я ведь не знал, что он бежал из-под стражи. Он сказал, что его отпустили…»

«Кто отпустил?!»

«Он не сказал кто. Он просто сказал: «отпустили». И добавил, что, повидавшись с сестрой, собирается навестить мать, в Регии».

«Он врал тебе. Он всегда врет! — негодовал Котта. — Как ты, умнейший из нас, не смог догадаться? Тебе оказали честь, доверили Юлию. А ты… Ты повел себя, как… как какая-нибудь сводня!»

«Клянусь тебе: мне в голову не пришло!.. А Юлия вся просияла, когда увидела брата. И я очень обрадовался, что ссылка его наконец закончилась и мы можем вместе, как в старые времена… Мы ведь дружили с Агриппой, он приглашал меня с собой на рыбалку. Я небольшую поэму ему посвятил: о рыбной ловле и о рыбах, которые водятся в наших морях, об их повадках, о способе ловли. Я назвал ее «Галиевтика»…Но даже если сбежал. Кто я такой, чтобы прогонять его от родной сестры, выпроваживать из дома его отца? Ведь он теперь — сын великого Августа!.. Да он бы меня и не послушал. Он был навеселе. Еще до того, как мы легли за стол…»

«А почему ты тут же не сообщил о непрошеном госте? Тому, кому следовало?» — спрашивал Котта. А Феликс в ответ:

«Юлия меня попросила никому не рассказывать. А я все ее просьбы всегда выполнял».

«Но слуги ведь видели?!»

«Он приехал на лодке. На нем был дорожный плащ. На голове — капюшон… Его могли не узнать».

«Агриппу не узнать?!.. Ты думаешь, о чем говоришь?!» — бушевал Котта.

«Да, ты прав, — тут же тихо согласился с ним Феликс. — Вот я и подумал: пусть слуги сообщают, а я сделаю так, как Юлия просит».

Гней Эдий перевел дух и продолжал:

XI. — Ну как, прояснилась картина?.. Переговорив с Коттой, я тоже так думал. И, честно говоря, удивлялся жестокости Августа. Постума за самовольное бегство можно и, наверное, нужно было наказать. Но Юлию и Феникса за что? В чем их вина?.. Так я размышлял. И вдруг вспомнил о слове «стихи». Этот ключик у меня еще не работал.

Им я попытался открыть ближайших к Пелигну: Кара, Цельса и Аттика. Сработало на последнем — на Аттике Курции. Я несколько раз заговаривал с ним о стихах, которые в своих элегиях проклинает Назон, и Аттик в ответ пожимал плечами: дескать, не знаю, наверно, «Аморес» или «Наука», какие еще?

И тогда я спросил, вернее, сказал:

«Ты не знаешь, так я знаю. Вспомни: Байи, ночь, либурна, человек в плаще с капюшоном…».

Я это проговорил, ни на что не рассчитывая, так сказать, наудачу.

Аттик, сама осторожность, внимательно посмотрел на меня и, грустно улыбнувшись, ответил:

«Раз мы оба знаем, зачем говорить».

И тут я снова сказал наугад:

«Я одного не знаю: что он им тогда читал».

Аттик снова внимательно на меня посмотрел и, перестав улыбаться, спросил:

«А это так важно?»

«Для меня — да, очень важно».

«Ну, скажем, “Метаморфозы”», — сказал Аттик и стал смотреть в сторону.

«А что оттуда?»

«Ну, допустим, “Библиду”, — сказал Аттик, поднял глаза к потолку и прибавил: — Больше я тебе ничего не скажу… Потому что не знаю… И знать не хочу».

«Только одно еще мне скажи, — попросил я, — Феликс сам начал читать? По собственной инициативе?»

Аттик посмотрел на меня так, как смотрят на человека, вдруг ни с того, ни с сего сказавшего глупость. Но произнес ровным тоном, без удивления и без укора:

«Разумеется, не сам. Юлия его попросила. А… а тот стал настаивать, требовать. И Феликсу ничего не оставалось… Он сам потом в этом раскаивался. Когда вернулся из Бай… Еще до того, как прислали указ…И прошу тебя: давай прекратим этот разговор!»

Тут Эдий Вардий спросил меня:

— Ты знаешь, кто такая Библида? Тебе известна ее история?.. Дочь царя Милета, основателя древнего города в Карии. Между прочим, внучка самого Аполлона!.. Злосчастная эта Библида влюбилась в своего родного брата, Кавна.

— Вот что он читал им! Юлии и Постуму! Сестре и брату! Внучке и внуку Августа! — вдруг стал выкрикивать Гней Эдий, яростно выпучив на меня свои круглые глаза.

Но в следующий момент глаза его вернулись в свои орбиты — они, как я не раз отмечал, обладали таким странным свойством: мгновенно выпучиваться и тут же возвращаться в глазницы, в них почти проваливаться, — перестав на меня таращиться, Вардий чуть ли не шепотом продолжал:

XII. — Мне оставалось сделать еще один шаг в моем расследовании. Я снова отправился к Котте Максиму и напрямую спросил: «Зачем Феликс оставил Юлию и Агриппу наедине?»

Котта стал трясти головой и повторять:

«Он их не оставлял. Они вместе ужинали. Он их не оставлял. Они были вместе…»

Я прервал его бормотания:

«Что ты заладил, как попугай! Я тебя не спрашиваю, оставлял или не оставлял. Я спрашиваю: зачем он их оставил? Он тебе объяснил?»

Котта перестал трясти головой. Котта обиделся на моего «попугая». Котта мне укоризненно возразил:

«Я не заладил. Они действительно всё время были втроем. Но я ведь, кажется, говорил, что они выгнали слуг, и вино разливал Назон…»

Котта замялся. И я сурово:

«И что дальше?!»

«Ну… Может быть, им не хватило вина…»

«Может быть или не хватило? И кто ходил за вином?.. Ты мне только не лги! Я друг ему, такой же, как ты. Нам, друзьям, надо знать правду! Иначе мы не сможем ему помочь»

«Я не лгу, — еще обиженнее сказал Котта. — Я говорю тебе: один раз он выходил за вином».

«По собственной инициативе?»