Александр Солженицын - 40 дней Кенгира

 переполох, метались с пиками и саблями, не могли понять, что делается,

 ожидали атаки, но войска в атаку не пошли.

 К утру оказалось, что в разных местах зоны, кроме существующих и забаррикадированных ворот, внешний противник проделал с десяток проломов. (По ту сторону проломов, чтоб зэки теперь не хлынули в них, расположились посты с пулемётами.6 Это конечно была подготовка к наступлению через проломы, и в лагерном муравейнике закипела оборонная работа. Штаб восставших решил: разбирать внутренние стены, разбирать саманные пристройки и ставить свою вторую обводную стену, особенно укрепленную саманными навалами против проломов - для защиты от пулемётов.

 Так всё переменилось! - конвой разрушал зону, а лагерники её восстанавливали, и воры с чистой совестью делали тоже, не нарушая своего

 закона.

 Теперь пришлось установить дополнительные посты охранения против проломов; назначить каждому взводу тот пролом, куда он строго должен бежать ночью по сигналу тревоги и занимать оборону. Удары в вагонный буфер и те же заливчатые свисты были условлены как сигналы тревоги.

 Зэки не в шутку готовились выходить с пиками против пулемётов. Кто и не был готов - подичась, привыкал.

 Лихо до дна, а там дорога одна.

 И раз была дневная атака. В один из проломов против балкона Управления Степлага, на котором толпились чины, крытые погонами строевыми широкими и прокурорскими узкими, с кинокамерами и фотоаппаратами в руках, - в пролом

 были двинуты автоматчики. Они не спешили. Они лишь настолько двинулись в

 пролом, чтобы подан был сигнал тревоги и прибежали бы к пролому назначенные

 взводы, и потрясая пиками и держа в руках камни и саманы, заняли бы

 баррикаду - и тогда с балкона (исключая автоматчиков из поля съемки)

 зажужжали кинокамеры и защелкали аппараты. И режимные офиицеры, прокуроры и

 политработники, и кто там еще был, все члены партии, конечно, - смеялись

 дикому зрелищу этих воодушевленных первобытных с пиками. Сытые, бесстыжие,

 высокопоставленные, они глумились с балкона над своими голодными обманутыми

 согражданами, и им было очень смешно.10

 А еще к проломам подкрадывались надзиратели и вполне как на диких животных или на снежного человека пытались набросить петли с крючьями и затащить к себе языка.

 Но больше они рассчитывали теперь на перебежчиков, на дрогнувших. Гремело радио: опомнитесь! переходите за зону в проломы! в этих местах - не

 стреляем! перешедших - не будем судить за бунт!

 По лагерному радио отозвалась Комиссия так: кто хочет спасаться - валите хоть через главную вахту, не задерживаем никого!

 Так и сделал... член самой Комиссии бывший майор Макеев, подойдя к главной вахте как бы по делам. (Как бы не потому, что его бы задержали, или было чем выстрелить в спину, - а почти невозможно быть предателем на глазах

 улюлюкающих товарищей!11 Три недели он притворялся - и только теперь мог

 дать выход своей жажде поражения и своей злости на восставших за то, что они

 хотят той свободы, которой он, Макеев, не хочет. Теперь отрабатывая грехи

 перед хозяевами, он по радио призывал к сдаче и поносил всех, кто предлагал

 держаться дальше. Вот фразы из его собственного письменного изложения той

 радиоречи: "Кто-то решил, что свободы можно добиться с помощью сабель и

 пик... Хотят подставить под пули тех, кто не берет железок... Нам обещают

 пересмотр дел. Генералы терпеливо ведут с нами переговоры, а Слученков

 рассматривает это как их слабость. Комиссия - ширма для бандитского

 разгула... Ведите переговоры, достойные политических заключённых, а не (!!)

 готовьтесь к бессмысленной обороне".

 Долго зияли проломы - дольше, чем стена была во время мятежа сплошная. И за все эти недели убежало за зону человек лишь около дюжины.

 Почему? Неужели верили в победу? Нет. Неужели не угнетены были предстоящим наказанием? Угнетены. Неужели людям не хотелось спастись для своих семей? Хотелось! И терзались, и эту возможность обдумывали втайне может быть тысячи. А бывших малолеток вызывали и на самом законном основании. Но поднята была на этом клочке земли общественная температура так, что если не переплавлены, то оплавлены были по-новому души, и слишком низкие законы, по которым "жизнь даётся однажды", и бытие определяет сознание, и шкура гнёт человека в трусость - не действовали в это короткое

 время на этом ограниченном месте. Законы бытия и разума диктовали людям

 сдаться вместе или бежать порознь, а они не сдавались и не бежали! Они

 поднялись на ту духовную ступень, откуда говорится палачам:

 - Да пропадите вы пропадом! Травите! Грызите!

 И операция так хорошо задуманная, что заключённые разбегутся через проломы как крысы и останутся самые упорные, которых и раздавить, -

 операция эта провалилась потому, что изобрели её шкуры.

 И в стенной газете восставших рядом с рисунком - женщина показывает ребенку под стеклянным колпаком наручники "Вот в таких держали твоего отца",

 появилась карикатура: "Последний перебежчик" (чёрный кот, убегающий в

 пролом).

 Но карикатуры всегда смеются, людям же в зоне было мало до смеха. Шла вторая, третья, четвёртая, пятая неделя... - То, что по законам ГУЛага не

 могло длиться ни часа, то существовало и длилось неправдоподобно долго, даже

 мучительно долго - половину мая и потом почти весь июнь. Сперва люди были

 хмельны от победы, свободы, встреч и затей, потом верили слухам, что

 поднялся Рудник - может, за ним поднимутся Чурбай-Нура, Спасск, весь

Степлаг! там, смотришь, Караганда! там весь Архипелаг извергнется и рассыпется на четыреста дорог! - но Рудник, заложив руки за спину и голову

 опустив, всё так же ходил на одиннадцать часов заражаться силикозом, и не было ему дела ни до Кенгира, ни даже до себя.

 Никто не поддержал остров Кенгир. Уже невозможно было рвануть в пустыню: прибывали войска, они жили в степи, в палатках. Весь лагерь был обведен снаружи еще двойным обводом колючей проволоки. Одна была только розовая точка: приедет барин (ждали Маленкова) и рассудит. Приедет добрый и ахнет и всплеснет руками: да как они жили тут? да как вы их тут держали? судить убийц! расстрелять Чечева и Беляева! разжаловать остальных... Но слишком точкою была, и слишком розовой.

 Не ждать было милости. Доживать было последние свободные денёчки и сдаваться на расправу Степлагу МВД.

 И всегда есть души, не выдерживающие напряжения. И кто-то внутри уже был подавлен и только томился, что натуральное подавление так долго откладывается. А кто-то тихо смекал, что он ни в чем не замешан, и если осторожненько дальше - то и не будет. А кто-то был молодожён (и даже по

 настоящему венчальному обряду, ведь западная украинка тоже иначе замуж не

 выйдет, а заботами ГУЛага были тут священники всех религий). Для этих

 молодоженов горечь и сладость сочетались в такой переслойке, которой не

 знают люди в их медленной жизни. Каждый день они намечали себе как

 последний, и то, что расплата не шла - каждое утро было для них даром неба.

 А верующие - молились, и, переложив на Бога исход кенгирского смятения, как всегда были самые успокоенные люди. В большой столовой по

 графику шли богослужения всех религий. Иеговисты дали волю своим правилам и

 отказались брать в руки оружие, делать укрепления, стоять в караулах. Они

 подолгу сидели, сдвинув головы, и молчали. (Заставили их мыть посуду.) Ходил

 по лагерю какой-то пророк, искренний или поддельный, ставил кресты на

 вагонках и предсказывал конец света. В руку ему наступило сильное

 похолодание, какое в Казахстане надувает иногда даже в летние дни. Собранные

 им старушки, не одетые в теплое, сидели на холодной земле, дрожали и

 вытягивали к небу руки. Да и к кому ж еще!..

 А кто-то знал, что замешан уже необратимо и только те дни осталось жить, что до входа войск. А пока нужно думать и делать, как продержаться дольше. И эти люди не были самыми несчастными. (Самыми несчастными были те, кто не был замешан и молил о конце.)

 Но когда эти все люди собирались на собрания, чтобы решить, сдаваться им или держаться - они опять попадали в ту общественную температуру, где

 личные мнения их расплавлялись, переставали существовать даже для них самих.

 Или боялись насмешки больше, чем будущей смерти.

 - Товарищи! - уверенно говорил статный Кузнецов, будто знал он много тайн и все тайны были за арестантов.

 - У нас есть средства огневой защиты, и пятьдесят процентов от наших потерь будут и у противника!

 И так еще он говорил:

 - Даже гибель наша не будет бесплодной!

 (В этом он был совершенно прав. И на него тоже действовала та общая температура.)