Генри Мортон - Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара

Удивительно представлять в Мадриде Арчи Армстронга, шотландского шута Якова I! Он прибыл с толпой шумных молодых английских придворных, привезших Карлу и Бэкингему из Лондона новую одежду, включая костюмы кавалеров ордена Подвязки, и великолепную коллекцию драгоценностей для подарков. Невероятно, но Арчи, с которым, казалось бы, у испанцев не было ничего общего, имел большой успех. Говорили, что ему пожаловали больше привилегий, чем кому-либо. Его неоднократно приглашали развлекать неприступную инфанту, и даже рассказывают, что однажды он дразнил ее разгромом Непобедимой армады! Хотя испанцы вроде бы его полюбили, шута больше не могли выносить сами англичане, и по какому-то случаю Бэкингем пригрозил его повесить. Это заставило Арчи ответить знаменитым: «Никто не слыхал, чтоб дураку грозили за болтовню, но много герцогов лишились головы за высокомерие». Арчи — прекрасный пример сокрушительного эффекта зерна правды в куче лжи и хитрости. С вольностью своей профессии и прямотой шотландского языка он сказал именно то, что думал о предполагавшемся браке; и никто не смог заставить его замолчать. Похоже, он был в этих переговорах леденящим дуновением искренности. Испанский двор с ума сходил от карликов и шутов, и Арчи — возможно, выучившему несколько забавных слов на испанском, — видимо, действительно удалось завязать дружбу с Филиппом IV. Несколькими годами позже, когда у шотландского шута родился сын, он назвал его Филиппом — «в честь короля Испании».

Карл стал величайшим коллекционером предметов искусства в английской истории, и вероятно, он многое узнал или даже впервые загорелся страстью к картинам именно от Филиппа IV. Хотя королю Испании было только восемнадцать, он унаследовал от родителей художественный вкус и точность в суждениях и уже признал гений Веласкеса. Год прибытия Карла в Мадрид был и тем годом, когда Филипп привез Веласкеса в столицу и дал ему место при дворе. На Карла, только что приехавшего от грубого двора Якова I, где даже маскарады считались заумью, Филипп наверняка произвел сильное впечатление. Возможно, бывали моменты, когда они вместе восхищались полотнами Тициана — за свою дальнейшую жизнь Карл соберет сорок его картин. Можно вообразить монархов прогуливающимися по коридорам и галереям алькасара и беседующими — не о религии или политике, но о картинах и художниках. Именно своим покровительством художникам (Филипп — Веласкесу, а Карл — Ван Дейку) эти два властителя оставили такой глубокий след в умах последующих поколений.

Даже поведение их было замечательно похожим. Филипп в более поздние годы подолгу не мог себя заставить уйти из студии, где работал Веласкес. Он любил наблюдать за художником, и такой момент запечатлен на великой картине «Менины», хранящейся в Прадо. Карл так же вел себя с Ван Дейком, заглядывая в его мастерскую в любое время, чтобы увидеть художника за работой, так часто, что в Блэкфрайарз построили специальную пристань для королевского баркаса.

Неизвестно, встречался ли Карл когда-нибудь с Веласкесом, хотя часто утверждают, что принц позировал художнику в Мадриде. Картина была продана лордом Файфом в 1809 году и сейчас, полагаю, находится в Соединенных Штатах. Но позировал Карл для этого портрета или нет — с уверенностью можно сказать, что он наслаждался миром искусств Мадрида и посещением аукционов. Пока он был там, великолепная коллекция герцога Вилья Медианы пошла с молотка, и юный принц купил большое количество картин. Лопе де Вега рассказывает нам, как принц Уэльский «собирал с замечательным рвением все картины, какие только мог, платя за них избыточные цены». Среди шедевров, которые ему не удалось купить, были два тома рисунков Леонардо да Винчи; впоследствии они попали в Англию и перешли из коллекции Арундела в Виндзорский замок.

По прошествии шести месяцев Карл и Бэкингем вернулись в Англию. Испанский брак не состоялся. Это возвращение было обставлено со всеми возможными церемониями, и обе стороны сделали друг другу множество драгоценных подарков. Хотя Карл не получил свою невесту, он обрел «Богоматерь» Корреджо, «Венеру» Тициана, слона, страуса и пять верблюдов.

Путешественник-англичанин, если у него есть пара минут свободного времени, может прогуляться по узкой улице де лас Инфантас и поразмыслить об интересных личностях эпохи первых Стюартов, которые собирались здесь во время пребывания Карла в Мадриде. Во-первых, это сам Джон Дигби, граф Бристольский. Он получил свой первый в жизни шанс, когда еще юношей был послан рассказать Якову I о Пороховом заговоре. Король, которому понравился молодой человек, начал продвигать его по службе, и Дигби стал выдающимся дипломатом. Он написал изящное небольшое стихотворение «Прощание графа Бристольского» («Ты не горюй, моя любовь, хоть мы нередко расстаемся»), которое многие годы до рождения радио исполнялось в гостиных голосистыми юными тенорами.

Также интересны два компаньона, которые проехали через всю Европу вместе с Карлом и Бакингемом: Эндимион Портер и Фрэнсис Коттингтон. Достаточно посмотреть на портрет Портера в галерее Прадо, чтобы понять, что за человек это был: прямой, грубоватый, добросердечный, жизнерадостный, верный королю, — людей такого типа мы все встречали и восхищались ими. Хотя он выглядит типичным англичанином, его бабкой по материнской линии была Хуана де Фигероа-и-Монте-Сальве — родственница, как считается, герцога Фериа, который был испанским послом при дворе Марии Тюдор. Портер путешествовал, присматривая подходящие картины для галереи Карла в Уайтхолле. Он дружил с Рубенсом, Ван Дейком, Герриком и тем драматургом, которого полагали сыном Шекспира, — Уильямом Давенантом. Как и многие другие рыцари, Портер потерял все во время гражданской войны и умер без гроша, дожив свой век за счет доброты ирландского цирюльника, когда-то у него служившего.

Коттингтон также был типичным представителем своего времени. Он служил секретарем у Карла во время визита в Мадрид. Жил он в состоянии религиозной путаницы, становясь католиком в болезни и протестантом во здравии. Коттингтон сделал выдающуюся карьеру при Карле I и стал пэром и канцлером казначейства. После казни Карла он пытался помочь Карлу II и снова оказался в Испании уже пожилым человеком, безуспешно пытаясь заинтересовать католические власти реставрацией английской монархии. Здесь его сразила финальная атака католицизма, и он отправился умирать к иезуитам в Английский колледж Вальядолида; но последнее слово осталось за родственниками, перенесшими его прах в Вестминстерское аббатство.

Среди многих прочих были писатель Джеймс Хауэлл (он находился в Мадриде по делам, касающимся корабельных грузов) и красивый юноша сэр Кенельм Дигби, которого мать отослала за границу, чтобы разлучить с прекрасной Венецией Стэнли: впоследствии он все же женился на ней. А также сэр Эдмунд Верней — через девятнадцать лет этот рыцарь погибнет за Карла и будет найден на поле Эджхилла все еще сжимающим в руках королевский штандарт.

Таковы некоторые из англичан, собиравшихся в Доме семи каминных труб в тот замечательный период. Они составили рыцарский хор странного эпизода под названием «Испанское сватовство», обладавшего всеми признаками и чертами хорошей комической оперы.

Однажды утром на улице Алькала я увидел роскошный туристический автобус с надписью «Эскориал», стоящий у турбюро. Автобусы в наши дни стали неописуемо величественны. Если цивилизация имеет какое-либо отношение к распространению на многих людей удобств и роскоши, достававшихся раньше отдельным избранным, то эти средства передвижения — одни из самых важных достижений нашего времени. Люди в автобусе выглядели столь жизнерадостными и довольными, что я тут же зашел в бюро и купил билет в Эскориал.

Я присоединился к пестрой компании. Там были несколько англичан, несколько французов и американцы с севера и юга, а также две веселые и разговорчивые юные монашки и испанский священник с выбритым до синевы подбородком — видимо, его назначили присматривать за сестрами, но задание ему явно не нравилось. Торквемада в присутствии парочки танцовщиц-лютеранок не мог бы выглядеть мрачнее. Не знаю почему, но я очень удивился, услышав, что монашки разговаривают с сильным американским акцентом. Мне кажется довольно странным слышать, как монахиня восклицает, восторженно сверкая очками: «Ну, мы просто до смерти рады оказаться в Испании!» или «О падре, мы просто дождаться не можем, когда увидим Эскориал!» Священника слегка передергивало от этого энтузиазма, и он, метнув в монашек взгляд, приправленный изрядным количество серы, отвечал что-нибудь вежливое.