Михаил Колосов - Три круга войны

И вот Гурин лежит и вспоминает. Не потому, что так приказал замполит. Нет. Вспоминается само. Прежде всего мать… Как же он не подумал о ней, не вспомнил? Ведь стоило кому-то только намекнуть о ней, как все было бы иначе, все отошло бы на второй план. Мать…

атальон постепенно рассасывался, редел. Первым отозвали старшего лейтенанта Сергея Аспина. Нашел он Гурина в клубном бараке, еще с порога расставил руки, заулыбался грустно:

— Ну, Вася… Прощай!..

— Куда?

— Новая служба начинается… Прощай, друг. Я пришлю тебе свой новый адрес.

— Обязательно пришли, Сережа…

— Давай не будем теряться. На всю жизнь!

— На всю жизнь, Сережа!

— Одна просьба: как только напечатаешь свои стихи, пришли мне их со своей надписью.

— О, Сережа! О чем ты? Будет ли это?

— Будет! Обещай.

— Ладно. Сбылось бы…

Он обнял Гурина крепко.

— Мало мы с тобой повоевали…

— Ничего, — сказал Аспин, блестя черными, как мокрый терн, глазами. — У меня такое впечатление, будто мы всю войну были вместе. Прощай! — он поднял руку в кулаке на манер испанских революционеров и, пятясь задом, вышел из барака.

Потом уезжал лейтенант Саша Исаев — он уезжал на учебу.

— Саша, будешь генералом!

В ответ Исаев улыбался сдержанно и счастливо.

— Ты понимаешь, Вася… Я вот тут как-то взгрустнул от предстоящей разлуки, стал прикидывать, где был, что прошел, с кем встречался. Так мы же, оказывается, с тобой уже сто лет воюем! Ты помнишь нашу роту автоматчиков?

— Ну как же! Я помню еще, когда ты отбирал нас в запасном. У тебя была такая бекеша… Или как ее назвать? Жупан, как у махновского Левки Задова…

— Но-но! — погрозил он Гурину пальцем, с трудом выдерживая серьезность на лице. — Какой еще там Левка! А шубейка у меня была что надо, верно. Потерял где-то. Да хрен с ней, зато сам живой. А?

— Живой!

— А сколько мальчиков полегло на моих глазах!.. Многие были гораздо лучше меня, сколько бы они пользы сейчас принесли…

Помолчали. Исаев расстегнул планшетку, достал из нее свою фотокарточку с уже готовой надписью.

— Возьми вот, на память… Вспоминай Жору из Одессы… Не читай, потом прочитаешь, — застеснялся вдруг он. — Ну, бывай…

Хлопнули ладони. Обнялись до хруста в костях, быстро отвели глаза друг от друга, и Исаев пулей выскочил из комнаты. Поддернув растаявший почему-то нос, Гурин принялся читать надпись на фотографии:

На память лучшему другу в честь нашей боевой дружбы в дни Великой Войны.

Вася, пусть этот мертвый отпечаток напомнит о живом.

«Без красивых слов, но от глубины души».

Гурин перевернул фотографию и долго смотрел на «этот мертвый отпечаток». Кабинетная фотография на плотной бумаге, обрезанная зубчиками, — немецкая работа. Снят Исаев был в полный рост на фоне задника, изображавшего какую-то тропическую растительность. Стоит он, стройный, руки за спину, правая нога чуть отставлена вперед. Китель, галифе, сапоги — все новенькое, на галифе отутюженная стрелка. На правой стороне груди два ордена — Красной Звезды и Отечественной войны. Нос картошкой, чуть вздернут, глаза устремлены вперед…

«Эх ты, Сашка, Сашка… Напускал на себя строгость и браваду безразличия к жизни, а сам лирик. А я и не знал… Не замечал я и того, что у тебя нос картошкой и что он вздернут, как у мальчишки…» — улыбался Гурин, глядя на фотографию.

Майор Кирьянов последнее время часто отсутствовал, был он где-то в бегах, — наверное, назревала какая-то перемена и в его судьбе. Поэтому всю партполитработу в батальоне вели Гурин и Малышев — то ли два комсорга, то ли два парторга.

И вот однажды после долгого отсутствия появился майор Кирьянов — в новом кителе с золотыми погонами, и на каждом из них по две больших звезды! Подполковник! С трудом сдерживая радостную улыбку, он смотрел на ребят, вскочивших при его появлении и остолбеневших перед его обновлением.

— Поздравляю, товарищ майор… Извините, товарищ подполковник! — наконец сообразил поздравить его Гурин. — А вам идет!

Кирьянов ухмыльнулся: «Еще бы!..»

— Чины, награды и высокая зарплата всем идут, — сказал он весело. — Ну, хлопчики, настал час разлуки…

— Как?.. — удивились они разом, хотя ждали этого часа постоянно.

— Вы получили новое назначение? — спросил Гурин.

— Получил, — сказал Кирьянов. — Назначен замполитом коменданта района Лихтенберг в Берлине.

Они не знали, что сказать подполковнику на это, и только переглянулись. Лица у них обоих стали кислыми: они лишались своего доброго и строгого наставника и заступника…

Кирьянов выдержал паузу, объявил:

— А ты, Гурин, назначен комсоргом советской военной комендатуры района Лихтенберг…

— Я?.. С вами?.. — не сдержав своего восторга, закричал Гурин.

— Документы уже у меня. На сборы тебе десять минут. Нас ждет машина. А ты, Паша, — подполковник положил ему руку на плечо, — пока остаешься на хозяйстве один: и за замполита, и за парторга, и за комсорга.

У Пашки по-мальчишечьи задергались губы, белесые реснички его быстро помаргивали.

— Слушаюсь, товарищ подполковник… — выдавил он из себя.

— Как бог! — бодрил его Кирьянов. — Как бог: един в трех лицах! А? Не горюй, Паша, и знай, что в лихтенбергской комендатуре у тебя есть друзья.

— Спасибо…

— Я сбегаю… Попрощаюсь с комбатом, с командиром роты?.. — сказал Гурин.

— Конечно, конечно, беги, — разрешил подполковник, и тот подался. В штабе он застал капитана Землина и Кузьмина. Они уже знали о его переводе и догадались, зачем он прибежал. Капитан подкрутил усы, вышел к нему из-за стола, схватил крепкими руками за плечи и, глядя прямо в глаза, сказал:

— Ну, сынок, желаю тебе хорошей жизни! Пережили проклятую, теперь будем жить! Главное — не пасуй перед трудностями. Какие бы они ни были, это все же не то, когда по тебе и из пулеметов бьют, и из минометов. А? Прощай… — Он крепко поцеловал Гурина в губы, щекоча усами. Вытащил платок, быстро вытер глаза.

Гурин обернулся к Кузьмину, который тоже вышел из-за стола, стоял, ждал.

— До свиданья, Кузьмин.

— До свиданья, товарищ старший сержант, — он пожал ему руку, смущенно улыбаясь. — Не сердитесь на меня…

— Да за что же, Кузьмин?

— Знаете… Всякое бывало…

— Бывает!.. Все мы люди-человеки! Все хорошо, Кузьмин!

Комбата Гурин застал дома, он сидел за столом — они как раз собрались с Люсей обедать.

— Товарищ гвардии майор, разрешите обратиться?.. Пришел попрощаться… — в горле у него предательски запершило, но он все-таки пересилил себя, выговорил все, что хотел, — и сказать вам спасибо за все… за все…

Люся, улыбаясь, поглядывала то на Гурина, то на Дорошенко, при последних словах глаза у нее заблестели, и она уже не отрывала от мужа ласкового, влюбленного взгляда, ждала от него ответа. И когда он не спеша вытер салфеткой рот и, кивнув на свободный стул возле себя, сказал: «Проходи, садись», Люся, словно только этого и ждала, кинулась к шкафчику, достала оттуда графинчик и три стопки, быстро расставила их:

— И я выпью с вами… Я нашего комсорга тоже любила.

— Запоздалое признание, — улыбнулся комбат, разливая по стопкам желтоватую, подкрашенную трофейным апельсиновым ликером водку.

— Лучше позже, чем никогда, — не унималась Люся, вгоняя Гурина в краску.

— Ну, будь счастлив, Гурин! — майор стукнул своей стопкой о его, подбадривая, подмигнул. Гурин выпил. — Закусывай, — он подвинул ему тарелку с ломтиками бледного сыра. Люся тут же подала ему вилку. — Пообедаешь с нами?

— Нет, товарищ майор, спасибо… Я не голоден. Да и там меня ждет подполковник, дал на все сборы десять минут.

— Ах, да! Подполковник! Я и забыл! — заулыбался по-доброму майор. — Ну что ж… Не смею задерживать. — Он встал и, крепко сжимая Гурину руку, заговорил: — Помни: теперь все зависит от тебя самого… как ты сумеешь распорядиться своей жизнью… Легкой она не будет, но это не значит, что надо сводить с ней счеты… — Он погрозил ему пальцем: — Не поддавайся страстям!.. Увлекаться можно, поддаваться им нельзя.

— Ох ты, мудрый какой! — У Люси зарозовели щечки, глаза заблестели. Она взяла свободную руку Гурина, и они вдвоем с майором долго трясли его за обе руки. — А я пожелаю тебе, Вася, чтобы ты встретил девушку, которая не только любила бы тебя, но и понимала…

— Спасибо, Люся… И вам большого счастья с майором. На всю жизнь!

Коваленкова в роте не оказалось, и Гурин очень огорчился. Попросил писаря, чтобы тот передал капитану, что он приходил прощаться.

— Скажи ему, что я обязательно приеду из Лихтенберга и пусть он тоже заходит в комендатуру, когда будет в Берлине…