Борис Орлов - Холодная война – глубины океана…

Горячих молитва остудит,
Замерзших согреет. Меня
Спасет… Люди – все-таки люди,
Не ангелы. Судного дня
Дождутся, хотя не желают…
Накажет Господь и простит.
Молитвой к небесному раю
Указаны людям пути.

Я не останусь ночевать нигде.
Ни у красотки, что живет без мужа,
Ни в мраморном дворце, ни в пьяной луже.
Домой вернусь по суше и воде.

Вокруг меня людская суета.
Смешные сплетни, глупые советы.
А дома надо накормить кота,
Полить цветы и прочитать газеты.

Холостякую… Ну, и что же в том?
В соблазнах нет покоя и спасенья.
Я более всего люблю свой дом
И домового, что живет вне зренья.

Важнее – дом… И ты права.
Хотя живут на свете
И подзаборная трава,
И беспризорный ветер.

В светелке – свет, в подполье – тень.
Всего есть понемногу…
Но сохраню на черный день
И посох, и дорогу.

Лишь глаза прикрою – лица, лица…
Вместе мир небесный и земной.
Прожитые дни, как будто птицы,
Кружатся крикливо надо мной.

Горестно. Незваными гостями
Прилетели. Шумный трепет крыл.
Я своими тайными страстями
Их поил и чувствами кормил.

Прочь! Не надо каркать над больницей.
В снежной шубке под окном сирень.
Я с ладони звонкою синицей
Отпускаю в небо новый день.

Кипарисы мокнут. Олеандр
Отцветает. Обмелевший Понт
Дремлет у бамбуковых оград,
Обложив дождями горизонт.

На базарах – россыпи хурмы.
И картав, и резок разговор…
И светлы вечерние псалмы.
В древнем храме у подножья гор.

Приобщенью к Богу смертный рад,
Забывая груз мирских забот.
Кипарисы мокнут. Олеандр
Отцветает. Засыпает Понт.

Утес. Блужданье солнечных столбов
Меж синих туч. Плеск рыбы возле бакена.
А ландышей – как белых черепов
На траурных картинах Верещагина!

День провожаю. Чайкам хлеб крошу.
Не признаю парламенты и ратуши.
Устану – как под простыней, лежу
Под белой ночью. В изголовье – ландыши.

Не финский ножик – распорол буксир
Реку… И комары затишье отняли.
И хрупок человек, и зыбок мир!
И прорастают черепа на отмелях…

Заросли травой руины храма.
Но, пройдя безверия юдоль,
В состраданье, словно в волчью яму,
Я попал – в глазах слепая боль.

Стыдно, что порою беззаботно
Жил и не крестил перстами лоб.
Жаль мне стариков, детей, животных…
Всех, кто беззащитен, слаб и добр.

Прозреваю от печальной боли:
Вместо сердца – теплая зола.
Купол золотой блестит над полем,
И поют во ржи колокола.

Встанут храмы – оживет Россия,
Дети запоют, как соловьи.
Наша жизнь – не в злобе и не в силе,
А в смиренной вере и любви.

Нам остались домашние клички.
Нет имен. Не встречаем гостей…
Мы как две обгоревшие спички.
Наша жизнь – крематорий страстей.

Как зола, остывают привычки.
Дремлют нервы, свернувшись в клубок.
Мы как две обгоревшие спички.
Наша спальня – пустой коробок.

Долго слышатся отзвуки грома.
Над болотами – редкий туман.
Горький запах цветущих черемух,
И любви мимолетный дурман.

После всех подойду к аналою,
Помолюсь и закрою глаза.
Помню всех, кто порхал над землею,
А потом улетел в небеса.

И свет небесный наполняет храм,
Когда в молитве преклоню колени.
Дай, Господи, здоровья всем врагам
Моим, а мне – покоя и терпенья.

И душу исцели мою, и плоть,
И подари мне мудрое смиренье.
И долготою дней моих, Господь,
Тебя прославлю, обретя спасенье.

На колени стал. Святая Дева —
Предо мною. Храм похож на рай.
Справа – Серафим Саровский. Слева —
Светлый Чудотворец Николай.

Свет и счастье… Как во время оно,
Прихожане все – моя родня.
И святые лики на иконах,
Словно предки, смотрят на меня.

Белая церковка в березняке —
Белая птица на белой руке.

Льется, смиренной молитвой согрет,
С белого купола ангельский свет.

Словно лампаду, Господь, не гаси
Белую жизнь в православной Руси.

В белые теплые майские дни
Белую птицу мою не спугни.

Замолчал коростель, захлебнувшись тоской.
Отцвели васильки в борозде.
Ты мелькнула, как ветер, над сонной рекой,
Отразившись зрачками в воде.

В омутах предрассветных тонула звезда,
Где я плыл на баркасе один.
И смотрела твоими глазами вода
На меня из бездонных глубин.

Лохматый август к дому подойдет,
Рассыплет птичью стаю у окна.
И яблоком созревшим упадет
На грядку краснобокая луна.

И тихо обнажится дно реки.
Светло и зябко станет на душе.
И ранний холод обожжет виски.
И не вернется женщина уже.

Горячие холмики. Сосны.
И свет с высоты
Струится, нездешний,
таинственный, вечный.
Надгробья безмолвны.
И звезды молчат, и кресты.
И белые козы по кладбищу
бродят беспечно.

Преддверье покоя.
И рая преддверье. Сюда
Приходят, отбуйствовав
и отбродяжив, смиренно.
И здесь остаются —
находят приют навсегда.
Незыблемый мир.
Вдалеке от оград перемены.

Горит земляника.
И ящерки юрко скользят
По серым надгробьям.
Природа и жизнь изначальны.
Шагнешь и… замрешь.
Остановит задумчивый взгляд:
Ты сам на себя
с фотографии смотришь печально.

Трава зашуршит —
запоет колыбельную мать.
И ангельский ветер
погладит незримой рукою.
Зачем суетиться,
собратьев локтями толкать?!
Всем хватит под соснами
вечности, счастья, покоя…

Я люблю весенний шум сосны
И апрельский голос певчей птицы.
Помолюсь за сирых и больных,
За которых некому молиться.

Кружатся над храмом журавли,
И пылится сельская дорога.
К падшим состраданья и любви
Попрошу молитвою у Бога.

Завернется вечер в звездный плед,
И туман повиснет над рекою.
Кто-нибудь помолится мне вслед,
Пожелав смиренья и покоя.

Православный… Без жертвенных пугал.
Не суннит, не буддист, не хасид.
Загоняйте меня в тихий угол,
Но лишь в тот, где икона висит.

Если вы не пытались рабами
Сделать нас, почитающих Русь,
Я не стану рвать глотки зубами,
А смиренно за вас помолюсь.

И густ, и сладок воздух дачный,
Клубится облаком весна.
Холодная вода прозрачна,
А теплая вода мутна.

Цветет садовая ограда,
На грядках в рост пошла ботва.
Безгрешная душа крылата,
А грешная душа мертва.

Если жизнь тяжела, то и смерть не проста.
Всходит солнцем над храмами Божий лик.
И приводит нас к истине путь Христа,
Остальные дороги ведут в тупик.

Ты зачем петлю надеваешь, поэт,
Иль ешь снотворное, выключив свет?
Тяжело умирать, если жизни нет,
Но легко доживать, если смерти нет.