Михаил Сухачёв - Штурман воздушных трасс

Прокофьев не ожидал, что на свое «здравствуйте» услышит вполне сносное «сстрассте». Неподдельное удивление Прокофьева вызвало у губернатора широкую улыбку. С ним можно было объясняться по-русски. Он не понимал только то, что не хотел понимать.

В конце концов Прокофьеву удалось выяснить срок, когда прибудет караван верблюдов с бочками бензина. Шень сказал, что на всех остальных аэродромах бензин уже есть. Действительно горючее на всех промежуточных аэродромах было, хотя взлетно-посадочные полосы оказались короткими и неровными. Летчикам пришлось много потрудиться, руководя сотнями крестьян, работавших по подготовке аэродрома.

Видимо, у японцев хорошо была налажена разведка, потому что как только в Ланьчжоу зарулил на стоянку последний севший самолет, появилась группа вражеских бомбардировщиков. Правда, в результате бомбардировки не пострадал почти ни один самолет. Однако налет показал острую необходимость в истребительном прикрытии. Это понимали и советские представители, и китайское руководство во главе с заместителем командующего ВВС генералом Мао Панчу, с горечью признававшем неспособность китайских летчиков пока отражать воздушное нападение. Во время банкета, устроенного в честь благополучного завершения перелета, генерал вернулся к теме воздушного прикрытия и предложил прямо сейчас опросить советских летчиков, желающих остаться добровольцами. Мао Панчу хорошо владел русским языком. За время учебы на летных курсах в СССР он убедился в верности советских людей идеям интернационализма, верил их искреннему желанию помочь китайскому народу и не сомневался, что если не все, то большинство летчиков откликнутся на его призыв. Прокофьев и сам понимал необходимость пресечь безнаказанность действий японской авиации, но, не имея полномочий решать подобные вопросы, просил отложить до завтра. Рано утром он направился к Акимову, советнику губернатора провинции Ланьчжоу.

— Мне надо срочно связаться с наркомом обороны.

— К сожалению, невозможно. Телефонная связь губернатора неисправна.

Видя удрученное состояние Прокофьева, советник предложил использовать радиосвязь этапами, предупредив, что это займет не менее суток. Тут же Гавриил составил текст: «В связи с запросом китайского командования принято решение оставить волонтерами только инструкторов-летчиков. Прокофьев».

В полдень он шел на встречу с генералом, не имея представления, как объяснить свою просьбу об отсрочке решения еще на сутки. Это могло быть истолковано как проволочка, уклонение от прямого ответа.

Мао Панчу встретил приветливо.

— Надеюсь, все в порядке? — сразу перешел он к делу.

— Да. Здесь останутся летчики-инструкторы, — неожиданно для себя заверил Прокофьев.

Это было самодеятельностью, и он с тревогой ждал ответа от наркома.

Поздно вечером Акимов принес бланк телеграммы. По улыбке советника Прокофьев понял, что страшного ничего не произошло. Три коротких слова: «Решением согласен. Хозяин» — окончательно успокоили его.

Вечером Гавриил почувствовал себя неважно. Думал, что это от нервного напряжения. Но ночью стало еще хуже. Болело горло, трудно было дышать. Утром сил хватило только дойти до умывальника. Дальше он уже ничего не помнил...

Когда на вторые сутки проснулся, рядом с постелью сидел полный китаец и держал его за руку. В ногах стоял Акимов.

— Что это со мной? Заболел что ли? — еле слышно прошептал Гавриил Михайлович.

— Ну, друг, начудил же ты. В тридцать лет заболеть дифтерией! Я не слышал ничего подобного. Это ведь детская монополия...

В Москву после выздоровления Прокофьев приехал еще слабым и осунувшимся. Настроение было неважное, на душе тревожно. Ощущалось какое-то одиночество. Не было Алксниса, многих друзей. Стерлигов теперь ведал штурманским делом в НИИ ВВС. К новому начальнику ВВС Александру Дмитриевичу Локтионову пока не тянуло.

Однако на следующий день после приезда позвонил сам Локтионов и просил зайти.

Александр Дмитриевич видел Прокофьева впервые. Он не знал характера его работы и смутно представлял задание, которое только что выполнил помощник главного штурмана ВВС РККА. Это Гавриил Михайлович понял из первых вопросов Локтионова. Разговор получился поверхностным. Однако в конце его Александр Дмитриевич сообщил, что решением наркома обороны Прокофьев назначен главным штурманом ВВС.

Наступила пауза. Глядя на спокойное, даже несколько недовольное лицо Гавриила Михайловича, Локтионов был шокирован. Во всяком случае, приятного удивления здесь явно не наблюдалось. Прокофьев первый нарушил затянувшуюся паузу.

— Разрешите узнать, чем же плох оказался Борис Васильевич! Вряд ли я буду лучше. Все, что я знаю и умею, — от него. И это только часть того, на что способен он.

— Если я вас правильно понял, ваш вопрос следует понимать как отказ от высокого поста. Не так ли?

— Да, конечно. Это не мой профиль работы. Мне трудно отказаться от атмосферы аэродрома, летного состава, наконец, от штурманского сиденья в самолете. А новая должность обрекает на кабинетное заточение. К этому тоже надо иметь призвание, которого у меня нет.

Локтионов пристально смотрел на собеседника: — Верю вам. Я тоже не за своим столом сижу. Вы знаете, мой любимый род войск — пехота. Но что делать? Это приказ партии. Надо работать, причем хорошо работать. И я надеюсь, что у вас это так и будет.

Для категорического отказа веских оснований у Гавриила не было. Да Локтионов и не мог, видимо, повлиять на решение наркома. Оставалось трудиться и надеяться на благоприятную обстановку, когда можно будет оставить этот высокий пост.

Одновременно с назначением ему присваивалось звание полковника. Вместе с приятным ощущением того, что в тридцать лет стал полковником, появилось чувство настороженности от стремительных прыжков по ступеням военной карьеры. Прошло всего два года, как он вернулся из Испании старшим лейтенантом. И вот полковник, главный штурман ВВС РККА. Он знал многих из своего окружения, которые так же быстро и высоко поднимались, но воспринимали себя в положении утюга, которым нетрудно загладить неровности служебной бездеятельности. Как правило, падение их было потом так же стремительно и в большинстве случаев болезненно. Нет, Гавриил Михайлович не боялся этого, потому что смотрел на любое назначение как на обязанность работать еще больше. Его могут снять, а не сбросить, и не за бездеятельность, а за недостатки в работе, что далеко не одно и то же.

От своего стиля Прокофьев отказываться не собирался. Значит, его новый кабинет, как и прежний, будет пустовать. Сразу же после вступления в должность он поехал по военным округам. Начавшаяся кампания перехода с бригад на полковую систему заметно снизила уровень штурманской подготовки в частях всех родов авиации. Дело осложнялось непрестанными перемещениями летного, особенно руководящего, состава. Причин для беспокойства было больше чем достаточно. В то же время Прокофьев не мог сказать, какие мероприятия нужно провести в данный момент, чтобы исправить положение. Оставался испытанный метод — искать крупицы правильного решения в коллективном мнении. Он беседовал с летчиками, штурманами, командирами. Постепенно вырисовывались черты необходимого решения. Нужно было время для его реализации.

На все требовалось время. Оно становилось строже, уплотняя дела и мысли. Все сильнее чувствовалась его нехватка. Наслаивая дела одно на другое, время чуть ли не каждый день вынуждало менять их местами, выдвигая как неотложные такие, о которых, кажется, совсем недавно можно было сказать: «Еще успеется». Так, еще недавно вопрос о первомайском параде был закрыт вопросами повышения штурманской подготовки частей. Но вот уже Локтионов объявил решение наркома обороны о назначении командующим воздушным парадом комкора Смушкевича, штурманом парада Прокофьева. Это был первый парад, в котором Гавриил Михайлович не просто принимал участие, но готовил и нес за него ответственность перед правительством.

В самый канун парада, в связи с непредвиденными обстоятельствами, подготовка к торжеству вместо Смушкевича была поручена Хользунову, другу Прокофьева еще по Испании.

Новый командующий парадом не сомневался в точности расчетов Гавриила Михайловича и в успехе парада. Поэтому на следующий день они на флагманском бомбардировщике возглавили воздушную армаду, в четком строю пролетевшую над Красной площадью, где в это время проходили демонстранты.

Несмотря на то что времени прошло много, Прокофьев продолжал тяготиться своей должностью и искал повода, чтобы поговорить об этом с Ворошиловым. Доводы, которыми он хотел мотивировать свой отказ, были продуманы им до мельчайших подробностей. Главным из них являлся тот, что авиация испытывала острую нужду в штурманских кадрах. Наркому об этом было хорошо известно. Гавриил Михайлович видел выход из положения в создании краткосрочных курсов подготовки штурманов, с помощью которых можно восполнить недостаток. Естественно, себя он подразумевал организатором подобных курсов. Таким образом, автоматически решался и личный вопрос. Правда, случаи, когда приходилось бывать у наркома, были до сих пор неподходящие для того, чтобы поговорить об этом.