Владимир Дубровский - Наше море

Мохначев подал команду:

— Приготовиться к бою!

У него был дерзкий план. Если фашистский корабль подойдет вплотную, внезапно открыть огонь, занять палубу и овладеть кораблем противника. В случае неудачи — драться до последнего. Флаг ни в коем случае не спускать, живыми в плен не сдаваться!

Все залегли на палубе, изготовили автоматы и пулеметы, а у некоторых бойцов нашлись и ручные гранаты.

Наступили минуты грозного и томительного ожидания. Тральщик не менял курса, и неизвестный корабль все приближался. Воспаленными глазами сигнальщики не могли никак опознать, что это за корабль, чей он? Наконец в сильный артиллерийский бинокль Мохначев разглядел человека, стоявшего на правом крыле мостика, и первое, что бросилось в глаза, — развевающаяся на ветру длинная раздвоенная седая борода.

Такая борода была единственной на Черноморском флоте, и принадлежала она известному моряку — капитану [9] 1 ранга Григорию Александровичу Бутакову, которого Мохначев хорошо знал. От сердца сразу отлегло.

— Наш корабль, свои! — обрадованно крикнул Мохначев бойцам, и тотчас вся верхняя палуба заполнилась людьми. Они размахивали бескозырками, кричали «ура!».

Это был сторожевой корабль Черноморского флота, на гафеле которого развевался советский Военно–морской флаг. На тральщике «Ильич» подняли свои позывные.

Через некоторое время сторожевой корабль подошел еще ближе.

— Свои… из Севастополя! — доложил в мегафон командир тральщика Мельников. Сторожевик взял тральщик на буксир. Люди были накормлены, а раненым оказана помощь.

В кают–компании сторожевого корабля Мохначев встретил своего однокашника по военно–морскому училищу штурмана Смирнова. Тот долго смотрел на него и не мог признать в худом, обросшем, с воспаленными глазами человеке старшего лейтенанта Мохначева.

Утром следующего дня корабль с тральщиком на буксире ошвартовался в порту Батуми. На берегу росли зеленые пальмы, спокойно проходили люди, настежь были раскрыты двери кофейни.

КТЩ «Ильич» был последним из кораблей нашего соединения, вернувшихся из Севастополя.

Люди не могут забыть пережитое и выстраданное. Они сделали все, что было в их силах. И у нас, тех, кто живым выбрался из Севастополя, память об этом городе осталась на всю жизнь.

Прощаясь с Севастополем в последние трагические часы, каждый из нас твердо верил и говорил:

— Мы вернемся к тебе, Севастополь!

Река бурно мчала мутную глинистую воду среди плоских зеленых берегов, и казалось, в любую минуту потоки ее могут хлынуть через край и затопить все вокруг.

После обильных и продолжительных дождей горные реки и ручьи устремились с высот в низменность.

Река плескалась и шумела. Она несла в пенистом водовороте трухлявые пни, черные коряги, пожелтевшие листья деревьев. Бурные потоки воды поднимали и раскачивали корпуса кораблей, прижавшихся к левому берегу реки. Всплески воды перехлестывали через борт и, сверкая на солнце брызгами, растекались по палубе.

Еще до наступления полосы проливных дождей отряд военных кораблей вошел с моря в устье беспокойной реки. Тральщики и сторожевые катера, поднимаясь вверх против течения, швартовались к временным причалам, а иногда крепили швартовы и за стволы близко растущих деревьев.

Пологие берега реки заросли сочной, яркой травой, невиданной высоты папоротниками, а ольха, граб и тутовые деревья вплотную подступили к воде.

В верховьях реки лес казался непроходимым и необитаемым. Только журчание и клекот воды нарушали девственную тишину. Ни человека, ни лодки здесь не были видно. В нижнем же течении, ближе к морю, расположились [11] на стоянку сейнеры и торпедные катера. На берегу поднимались на высоких сваях дома местных жителей.

Теплым и влажным утром, когда жирная, покрытая илом земля дымилась и в вязкой тине болота лениво барахтались буйволы, я возвращался из госпиталя.

Последняя ночь, проведенная на' койке плавучего госпиталя, была тревожной. Проливной дождь со шквалистым ветром бил и трепал утлый пароход с красными крестами на бортах. В невидимом небе сверкали молнии, и грохот грома, как разрывы бомб, разносился по берегам черной реки. Это было необычным для такого времени года, но в этих краях даже зимой вместо снега выпадал дождь.

Сейчас ничто не напоминало о беспокойной ночи, и я любовался веселым и буйным разбегом реки, солнечными берегами.

Еще издали я увидел прильнувшую к берегу плавучую базу кораблей нашей бригады — «Очаков».

По зыбкой сходне мимо часового поднялся я на палубу. Необычайно оживленно и шумно было в кают–компании. С кораблей прибыли и ожидали приема у контр–адмирала командиры дивизионов, флагманские специалисты.

Небольшого роста офицер, с веселыми и насмешливыми глазами, разговаривал с капитан–лейтенантом Чугуенко, недавно назначенным на должность флагманского штурмана бригады. Этим офицером был командир 1‑го дивизиона тральщиков капитан 3 ранга Ратнер. Очень энергичный и острый на язык, он считался одним из лучших командиров, был влюблен в морскую службу и ревностно поддерживал на кораблях морские обычаи и традиции.

Я едва успел поздороваться, как был втянут в круговорот оживленной беседы.

Стояла поздняя осень 1942 года. Это было горькое и трудное время. Ожесточенные бои шли на горных перевалах. Немцы любой ценой стремились прорваться к морю, захватить Туапсе, Поти, Батуми, чтобы поставить Черноморский флот перед катастрофой. Они уже готовились разместить своих раненых в санаториях Сочи, строили планы вывоза нефти из Батуми. А турецкая печать гадала, будет ли Черноморский флот прорываться через Босфор или будет затоплен, как это произошло в 1918 году, когда оставшиеся верными революции корабли, находясь [12] в безвыходном положении, были затоплены в Новороссийской бухте.

На море по–прежнему врагом номер один была немецкая бомбардировочная и торпедоносная авиация, а в районе Геленджик — Туапсе действовали торпедные катера противника. И когда стало известно, что корабли соединения должны конвоировать суда с войсками в Туапсе, где на перевалах к Черноморскому побережью шли ожесточенные бои с фашистами, многие задумались: это была сложная и трудная задача. На совещании у контр–адмирала должен был решиться вопрос, какие корабли будут охранять транспорт и кого назначат командиром конвоя.

Естественно, что эти вопросы волновали собравшихся, но прямо о предстоящем походе не говорили.

— Отплавался наш флагман! — с грустной иронией проговорил Ратнер, обращаясь к собравшимся.

— А что такое? В чем дело? — посыпались вопросы.

— А вы что, не слышали разве? — спросил Ратнер. — Старика «Коминтерн» приказали разоружить. Пушки пойдут на оборону Туапсе, а корпус посадят на грунт у входа в реку, чтобы не заносило устье илом и песком. А то мы скоро и входить в море не сможем!

Кто из нас не знал этот старинный корабль, одногодок, знаменитого крейсера «Аврора»! В годы восстановления Черноморского флота «Коминтерн» был флагманом на Черном море. На нем служили когда–то и командир нашего соединения контр–адмирал Фадеев, и многие другие старые черноморцы. «Коминтерн» активно участвовал в боях под Одессой, Керчью и Феодосией, но не так давно при массированном налете авиации на Поти старый крейсер был сильно поврежден и к дальнейшему боевому использованию не пригоден. И все–таки расставаться с «Коминтерном» было жалко.

Потом разговор зашел о другом. Последней сенсацией на плавбазе были похождения медвежонка, взятого матросами на «воспитание». За время своего недолгого пребывания на корабле он успел натворить много бед: забрался в каюту контр–адмирала, перевернул там все и позавтракал туалетным мылом. Ему понравилась койка флагманского артиллериста Федоренко, и он улегся на ней и не уступал место хозяину. А на днях медвежонок захотел полакомиться: пробрался на корабельный камбуз и перевернул многоведерный бак с компотом. В конце [13] концов контр–адмирал распорядился списать беспокойного «моряка» на берег.

В кают–компанию торопливо вошел адъютант командира соединения Осипов:

— Контр–адмирал приглашает к себе капитана третьего ранга Ратнера!

Разговор прервался, и я, воспользовавшись этим, подошел к штурману Чугуенко.

— Ну что ж, пойдем ко мне, — предложил Чугуенко. — Познакомлю с обстановкой и расскажу, что нового у нас произошло за время твоего отсутствия.

В каюте у Чугуенко на столе лежала стопка газет.

— Читал? — спросил он, разворачивая одну из них. — Я сохранил этот номер.

Это была газета «Красный черноморец» от 2 августа 1942 года. В ней я увидел приказ командующего флотом о награждении группы участников обороны Севастополя. Среди награжденных орденом Красного Знамени была и моя фамилия.