Николай Гревцов - Синие глаза (рассказы)

«Что же теперь?..»

Вот уже третьи сутки творится что-то непонятное. День, ночь, и снова весь день в густом потоке автомашин, тягачей, повозок, людей двигался Лужин со своей батареей к Вязьме. В небе десятки чужих самолетов. А со всех сторон днем — черный дым, по ночам — зарево пожарищ: справа, сзади, слева, впереди…

К исходу второго дня вместе с лейтенантом — командиром взвода и несколькими солдатами — больше никого не осталось — Лужин пристал к какому-то небольшому пехотному подразделению, шедшему лесом. Орудия пришлось взорвать, тягачи сжечь: не было больше бензина, боеприпасов, да и некуда было дальше двигаться по большаку: где-то впереди его уже перерезали немцы.

А вчера, поздним вечером, когда они переходили широкий луг, неожиданно взвились вверх и повисли в небе осветительные ракеты. Многие так и остались навечно лежать на том никому не известном лугу. А те, кого не задели пули и осколки мин, бросились обратно в лес и во мраке не нашли друг друга.

Всю ночь и все туманное утро брел Лужин в ту сторону, откуда доносилась глухая перестрелка, осторожно обходил встречающиеся на пути трупы людей и лошадей, брошенные автомашины и повозки. И вот он здесь.

«Что же дальше?»

Он вспоминает немецкие листовки — сколько их валяется на дорогах, в кюветах, в лесах…

«Ну, нет… Не дождетесь, чтобы поднял руки и пошел в плен… И насчет того, что армия разбита, — брешете».

Сначала далеко, затем все ближе и ближе слышится гул самолета. А вот и он — Ю-87. Черно-желтый, горбатый, хищно вытянув шасси, самолет медленно плывет над притихшим лесом. Летчик перегнулся через борт кабины. Отчетливо видны его голова в кожаном шлеме, большие, поблескивающие на солнце очки.

— Эх, гад, — раздается где-то в кустах. И тотчас же слышится другой, испуганный, сдавленный голос: — Тише!

«Как будто он может услышать», — думает Лужин и плотнее прижимается к тусклому, покрытому лишайником стволу осины.

Самолет пролетает дальше. Лужин видит, как из-под его крыльев отрывается несколько крупных черных капель. Они стремительно, одна за другой, несутся к земле… Через несколько секунд доносятся взрывы, судорожно содрогается земля, вздрагивают ветви деревьев. И почти одновременно раздаются резкие орудийные выстрелы: это стреляют танки. Снаряды рвутся где-то позади и сбоку, но кажется, даже соседние деревья раскалываются на части и рушится весь лес… Судорожно дергаются ветви над головой, а в ушах долго не стихает отчаянный человеческий крик.

Потом снова становится тихо, пахнет гарью, и опять над башней танка появляется немец и машет рукой…

Где-то рядом хрустнула сухая ветка. Лужин вздрогнул, резко повернулся на звук. В нескольких шагах от него, пригнувшись, спускался к ручью солдат.

Ну что ж. И он пил воду из этого неторопливого ручья, поперек которого лежит, разбросав руки, труп солдата в серой шинели, а немного поодаль — еще один мертвый солдат уткнулся лицом в прибрежную грязь. Вода давно смыла и унесла кровь… Но почему, так боязливо озираясь, крадется к ручью этот солдат? Уж не собирается ли он перейти на тот берег!

— Эй, приятель… Куда ты?!

Услышав оклик, солдат вздрогнул, резко повернулся в сторону Лужина. И вдруг на его испуганном, но так хорошо знакомом Лужину лице появляется улыбка.

— Ленька?!

— Борис!!

…Они лежат на дне неглубокой ямы, густо устланном жухлой листвой, так неожиданно встретившиеся бывшие соученики и друзья — сержант Леонид Лужин и ефрейтор Борис Перцев.

— Д-да… Вот уж убей меня, — никогда не мог подумать, что нам еще когда-нибудь доведется встретиться. И как!

— Зачем убивать. Жить надо, Борька! — Лужин смотрит в лицо другу: похудел, подбородок и щеки заросли редкой черной щетинкой, глаза воспаленные, усталые — от бессонницы. — Сколько это мы… Да, скоро два года.

— Лучше бы их не было, этих лет. — Перцев снимает с плеч вещевой мешок, развязывает его. — Есть хочешь?

— Спрашиваешь!

— Ну что ж… Можно, пожалуй, пока и перекусить.

Он достает из мешка кусок сала, круг сухой колбасы, полбуханки хлеба, флягу…

Лужин не может удержаться от восклицания:

— Ого! Это я понимаю запасец!

— Ладно. Давай по маленькой, за встречу. — Борис протянул Леониду флягу… — Бери. Спирт. — Увидев, что Лужин замешкался, успокоил: — Ничего, он уже разведен. Крепковат, правда, но пить можно. Давай, давай…

Лужин отхлебнул несколько глотков, поднес к носу кусок хлеба, глубоко втянул ноздрями воздух.

— Неплохо…

— Смотря что. Это, — Перцев потряс флягу, — да. А в остальном — дрянь дело.

— Да, ситуация, в общем, не важная.

— Не важная… — Борис тоже отхлебнул из фляги, отломал кусок колбасы. — Прямо скажем — дерьмо. Отвоевались.

— Ну, это еще как сказать.

— Что там говорить. Не видишь? Весь фронт к чертовой матери полетел.

— О фронте мы ничего не знаем. Ну, а что у нас здесь что-то не так получилось — это точно… Вот уже никогда не мог подумать…

— Теперь думай не думай — картина ясная…

Друзья замолчали, несколько минут ели молча. У Лужина по телу разлилась приятная теплота. Хотелось закрыть глаза и уснуть — крепко-крепко — и надолго. Чтобы прогнать дремоту, он потер грязной ладонью отяжелевшие веки…

— Ну, а как ты здесь оказался?

— Как все. — Перцев достал пачку папирос, протянул Лужину, закурил сам. — Д-да… Приехали, можно сказать. Дальше ехать некуда.

— А часть твоя где?

— Черт ее знает. Наверное, там же, где и твоя…

— Наш дивизион разбомбили под Драгобушем. А потом и батарею… А ты ведь, по-моему, в стрелковом полку служил…

— Все мы служили. — Перцев несколько раз подряд глубоко затягивается дымом, зло отшвыривает окурок. — Несколько дней назад я получил письмо от отца. Наш город уже дважды бомбили. Вон куда добрались.

— А об Ольге ничего не слыхал?

С Ольгой Леонид и Борис лет шесть учились в одной школе. В десятом классе оба почувствовали, что влюблены и все, просто не могут жить без этой девчонки. Но девушка не отдавала предпочтения ни одному из приятелей, и поэтому всегда их можно было встретить только втроем.

После окончания десятилетки Ольга поступила в медицинский институт, Леонид — в механико-машиностроительный, Борис — в юридический. Но вскоре, той же осенью, парней призвали в армию. Сначала Ольга и Борис вместе проводили Леонида, а через несколько дней Ольга проводила и Бориса.

— Замуж, говорят, вышла Ольга… А вот это помнишь? — Борис расстегнул карман гимнастерки, достал блокнот в твердой обложке, вынул из него по трепанную по краям фотографию.

Это был любительский снимок. Между двух молодых парней, обняв их за плечи, стояла тоненькая, белокурая девушка. Все трое улыбались.

Лужин долго рассматривал знакомую фотографию, потом возвратил ее Перцеву.

— Моя дома осталась… Мать сбережет…

Борис криво усмехнулся.

— Фотографию-то сбережет, а вот сына… Что дальше делать будем, Леня?

Лужин пожал плечами.

— Дождемся ночи. А там пойдем к фронту.

— А где он, фронт? Ты знаешь? Может, и нет его больше. Видел, как прут? Не угонишься.

— Остановятся…

— Это, кто знает. А вот наткнешься на немцев — и конец. — Борис снова полез в карман, вытащил аккуратно сложенный листок бумаги. — Читал?

Лужин увидал одну из часто встречавшихся ему немецких листовок.

— На кой черт ты ее таскаешь?

— Я, брат, много передумал за эти дни. И знаешь, по мне уж лучше плен, нежели пуля в лоб, так ни за что, ни про что. Ведь и разговаривать не станут, коль встретятся.

— Да ты что…

— Разве я виноват, что здесь вот оказался… один… Вон видишь, машут пока, зовут, — он кивнул головой в сторону танков. — Потом снова начнут стрелять. Осколок дурной заденет — и подыхай как собака… никому не нужный. Воды даже никто не подаст…

— Да ведь это же… — Лужин запнулся, не находя нужных слов.

— Знаю, знаю. Сейчас начнешь: измена родине, предательство. А кого я предал? И, можно подумать, тебе жизнь надоела? Впрочем, надоела — стреляйся. Все равно больше делать нечего. — Борис говорил зло, резко бросая фразы. Кивнув на лежащий рядом с Лужиным карабин, он презрительно скривил губы и деланно засмеялся: — На это надеешься. Как же, выручит!

— Выручит! Не затем мне оружие дали, чтобы я его под ноги врагу бросил… А ты, я смотрю, поторопился… За это, знаешь…

Над головой просвистел снаряд, и одновременно донесся звук орудийного выстрела: танки опять начали обстреливать лес. Лужин и Перцев, прикрыв головы руками, прижались к земле. Несколько осколков пронеслось где-то совсем близко, сбивая листья и ветки…

Выпустив наугад десяток снарядов, танки медленно двинулись к лесу, но, проехав метров двести, снова остановились. Теперь стали отчетливо видны белые кресты на серой броне. Снова открылась крышка башни у одного из танков, и из люка появилась черная фигура танкиста. Он соскочил на землю и, спокойно прохаживаясь около танка, стал махать рукой.