Андреа Камиллери - Пансион Евы

— О, отважный Сандокан, освободи меня! — плакала Анжела.

— Сдавайся, черный пират! — грозно рычал Ненэ. Под носом у него были намалеваны печной сажей усы, за повязанным вокруг живота шарфом торчали пистолет и сабля, за спиной на ремне висело ружье.

— А, ты сам идешь ко мне в руки, — отвечал Ненэ за Капитана Хука, — сейчас я отрежу тебе ноги и выброшу за борт на корм акулам! Ха-ха-ха!

— Спаси, спаси меня, — верещала Анжела, — убей Хука, и я покажу тебе, где он прячет сундук с сокровищами!

Ненэ начинал схватку с капитаном Хуком, обходил его с флангов и с тыла, стрелял в него из ружья и пистолета, затем подбегал и срубал саблей голову. Швабра с грохотом падала на ведра и кувшины, а Ненэ развязывал пленницу. Анжела бросалась на шею к освободителю, а потом доставала из шкафа обрывок старой газеты — пиратскую карту, и они начинали пробираться по джунглям — через завалы мебели — в поисках сокровищ.

Таким образом, в один прекрасный день Ненэ и Анжела наткнулись на ранее не замеченный черный саквояж и поспешили его открыть. Похоже, некогда саквояж принадлежал старому дядюшке Антонио, доктору. В саквояже обнаружилось множество вонючих склянок с лекарствами, какие-то ложечки, ножницы, пинцеты, а также деревянный стетоскоп (такой, в виде трубочки) и градусник.

— Давай я буду доктором, а ты будешь больная, и я тебя буду лечить, — предложил Ненэ, едва увидев сей замечательный набор инструментов.

— Да, да, — охотно закивала головой Анжела.

Она повертела головой и подошла к продавленному дивану, у которого не хватало ножки. Диван был пыльным, но теплым и даже уютным, пружины дружелюбно поскрипывали под выцветшей обивкой. Чтобы диван не качался, они подсунули под него стопку перевязанных книг.

Анжела легла на спину, изображая больную, а Ненэ вооружился градусником и стетоскопом и начал осмотр пациентки. Игра показалась им обоим настолько увлекательной, что с тех пор, оказавшись на чердаке, они играли только в доктора.

На третий раз, изображая больную, Анжела неожиданно сняла с себя платье и трусики, хотя Ненэ ее об этом вовсе и не просил. Она продолжала игру молча, а Ненэ, не говоря ни слова, старательно ощупывал ее, заставляя переворачиваться то на живот, то на спину. Анжела подчинялась, иногда невнятно бормоча, что у нее болит «где-то здесь», и тогда Ненэ должен был дотрагиваться ладошкой до разных мест на ее теле.

— Здесь?

— Нет.

— Здесь болит?

— Нет.

Анжела указывала пальцем на живот или на поясницу, и Ненэ проводил подушечками пальцев от пупка и ниже, по ее бледным ягодицам, или касался неоформившихся, едва припухших сосков.

Ненэ жадно рассматривал худенькое гладкое тело девочки, будто читал новый приключенческий рассказ. Отличия Ненэ сразу заметил, и тем более захватывающим для него было путешествие по этим новым таинственным джунглям.

После десятого визита доктора к больной Анжела, натягивая платье, вдруг решительно и твердо заявила.

— Завтра все сделаем наоборот.

— Как это?

— Теперь ты будешь больным, а я — доктором.

На следующий день, едва они залезли на чердак, Ненэ подбежал к дивану и улегся на него животом кверху.

— Раздевайся, — распорядилась Анжела.

Ненэ вдруг стало очень стыдно, он засмущался и покраснел. В отличие от Анжелы, он стеснялся раздеваться и попытался договориться хотя бы об уступках:

— Все снимать?

— Все! — безжалостно приказала ему кузина.

Ну, все так все. Ненэ со вздохом подчинился и разделся перед девочкой догола.

Анжела больше не уступала ему роль доктора, в этой игре Ненэ теперь был вечный пациент. Однако, лишенный выбора, Ненэ должен был сознаться, что такая смена ролей оказалась ему не в тягость. Прикосновения Анжелы были приятны, особенно когда она ставила ему градусник в промежность и поневоле трогала за живот и за все, что ниже. Тогда он закрывал глаза и начинал стонать, как тяжелораненый, чтобы доктор успокоила его. Девочка охотно шла навстречу и начинала гладить его тело. Ненэ доставляло особенное удовольствие, когда Анжела гладила его между лопаток и по ягодицам.

В июне началась ужасная жара, и чердак был весь как раскаленная печка, даже голуби не выдержали и улетели. Поэтому доктор взяла за обыкновение раздеваться догола сама. Иногда она ложилась рядом с Ненэ, и их губы порой как бы невзначай соприкасались, а они продолжали так лежать, прилипая друг к другу. От Анжелы исходил запах потной детской кожи и дурманящий аромат длинных девчачьих волос, смешанный с нагретой пыльной обивкой дивана. Долго пролежать им так не удавалось, и они начинали дикую возню.

В конце концов игра стала напоминать какую-то непонятную борьбу. Они возились, терлись, царапались, обнимались, целовались чуть ли не до крови, лизали, гладили друг друга, то переплетаясь телами, подобно змеям, то распластавшись, словно рыбы, соприкасаясь липкой от пота кожей.

«Не может быть, — думал Ненэ, когда они лежали, переводя дух, — что взрослые мужчины покупают в „Пансионе Евы“ голых женщин только для того, чтобы просто смотреть на них. Наверное, они там возятся, как мы с Анжелой, или еще делают что-нибудь этакое, чего я пока не знаю…»

Насчет чего-нибудь этакого полное разъяснение ему дал священник, к которому его послали на собеседование перед первым причастием.

Первое причастие Ненэ проходил гораздо позже своих товарищей: матери пришлось потратить немало времени, чтобы уговорить отца. Отец не любил церковь. Сам Ненэ принимал церковь как нечто само собой разумеющееся, что было, есть и будет всегда, как, например, море, порт, дом, школа. Мать настаивала, утверждая, что этот обряд проходят все, и Ненэ не должен быть исключением. Наконец, отец согласился, и Ненэ стал посещать собеседования.

Разъяснением катехизиса в церковной ризнице занимался падре Николо, и Ненэ отправился к нему сразу же после сбора юных фашистов, который проходил каждую субботу после обеда. На собраниях обычно выступал директор лицея либо кто-нибудь из фашистского комитета. После обычной дозы политинформации ребята занимались строевой подготовкой, иногда устраивались соревнования по бегу или метанию гранаты. Школьники были обязаны посещать эти собрания, считалось, что это должно воспитывать в мальчиках патриотизм и дисциплину. Сборы проходили торжественно, мальчики надевали военизированную форму. У Ненэ был парадный мундир юнги. В этом мундире он и отправился в церковь.

Падре Николо разъяснял заповеди, и, когда он дошел до заповеди о воздержании от деяний постыдных и нечестивых, кои совершаются наедине или с товарищами, Ненэ сразу же понял, что все то, чем они занимались с Анжелой на чердаке, и есть те самые деяния, от которых предостерегала заповедь. Кара божия — преисподняя, наполненная чертями, огнем и кипящей смолой. Ненэ ужаснулся: да ведь они грешили! И это был самый настоящий смертный грех, какие уж тут шутки. Ладно, он-то мог и не знать, но Анжела… Ведь она старше на два года и причастие приняла давным-давно. Неужто она не знала, что это грех? А если знала, то почему ему ничего не сказала?

С такими мыслями мрачный и подавленный Ненэ вернулся домой.

Чтобы добиться причастия, размышлял он, надо прекратить озорство с Анжелой, хотя, по правде говоря, у него не было ни малейшего желания это дело прекращать, так эти игры ему нравились. И еще ему было непонятно, зачем нужно ходить к священнику на исповедь и там все про себя докладывать.

На следующий день было воскресенье, семьи Ненэ и Анжелы отправились вместе к деду за город. Что может быть прекраснее ясного июльского дня на побережье милой Сицилии! Бирюзовое небо с редкими пушистыми, как трехмесячные ягнята, облаками. Желто-зеленые холмы, изумрудные рощицы оливковых деревьев, пыльная дорога вьется вдоль усаженных виноградниками склонов, и только жаворонки нарушают жаркий сон древней кампаньи. Чудесный, солнечный день, чистый воздух полей гонит из головы тревожные мысли, а мамин смех не оставляет сомнений в том, что жизнь всегда будет наполнена спокойствием и безмятежностью.

После обеда, когда все отдыхали, насытившись до отвала домашними макаронами, мясом жареного козленка и вином, Анжела и Ненэ вышли из дома и залезли на сеновал. Там пахло травами, раскаленной на солнце черепицей и сыром. Сеновал был подходящим местом для того, чтобы спокойно поговорить, хотя в доктора играть там было опасно, поскольку в любой момент кто-нибудь из взрослых мог зайти.

— Ты знаешь, что на чердаке мы занимались делами постыдными и нечестивыми и что это есть смертный грех? — ринулся в атаку Ненэ.

— Кто это тебе сказал? — спросила Анжела совершенно спокойно.

— Падре Николо, вчера на собеседовании.

— Падре Николо ошибается, мы на чердаке только играем. Постыдными делами могут заниматься только взрослые мужчины и женщины.